— Хватит об этом, — перебил ее Ниидэ. — А скажи, Рокусукэ давал о себе знать все эти годы?

— Вскоре после того, как умерла мать, он пришел к нам. Тогда я впервые узнала, что Тосабуро был тем самым учеником отца, с которым мать сбежала из дому. Отец уговаривал меня бросить мужа и переехать к нему, сказал, что с Тосабуро я еще наплачусь. Но я не захотела, просила, чтобы он оставил меня в покое. Может быть, я поступила жестоко, но иначе не могла.

О-Куни была тогда беременна, но любви к Тосабуро попрежнему не испытывала. Ей казалось, что она не заслуживает помощи отца, что сами боги не позволят ей просить у него поддержки.

— Ведь мать забрала меня к себе после того, как убежала от отца с Тосабуро. И я подумала: какую боль причинила я отцу, когда он в первый раз приходил и уговаривал меня вернуться, а я отказалась!

О-Куни уговорила мужа переехать в другой район. Там она родила девочку, потом мальчика. Но ее снова разыскал отец, он оставил немного денег и ушел. Перед уходом сказал, что продал свою мастерскую и, если она захочет его увидеть, пусть сообщит в ночлежку Касивая.

— Работать больше нет ни сил, ни желания. Теперь я уже конченый человек, — прошептал он напоследок.

Нобору вспомнил рассказ Кимбэя о том, как вот уже двадцать лет Рокусукэ то появлялся в ночлежке, запираясь у себя в комнате, то снова исчезал. По-видимому, состояние его было таково, что он хотел бежать не только от других людей, но и от самого себя. И старая, грязная ночлежка на окраине показалась ему самым подходящим местом. Нобору представил, как этот некогда известный мастер по лаку бросил любимое дело, поселился в дешевой ночлежке — чтобы сидеть вечерами среди жалких ее обитателей и, молча потягивая сакэ, прислушиваться к их разговорам. Да, подумал Нобору, лишь в таком месте Рокусукэ мог найти успокоение, забыть о мучивших его горестях. Страдая от тяжелой болезни, он и перед лицом смерти не произнес ни единого слова жалобы — наверно, потому, что при жизни испытал такое горе, с каким даже эта болезнь не сравнится...

— Нет, я так не думаю! — Громкий голос О-Куни вернул Нобору к действительности. — Я ни настолечко не считаю, что поступила плохо, донеся на мужа. К Тосабуро у меня не было жалости. Да и с какой стати жалеть-то? В нем не сохранилось ничего, достойного уважения. Он жил себе в удовольствие, не пытался хоть сколько-нибудь заработать. А ведь знал, что я и дети голодаем. И еще имел наглость требовать, чтобы  я ходила к отцу просить денег. А ведь именно он сделал отца несчастным. На такое не способна даже последняя скотина!

— Но разве ты не говорила управляющему Мацудзо: мол, пусть Тосабуро посидит в тюрьме, хлебнет лиха, может, это заставит его одуматься?

— Не говорила! Это не мои, а его слова. Хотите правду?

— Ну, — Ниидэ кивнул.

— Если бы я могла, — О-Куни закусила губу, — если бы я могла, своими руками задушила бы Тосабуро. Не будь детей, давно бы его убила. Сколько раз решала: сегодня убью, нынче ночью обязательно прикончу его!

О-Куни провела ладонью по щекам, утирая слезы. Правда, они почти уже высохли, и лишь грязные следы размазались по лицу наподобие театрального грима.

— Я понимаю тебя, очень хорошо понимаю, — перебил Ниидэ, — но больше никому не рассказывай об этом, особенно чиновникам из управы. О чем бы они ни спрашивали, ты только извиняйся и кланяйся. А я уж постараюсь вызволить тебя из тюрьмы. Ясно?

— Да, — прошептала О-Куни и низко поклонилась.

Покинув тюрьму, Ниидэ, устало волоча ноги, пошел по улице. Временами он качал головой и сердито бормотал:

— Какие же глупцы люди, какие дураки! Нет, по своей сути они хорошие, но такие глупцы!

Потом обернулся к Нобору и спросил:

— Как тебе понравилось то, что сказала эта женщина?

— Насчет того, что она готова убить мужа?

— Не только. — Ниидэ покачал головой. — А вообщето не следует винить во всем одного лишь Тосабуро. Он просто слабовольный слюнтяй. Если смотреть в корень, это жена Рокусукэ довела его до жизни такой — соблазнила семнадцатилетнего юнца, бежала с ним из дому, всячески потакала ему. С тех пор у Тосабуро и вошло в привычку жить за счет женщин. А освободиться от такой привычки ох как трудно! Тому примеров великое множество. Вот и Тосабуро не избежал жалкой участи...

Нобору хотел было возразить, что этот подонок, будучи в интимной связи с матерью, преспокойно женился на ее дочери, но сдержался и, вспомнив, как сам попался в сети сумасшедшей О-Юми, покраснел. К счастью, Ниидэ ничего не заметил и, ускорив шаги, продолжал:

— В жизни есть много поучительного. Но нет такого канона, который подходил бы для каждого. Даже заветы Будды — «не убей», «не укради» — не являются абсолютными для всех. Вот я и хочу, чтобы в этом случае отступили от правила.

Ниидэ остановился, сказал, что дальше пойдет один, а Нобору велел возвращаться в больницу.

— Мне надо кое с кем переговорить в управе, наверно, будет и угощение. Поэтому передай, чтобы меня к ужину не ждали — вернусь поздно.

На следующий день О-Куни выпустили из тюрьмы. Правда, награду за добровольный донос она не получила, но благодаря настойчивости Ниидэ смогла вернуться в ночлежку Касивая к своим детям.

 Ниидэ вызвал Нобору и попросил, чтобы тот отправился в Касивая и осмотрел хворавшую дочь О-Куни. При этом он вручил Нобору пять рё.

— Передай эти деньги О-Куни, — сказал он. — Остальные десять рё я пока оставлю у себя. Когда понадобится, выдам. В ближайшие дни я к ней загляну.

— Неужели Рокусукэ оставил так много денег? — удивился Нобору.

— Нет, ему принадлежали только пять рё с небольшим, а на остальные десять, — Ниидэ хитровато усмехнулся, — на остальные десять я заставил раскошелиться Симаду — чиновника из управы.

Нобору недоверчиво поглядел на него.

— Видишь ли, — продолжал Ниидэ, — у Симады ужасно ревнивая жена. Кроме того, она уже много лет страдает от приступов черной меланхолии. Я регулярно присылаю для нее лекарства и раз в месяц осматриваю. Мне удалось пронюхать, что Симада тайно снимает комнату, где встречается со своей любовницей. Представляешь, что будет, если ревнивая жена узнает об этом. Вот я ему и намекнул... Ты не гляди на меня так, Нобору, — сам понимаю: я повел себя не очень прилично, но в результате получил от Симады десять рё отступного...

В глазах Ниидэ запрыгали веселые огоньки. По-видимому, он вовсе не считал себя виноватым.

— Короче говоря, Симада приказал выпустить О-Куни на волю, а десять рё выдал мне якобы в уплату за лечение его жены... И все же мой поступок заслуживает порицания.

Если я начну зазнаваться, ты вправе напомнить мне об этом. Вот и все. А теперь отправляйся в Касивая.

«Барсучьи норы»

Незадолго до начала сезона дождей Нобору по собственному почину сменил кимоно на больничную форму — светло-серый халат и такого же цвета шаровары. Они были хорошо накрахмалены и слегка топорщились. Нобору чувствовал себя в них неуютно. Ему казалось, что все пристально разглядывают его в этой новой для него одежде.

Ниидэ и Мори делали вид, будто ничего не замечают. Остальные тоже помалкивали, хотя от внимания Нобору не ускользнули насмешливые взгляды и улыбочки. Лишь один человек обрадовался — кухарка О-Юки. Впервые заметив на нем халат, О-Юки захлопала в ладоши и заулыбалась:

— Как хорошо, что вы изволили наконец надеть этот халат. Я рада вдвойне, потому что выиграла.

— Что значит — выиграла? — с подозрением спросил Нобору. — Ты с кем-нибудь заключила пари?

— Вовсе нет! — смущенно ответила О-Юки. — Просто я молилась о том, чтобы на вас снизошло такое настроение.

— Какое еще настроение?

— Чтобы вы пожелали остаться в нашей больнице, — воскликнула О-Юки. — Наверно, вам кажется странным, что именно я говорю это, но нашей больнице так нужны хорошие, настоящие врачи, которые с желанием, а не из- под палки лечили бы здешних больных!