—  В таком случае, — провожая доктора, сказала О-Сэн, — оставлю ее у себя и буду ухаживать до самой ее кончины.

В тот месяц О-Сэн ни разу не удалось как следует выспаться. Поскольку доктор предупредил, что лечить О-Мон бесполезно, О-Сэн не стала покупать дорогие лекар­ства, ограничившись обычными снадобьями, но тратила много денег на покупку яиц, курятины и других питатель­ных продуктов, все больше залезая в долги к хозяину мас­терской, где она брала надомную работу.

Мацудзо по-прежнему появлялся раз в неделю, но, зави­дев в постели О-Мон, оставлял продукты и тут же уходил. Судя по всему, он не затаил зла на О-Мон, хотя и посовето­вал О-Сэн поскорее ее выдворить. Напротив, в его подно­шениях стало больше яиц, плодов кая[55] и кунжутного семе­ни. Он сказал, что плоды кая очень полезны при туберку­лезе — их надо обжаривать и есть по три штуки в день, пока горячие... Хотя доктор предупредил, что дни О-Мон сочте­ны, с наступлением августа у нее понизилась температура, появился аппетит. Доктор запретил ей разговаривать, да она и сама не чувствовала в себе достаточно сил, но в последние дни О-Мон оживилась и вечерами, когда не спалось, частенько говорила о прошлом. Особенно она любила вспоминать, как вместе с О-Сэн ходила на занятия по кройке и шитью. С тех пор прошло всего три года, а ей казалось, будто уже минуло лет десять, а то и пятнадцать.

—  Помнишь, с нами вместе занималась О-Хана? Такая была болтушка-погремушка, ей часто доставалось от учи­тельницы. Она была неопрятно одета, зубы не чистила, и изо рта у нее плохо пахло. Мне она очень не нравилась, а теперь с удовольствием вспоминаю ее — беззлобная, милая девушка.

А О-Кита? Противная! Всегда подслушивала, ябедни­чала и устраивала всякие каверзы. За это О-Киту не люби­ли, сторонились ее. Помнится, она мне однажды подложила гусеницу в бэнто[56]. А вот теперь я думаю: она была одинока, никто не хотел с ней дружить — вот и озлобилась. В этом доля и нашей вины.

А знаешь, О-Мото, О-Кину и О-Ё вышли замуж. О-Кину стала женой торговца цукудани[57], и в прошлом году у нее родилась девочка. Да, все-все были такие чудесные, милые девушки. Хорошо бы нам, О-Сэн, как-нибудь собраться вместе...

О-Сэн предупреждала ее, что подолгу говорить вредно, и О-Мон ненадолго умолкала, но потом снова ударялась в воспоминания. К тому времени щеки ее округлились, и, хотя цвет кожи был нездоровый, она внешне, да и не только внешне, снова напоминала прежнюю О-Мон — веселую, откровенную, с острым язычком. Казалось, если так пойдет и дальше, то она совсем поправится. Во всяком случае, ничто как будто не предвещало неизбежного конца. Однако случилось неожиданное происшествие, которое ускорило ее смерть.

Пятнадцатого августа, готовясь к церемонии любования луной, О-Сэн напекла пирожков и отправилась в Янагивару покупать для приношения китайский мискант и зеленую хурму. На обратном пути она нос к носу столкнулась с О-Такой, которая тоже возвращалась домой с покупками. Они обменялись приветствиями, и О-Сэн собралась про­ститься, но О-Така неожиданно вызвалась ее проводить. Это удивило О-Сэн, но возражать она не стала. О-Така говорила с ней ласково, как в прежние времена, потом, как бы между прочим, сообщила, что Сёкити женится на О-Каё — единственной дочери и наследнице хозяина плот­ницкой мастерской, очень красивой семнадцатилетней девушке с мягким, покладистым характером.

— Я очень рада за Сёкити, он это заслужил, — добавила О-Така.

—  Сёкити женится? — повторила О-Сэн, видимо не сразу вникнув в смысл этих слов. — А хозяин мастерской — это тот, у которого он поселился?

—  Он самый, из квартала Абэгава. Ему пришлась по душе работа Сёкити, а дочь — та просто в нем души не чает.

О-Сэн на мгновенье замерла, потом медленно пошла дальше, стараясь понять, что же произошло. Она отчетливо слышала каждое слово О-Таки, но смысл сказанного от нее ускользал. Должно быть, потому, что она не представляла, как Сёкити может жениться не на ней, а на ком-то другом.

Неожиданно лицо О-Сэн покрылось мертвенной бледно­стью, она пошатнулась и крепко ухватила О-Таку за руку. Та испуганно вскрикнула.

—  Вы сказали, что Сёкити женится?

—  Отпусти, мне больно, — закричала О-Така.

—  Умоляю, скажите мне правду!

—  Да оставь ты в покое мою руку!

—  Прошу вас, — взмолилась О-Сэн. — Скажите, что вы пошутили. Сёкити не мог, не должен был так поступить. Скажите, ну скажите, что это неправда!

—  А ты сходи сама и спроси. И ко мне больше не при­ставай — я сказала тебе все, что знаю.

—  Но это же неправда!

О-Сэн медленно двинулась вперед, не заметив, как отстала от нее О-Така, что-то сердито бормотавшая себе под нос. Она пришла в себя, лишь когда добралась до квар­тала Кая. Там она остановилась, пытаясь привести мысли в порядок. Нет. Сёкити не мог так поступить: здесь какая-то ошибка — ведь она, О-Сэн, еще жива, она сдержала обеща­ние и честно ждала; разве способен Сёкити при таких обсто­ятельствах жениться не на ней, а на ком-то другом? Стоя посреди улицы, она снова и снова повторяла про себя эти доводы, пока не заметила, что прохожие стали на нее огля­дываться, и бросилась домой.

—  У меня к тебе просьба, О-Мон, — обратилась к ней О-Сэн, не успев даже затворить дверь. — Я должна уйти по срочному делу, а ты присмотри за Котаро.

—  Конечно, присмотрю. Ты не волнуйся — видишь, как он спокойно играет?

—  Вот сладости, ты ему дай, если начнет капризничать.

Я постараюсь скоро вернуться.

— Все будет в порядке, так что не торопись. О-Сэн поспешно вышла из дома.

Ближайший путь к Абэгаве пролегал через Мориту и Сямисэнбори. Хотя уже наступила осень, дни стояли на редкость жаркие. Раскалившаяся на солнце дорога обжигала подошвы. Слабый ветерок подни­мал мелкую пыль, и вскоре ноги О-Сэн стали от нее грязно-серыми. Она шла, что-то шепча себе под нос. Голова была как в тумане, и О-Сэн никак не могла собраться с мыслями. Единственное, что она определенно ощущала, — это тре­вога и резкие толчки сердца, готового выпрыгнуть из груди.

Мастерская, куда направлялась О-Сэн, находилась на перекрестке, сразу же за кварталом Тэрамати. Хозяйский дом — не слишком обширный, но двухэтажный — был крепко сколочен, с добротной крышей, крашенными в белый цвет стенами и невысокой черной панелью понизу. Он скорее походил на жилище солидного оптового торгов­ца, а не хозяина плотницкой мастерской. О-Сэн медленно прошла мимо, внимательно разглядывая дом, затем вошла в расположенную чуть поодаль парикмахерскую, купила масло для волос, и, как бы между прочим, поинтересова­лась Сёкити. Пожилая хозяйка была туговата на ухо, но, когда О-Сэн громко повторила вопрос, пожевала старче­скими губами и сообщила, что Сёкити оказался справным работником, понравился хозяину и тот решил выдать за него свою дочь. В середине июня состоялась помолвка, Сёкити и его невеста живут душа в душу — даже завидно.

— О-Каё хороша, ничего не скажешь, а уж Сёкити — и того лучше. Золотой человек. И в то же время простой, вежливый, нос не задирает, как нынешняя молодежь. Он совсем недавно поступил в мастерскую, а уже все плотники его уважают. Даже со мной, если встречается на улице, уже издали здоровается, — добавила она.

Значит, О-Така сказала правду, подумала О-Сэн, выйдя из парикмахерской. Она постояла на улице, потом верну­лась той же дорогой и, миновав мастерскую, зашла в лавку письменных принадлежностей и задала продавцу тот же вопрос. Потом заглянула еще в две лавчонки. Повсюду ей отвечали одно и то же: Сёкити хороший человек и все рады, что он женится. И все же О-Сэн отказывалась верить. Как же Сёкити мог предпочесть ей другую, когда вот она, здесь! Разве не из его собственных уст она услышала его просьбу ждать? Разве она честно не ждала его возвращения? Она и теперь его ждет. Как же он мог выбрать другую? Нет, что-то здесь не так. Кто-кто, а Сёкити на такое неспособен. Это ошибка, и, если ее вовремя не исправить, случится нечто ужасное, непоправимое...