Невзирая на это, король остался непреклонным. А Генеральные штаты, являясь гласом народа, безмолвствовали. Тогда позиция Оранского видоизменилась. В конце 1565 г. принцу пришла мысль о вооруженном выступлении, но реализовалась она намного позже. Какое-то время он колебался между мирным исходом и вооруженным мятежом, и когда речь зашла о вербовке войск, Оранский попытался посредничать между правительством и кальвинистами. Его религиозная терпимость находилась в противоречии с фанатизмом кальвинистов, которых он сначала осудил как нарушителей спокойствия и приверженцев «некоторых новых и опасных суждений о религии». Лютеране вызвали у принца большую симпатию, по его мнению, это «добропорядочные и мирные люди, отнюдь не склонные к бунту или неповиновению». Он все еще готов был уступить, но при условии, что король готов к этим уступкам, так как «народ ожесточен против испанской Инквизиции и старой религии». Там, где не приходилось ожидать смягчения политики монарха, мысль об угрозе насилием приобрела следующую форму: вероятно, только угроза может заставить начать политику реформ…

Битвы между правительственными войсками и кальвинистским отрядами шли полным ходом. Оранскому стало ясно, что посредничество больше невозможно, оппозиция парализована из-за отсутствия единства. Сильную оппозицию теперь могли поддерживать только кальвинисты. Но внутренне он еще не был к этому готов. В тот момент ему оставалось только отступление. Ничего не указывает на то, что позже Оранский будет вынашивать революционные планы: он мог бы спокойно продолжать жить в Дилленбурге.

Появился, однако, герцог Альба, и применяемые с сентября 1567 г. террористические меры потрясли принца до глубины души. Он должен был оградить население от ужасов «пыток, казней и страданий», что звучало во многих манифестах, опубликованных им для обоснования своих выступлений.

Теперь мы подошли ко второй части жизни принца. Этот период начался с ряда манифестов, которые были направлены против «жестокой тирании герцога Альбы», когда принц защищался от лжи и обвинений. Вскоре последовал призыв, обращенный к населению Нидерландов. В нем Оранский объяснил, по каким причинам он теперь берется за оружие. В октябре 1568 г. опубликовалось обращение ко всем людям, «которые боятся и любят Бога, заботятся о Нидерландах и Германии, так как этим странам угрожает герцог Альба». После неудачи первого похода в октябре 1568 г. он направляет манифест населению, жалобу угнетенных Нидерландов на трусливый и неверный народ, не оказавший ему помощи для собственного освобождения… Мы читаем: «Нам по сравнению со всеми живущими в Нидерландах никогда не оказывалось никакого предпочтения, а принимали нас и относились к нам почти как к чужим и не имеющим никаких прав…» Подчеркнем, «не имеющих никаких прав, почти чужих». Принц еще не обратился к кальвинистам, но уже понял: поддержка придет только с этой стороны. Разочарование сделало радикальными его взгляды.

Отныне на передний план вышли религиозные требования. До 1570 г. одной из основных мыслей принца было требование религиозной терпимости. Но под влиянием кальвинистских помощников ему стало трудно дальше защищать терпимость и равноправие религий. В будущем с присутствием кальвинистов не только смирятся, но они станут хозяевами положения, католиков заставят ограничить богослужение или, как в Голландии и Зеландии, запретят. Оранский сохранил нейтралитет и часто выступал ходатаем притесняемых католиков. И в 1570 г. в религиозном поведении принца осталось много двусмысленного или противоречивого. Он больше не являлся католиком, но еще не был лютеранином. Оранский осознал, что в этой борьбе за свободу (также и религии!) помощь могла прийти только от кальвинистов, в 1566 г. и 1567 г. названных им «ненадежными и опасными», от тех самых кальвинистов, которые теперь не доверяли ему из-за его поведения в те годы.

Остается открытым вопрос: изменились ли религиозные убеждения принца из-за его официального перехода в кальвинизм (Дельфт или Дордрехт, 1573 г.). В это верится с трудом. И раньше можно было заменить у Оранского благоговение перед Богом и смирение перед божественным промыслом. После 1573 г. он уже чаще подчеркивал необходимость проповеди «слова Божьего» и резче высказывался против папистов-католиков, а также принимал участие в кальвинистских богослужениях.

То, что ему был чужд фанатизм протестантов (фанатизм — признак имеющего власть меньшинства), соответствовало его гуманистическому настрою, кругу друзей, лютеранским связям (его мать и некоторые члены семьи еще были лютеранами), а также, как ранее упоминалось, политической необходимости. Даже в отношении лютеран его терпимость носила политический характер. Еще в 1574 г. Оранский питал надежду, что германские принцы окажут помощь.

Терпимость являлась непременным условием политики принца, но она также соответствовала его убеждениям и характеру. Известно, как он до 1566 г. пытался дистанцироваться от любых церковных обязательств. Дружба с католиками (например, с графом Хоогштратеном), с многими лютеранами (с его родственниками в Саксонии и Нассау, с лютеранским проповедником в Антверпене), а также с кальвинистами (братом Людвигом Нассау, помощниками Бредероде, Марниксом Сент-Альдегонде и др.), дала ему религиозную широту взглядов, которая еще больше увеличилась благодаря отношениям с гуманистически настроенными протестантами. Французская политика получила одобрение принца.

Даже после 1573 г. не колеблясь признавая себя кальвинистом, он продолжал критиковать кальвинистский фанатизм, пытался помешать его эксцессам, например в Генте, в 1578 г. принц бросил упрек чересчур фанатичным теологам и проповедникам Датхену и Бойтериху из Пфальца. Его терпимость помогла сделать возможным оказание политической помощи с католической стороны после Гентской договоренности. К тому же принц завоевал дружбу и сотрудничество многих прелатов, а нетерпимый фанатизм в конце концов послужил причиной ослабления Генералитета. Неудача его религиозной политики (свобода вероисповедания) из-за фанатичного неприятия гентских и голландских кальвинистов имела решающее значение для исхода революции. В этом отношении характерным для мировозрения принца является его высказывание, что «признавать Бога — это дар Святого Духа». По его мнению, Генеральные штаты должны были решать, каким образом будут сосуществовать «многочисленные религии».

Тот, кто хочет придать политическим целям Молчаливого национальный характер и назвать восстание национальным, не должен забывать, что понятие «национальный» не следует брать в современном государственно-политическом значении. Они считались национальными в том смысле, что ограниченная географическая единица хотела дистанцироваться от Испании и испанского образа жизни, создать управление в соответствии с собственными традициями, привилегиями и местными властями под руководством испанского короля, сына «местного, здешнего» императора Карла V.

Провинции в течение бургундского периода правления постепенно слились друг с другом и подчинялись одному централизованному управлению. Карл V объединил их также и в политическом смысле еще, сильнее централизовал вокруг себя администрацию; благодаря его успехам единство укреплялось также феодальным дворянством и Генеральными штатами. Основное внимание уделялось югу Нидерландов — Фландрии и Брабанту. В культурном отношении единство «германских» или фламандских, т. е. говорящих на голландском языке, провинций, было создано и укреплено еще со времен Средневековья, но ограниченность не исчезла. Она выражалась в определенных региональных, административных и юридических особенностях и в исторически обоснованных претензиях. Кроме того, развился и национализм, поскольку древнейший основной закон Брабанта «Вlijde Intrede» имел силу для всех провинций. Свое сопротивление, революцию против короля принц частично основывал, опираясь на положения этого закона.

По своим земельным владениям и титулу Оранский в первую очередь являлся брабантским сеньором: барон Бреда, бургграф Антверпена. Как губернатора его связывали отношения с Голландией и Зеландией. Но прежде всего он был защитником Генералитета. Принц боролся за единство всех провинций, Генералитет. В его многочисленных заявлениях, манифестах и письмах говорится о единстве Нидердандов, об «общем отечестве»; указывается на разницу между Фландрией и Испанией. В попытках после тяжелых военных лет осуществить объединение Гентской договоренностью ясно видна цель Молчаливого — единство!