О-Сэн застонала.

— Кота! Теперь я по-настоящему поняла твои страда­ния, — прошептала она.

Наконец для нее разом все прояснилось. Да, лишь один Кота действительно любил ее. Вздорный, подчас даже гру­бый, он всегда — ходили ли они в храм помолиться или посещали театр — чем-нибудь ее одаривал... Может, от застенчивости, вручая ей подарок, он сердито говорил: «Вот, возьми». Уж если специально дарил, мог бы вести себя помягче, повежливей. Но, думая так, О-Сэн, как пра­вило, обращалась с просьбами именно к Коте. А Кота всегда исполнял любое ее самое ничтожное желание. А сколько он проявил заботы, когда дедушка слег! И что же получил в ответ? Безразличие О-Сэн, запретившей Коте посещать их дом.

Можно представить, каково мужчине слышать такое, а Кота превозмог себя и, когда начался пожар, примчался на помощь. Разве не он сказал тогда, что спасет О-Сэн, чего бы это ему ни стоило? И сдержал слово, хотя сам при этом погиб. Все его действия, все поступки пронизывала беспре­дельная любовь к О-Сэн.

Почему же она, О-Сэн, отвергла любовь Коты? Должно быть, потому, что любила Сёкити и тот отвечал ей взаимно­стью. Но в самом ли деле Сёкити и О-Сэн так любили друг друга? Что, собственно, так уж их связывало, если взгля­нуть правде в глаза? Она, вне всякого сомнения, сочувство­вала Сёкити — особенно после того, как хозяин мастерской выбрал в приемные сыновья Коту. Она видела, как пал духом Сёкити, и пожалела его. Но разве это чувство можно назвать любовью? А когда перед отъездом в Осаку он наз­начил ей свидание на набережной и неожиданно попросил ждать его возвращения? Да, она согласилась ждать, но это было всего лишь реакцией потерявшей голову семнадцати­летней девушки, вызванной все тем же сочувствием. И лишь когда Сёкити уехал, нет-нет, гораздо позднее, когда она получила из Осаки письмо и прочитала его, она поняла, что любит, и дала себе зарок: что бы ни случилось, ждать его возвращения.

Уезжая, Сёкити предупредил, что в его отсутствие к ней будет подкатываться Кота. И О-Сэн, верная своему слову, отказалась выйти за Коту замуж, отвергла его помощь и взяла надомную работу, чтобы хоть как-то содержать себя и больного деда... И все потому, что любила Сёкити и вери­ла, что он отвечает ей взаимностью. Но в самом ли деле Сёкити любил ее? Да, в их отношениях возникали сложно­сти, но настолько ли были они велики, чтобы Сёкити поте­рял к ней доверие? Они дали слово друг другу. О-Сэн честно ждала его возвращения, а вот он женился на молоденькой дочери хозяина мастерской, не подумав даже о том, что выставляет ее, О-Сэн, в дурном свете. Неужели после всего этого можно утверждать, будто Сёкити любил ее?

—  Кота, я наконец поняла, что по-настоящему меня любил только ты. Когда я увидала Сёкити, шествовавшего рядом со своей молоденькой женой, мне стало так тяжело, так больно сдавило грудь... В эти минуты я впервые поняла, как страдал ты, как мучительно переживал мое безразли­чие...

О-Сэн, рыдая, шептала эти слова. Под облаками, сквозь которые смутно просвечивала луна, кружила птица. О берег тихо ударялись волны.

—  Прости меня, Кота, если можешь. Я была глупой, неразумной девчонкой... Теперь я поняла: именно ты мне нравился —и гораздо раньше того, как Сёкити вырвал у меня обещание ждать, пока он вернется. И обращалась я именно к тебе со всякими несусветными просьбами, а ты их беспрекословно выполнял и даже делал многое сверх того, о чем я просила. Кота, не пообещай я Сёкити, наверное, вышла бы за тебя замуж. Ведь того же хотели и супруги Сугита. И тогда...

О-Сэн расплакалась, потом утерла слезы и, превозмогая рыдания, продолжала:

—  И вот, из-за нескольких слов, сказанных на той набе­режной под старой ивой, все пошло прахом, безвозвратно потеряно, ты, Кота, погиб, а я влачу жалкое существова­ние... И все же я счастлива! Счастлива, потому что узнала силу твоей любви. И знаешь, Кота, не зря я назвала найденного в ту ночь малютку Ко-тян. Это наш с тобой ребенок, дитя нашей любви. Я так и скажу теперь каждому: я и Кота были мужем и женой, а Котаро — наш сын. Надеюсь, ты не рассердишься?

О-Сэн говорила так, словно Кота был здесь. Вот он выходит на берег из светло-серых волн, приближается, гля­дит на нее своими озорными, полными любви глазами... Да, еще миг — и они соединятся вместе, чтобы больше никогда не расставаться...

На следующее утро у О-Мон пошла горлом кровь. Это случилось, когда О-Сэн вернулась с набережной Янаги. Она долго не могла уснуть и лишь перед самым рассветом задре­мала.

Ее разбудили громкие стоны О-Мон. Она открыла глаза и увидала тазик с кровью. В следующий миг О-Мон поте­ряла сознание. Сказалось переутомление последних дней, когда она была вынуждена взять на себя все заботы по дому. О-Сэн немедленно вызвала доктора. Тот развел рука­ми, сказал, что этого следовало ожидать и ей уже ничем не поможешь. Потом он дал несколько советов, оставил какие-то порошки и ушел.

Спустя десять дней после того, как у О-Мон случилось кровохарканье, приехал Мацудзо и предложил О-Сэн открыть овощную лавку. Занятая уходом за О-Мон, она отказалась, но обещала обдумать это предло­жение позднее, когда у нее не будут так связаны руки.

О-Мон скончалась через месяц. Ее лицо на смертном одре было спокойным и красивым, на губах затаилась весе­лая улыбка.

— Я счастлива, О-Сэн, — говорила она незадолго до смерти. — Правда, я мечтала уйти в мир иной где-нибудь на открытом месте, на лугу, поросшем высокой травой. Но, если подумать, что может быть лучше, чем умереть на руках у подруги, которая за тобой ухаживает, безропотно исполняет твои капризы... Я так счастлива, что боюсь, как бы мне не воздалось за грехи мои...

—  Не надо говорить о смерти, — увещевала ее О-Сэн. — Ты уж лучше постарайся выздороветь, если даже тебе придется ради этого грызть камни.

О-Мон согласно кивала, глядя на нее прозрачными, чистыми глазами, хотя в глубине души понимала: смерть уже не за горами, она здесь, рядом, и нет от нее спасе­ния.

—  Немало мучений пришлось мне перенести, — гово­рила она. — Как вспомнишь — оторопь берет. Сколько в жизни было невыносимо тяжкого. Слава богу, всему прихо­дит конец, и смерть для меня — избавление. Наверно, на том свете царит тишина, льется ласковый свет, освещая множество чудесных цветов. Там нет места ненависти, вра­жде и обману, там я спокойно отдохну, позабыв о всех горе­стях. Там мне не придется страдать и печалиться. Поймешь ли ты меня, О-Сэн? Я теперь жду не дождусь, когда смерть придет и возьмет меня.

О-Мон умерла в конце октября. В ту ночь дул пронзи­тельно-холодный осенний ветер. Перед смертью она попро­сила О-Сэн сесть у изголовья, взяла ее за руку и словно чего-то ждала.

—  Я буду оттуда защищать тебя, О-Сэн, охранять твое и Котаро счастье. Прости, что доставила тебе столько хло­пот, — шептала она.

Пошел дождь, его капли стучали в закрытые ставни и крышу. Неожиданно О-Мон широко раскрыла глаза и, глядя на дверь, внятно произнесла:

—  Открой дверь, О-Сэн. Разве не слышишь: за мной пришли...

Спустя четверть часа О-Мон испустила дух.

С того дня для О-Сэн началась новая жизнь. После по­хорон она настолько переменилась, что ее было не узнать.

Она перестала робеть, пугаться окружающих. Надо жить, решила она, и это решение придало ей новые силы. С какой стати бояться каждого, кто станет указывать на нее паль­цем! Да, Котаро — ее ребенок, а Кота — его отец. Он умер, но она сумеет вырастить и воспитать их сына. Да, теперь она будет жить по-другому... В конце года она приняла предложение Мацудзо и открыла овощную лавку. Правда, она опасалась, что соседи не станут покупать овощи в ее лавке. Но Мацудзо сердито сказал:

— Продавай вдвое дешевле — от покупателей не будет отбоя. Поначалу появятся покупатели из других кварталов, а там и соседи не выдержат.

Он переоборудовал часть дома под лавку, прислал в помощники пятнадцатилетнего юношу из деревни, а также доставил из Коги все необходимое: старую тележку, пять корзин, весы, конторскую книгу и даже подставку для кисточек. Кроме того, Мацудзо договорился с оптовиком из Сэндзю, с которым у него давно сложились хорошие отно­шения, чтобы тот отпускал О-Сэн овощи по себестоимости. Позднее, когда оптовик узнал историю О-Сэн, он стал про­давать их ей на еще более льготных условиях. Юноша, при­сланный Мацудзо, каждый день ходил в Сэндзю и доставлял от оптовика свежие овощи. Торговля сразу заладилась. Правда, бывает и так: первые дни все идет нарасхват, а потом покупатели остывают, и владелец лавки терпит крах. Но в лавке О-Сэн покупателей становилось все больше. Мацудзо несколько дней ей помогал, стараясь продавать овощи как можно дешевле. Соседи вначале обходили лавку стороной, но цены сделали свое дело: ведь овощи нужны к столу каждый день, а в тяжкие времена, когда каждая монета была на счету, кто бы устоял перед искушением приобрести товар хоть на мон дешевле. В лавку заглянула одна соседка, потом другая, а за ними потянулась вся окру­га. Что до О-Кан, то после перебранки у храма Дзидзо она продолжала всячески поносить О-Сэн. Узнав, что у О-Сэн овощи дешевле, чем в овощной лавке ее мужа, она предло­жила закупать у нее половину оптом, чтобы потом перепро­давать их через свою лавку. О-Сэн, само собой, отказалась, чем вызвала новый поток брани в свой адрес, но соседи уже перестали к О-Кан прислушиваться.