— А, Ванюшенька! — обрадовался Иван Васильевич. — Самый ранний, самый дорогой гость мой!

— А ведаешь, государь-батюшка, пошто я твой наиранний гость? — улыбаясь, спросил Иван Иванович, и сам же ответил: — Затем, дабы с тобой без чужих по душе баить!

Он крепко схватил руку отца и горячо поцеловал, а Иван Васильевич обнял его за плечи и повел в свою трапезную.

— Батюшка! — говорил по дороге Иван Иванович. — Помню яз все советы и наказы. Сколь сил хватит, буду их выполнять тобе в помощь, буду на страже стоять дел наших!..

Государь взволновался, крепче прижал к себе сына и, вспомнив, как говорила ему когда-то бабка Софья Витовтовна, ее словами ласково молвил сыну:

— Любимик ты мой!..

За завтраком Иван Васильевич, положив руку ему на плечо, спросил:

— А ведаешь, сынок, пошто яз миром к Новугороду иду?

— Обидных людей защитить, наказать сильников, — ответил Иван Иванович, — ворогов наших смирить…

Великий князь усмехнулся с добродушной насмешливостью и молвил:

— Истинно, но сие токмо мелочь. Главное-то — земля новгородская. Вотчины святой Софии, боярские и монастырские земли брать надобно. Сие главный удар: у Господы он все корни подрежет, а нам будет куда помещиков сажать за ратную их службу…

Иван Иванович задумался — он не совсем понимал отца. Иван Васильевич заметил это.

— Ты пойми, мой юный государь, — сказал он, — что при государствовании надобно во всяком деле, как при строительстве, ранее всего основу уразуметь. Ведать, что всякому строению, всякой власти и всему государству основой служит и на чем все держится…

Помолчав, государь продолжал:

— Ныне не Новгород господин, а великие бояре-вотчинники да архиепископ — господа Новугороду со всеми его землям. О сем и у нас удельные сны видят. Жадеют сего, яко волки голодные. Разумеешь?

— Разумею, государь.

— Боярство новгородское да и некои из купцов их богатых и житьих грабят земли сии, засылают ушкуйников в чудь, мордву, в чуваши, в Югорскую землю и в прочие места, дань на них налагают медом, воском, дорогими мехами, серебром. Сирот же своих конями пашенными деют, в крепость берут и хлеб, лен, пеньку, сало, скот, птицу их руками добывают во множестве. Все сии богатства несметные Ганза немецкая скупает через них и, яко пиявица, всю кровь из Руси высасывает. Новгородцам Ганза за сие златом платит, иноземные товары им шлет, а новгородцы сии товары втридорога нам перепродают…

— Приказчики немецкие! — сказал Иван Иванович, вспомнив слова отца. — Вороги наши и всей Руси!

— Так вот, — горячо продолжал Иван Васильевич, — основание-то новгородского государствования есть захват и грабеж земель, закабаление пашенных сирот. Сие-то у них и надобно отнять все и Ганзе руки отсечь.

Постучав, вошел Курицын с дьяком Василием Саввичем Мамыревым. После обычных приветствий Василий Саввич сказал почтительно:

— Государь, узнав о нужде твоей в дьяке, яз готов служить, ежели…

— Рад тобе, рад! — весело воскликнул великий князь. — Сам бы позвал тобя, да не хотел токмо утруждать тобя походом. Мыслил, и помоложе есть.

— Государь, — улыбаясь, возразил Мамырев, — не токмо яз, а и престарелый Бородатый возле тобя молодым деется!

Иван Васильевич милостиво протянул руку Мамыреву со словами:

— Помню, как три года назад ты мя обрадовал тетрадями Афанасия Никитина, который воротился из Индии и, мало до Смоленска не дошед, преставился. Царство ему Небесное!

— Купцы наши московские, — продолжал Мамырев, — тогда привезли мне тетради его из Литвы, и тогда же по велению твоему приказал яз списать тетради Афанасья в летописи наши московские полностью.

— Помню все сие, — задумчиво произнес великий князь, вспоминая читанное им в записках Никитина. — Уразумел яз от Афанасья, мужа вельми умного и сведущего, что надобна нам прямая торговля с чужеземными странами без посредников. Им бы все пенки сымать, у всех барыши перехватывать!

Потом, обратясь к Ивану Ивановичу, добавил:

— Много в сем писании Афанасьевом есть дивного о землях заморских, любопытного вельми и учительного. Прочти, сынок. Государям-то некогда ездить в чужие края, а ведать о всем надобно им более других. Федор Василич, найди тетради сии в книгохранилище моем, принеси потом великому князю. Сей же часец передай изборник грамот новгородских и наших Василь Саввичу…

Кто-то постучал в дверь, и Саввушка, стремянный государя, отворив ее, почтительно впустил воеводу и наместника московского, двоюродного брата Ивана Васильевича князя Патрикеева, который входил к великому князю всегда без доклада.

Иван Юрьевич, помолясь на образа, молвил:

— Будь здрав, государь. По приказу твоему полки твои уж на площади, пред Михаилом-архангелом.

Великий князь встал ему навстречу.

— И ты будь здрав, — ответил ему Иван Васильевич и троекратно облобызался со своим родичем. — Присядь-ка на малое время, а ты, Василь Саввич, иди борзо к собе, дабы готову быть в путь. Снарядившись, спеши ко князю Федор Давыдычу, дабы он тобя при шатре устроил, который для дьяков наряжен со всеми нужными им письменными надобностями.

Дьяк Мамырев вышел, взяв изборник и прочие грамоты у Курицына.

Иван Васильевич продолжал:

— Вот вы все трое здесь, которые остаетесь на Москве меня вместо: ты, Иван Иваныч, великий князь московский; ты, князь Иван Юрьич, наместник мой, судья и воевода; ты, Федор Василич, мой дьяк, глава посольского приказа.

Великий князь подумал немного и, как всегда кратко и ясно, приказал:

— Трое вы тут составьте с дьяками списки из боярских детей и прочих, наиболее разумных и годных к ратной службе. Пожалую им поместья, когда ворочусь на Москву. Вы же исчислите, сколь земли им дать, дабы добре кормились сами и крестьяне их, которым всем быть воями. Сим новым помещикам, сиречь дворянам, прикажите всем готовыми быть для рати. Все сие к возвращенью моему изделать.

Иван Васильевич замолчал, но, взглянув на князя Патрикеева, спросил:

— Был ты у старой государыни?

— Был, государь. Митрополит уж там…

— Ну, и нам пора, — сказал Иван Васильевич и пошел к дверям. Все двинулись следом за ним.

Войдя в покои Марьи Ярославны, оба государя приветствовали ее, а затем подошли к благословению владыки Геронтия. Примеру государей последовали сопровождавшие их.

Не садясь, Иван Васильевич сразу же обратился к матери:

— Тобя, государыня Марья Ярославна, и великого князя Иван Иваныча, — заговорил он, — оставляю на Москве собя вместо. Тобя же, отец мой и богомолец, и наместника московского князя Иван Юрьича, и дьяка Федор Василича прошу не оставить их советом своим и попечением. Яз же миром иду к Новугороду чинить суд и расправу над сильниками по челобитьям новгородских обиженных людей.

Помолчав некоторое время, великий князь добавил:

— Вои моей стражи ждут уж меня у Михаила-архангела, где яз с ними вместе приму благословение владыки.

Иван Васильевич приблизился к Марье Ярославне и продолжал:

— А здесь яз приму благословение матери своей и сам благословлю сына, супругу и малых детей своих.

Приняв благословение матери и простясь с ней, Иван Васильевич благословил сына, обнял и облобызал его троекратно.

— Помни, — сказал ему государь, — все наказы мои и чаще шли мне вестников.

Простился Иван Васильевич со всеми прочими и, уходя, спросил у князя Патрикеева:

— Известил ли ты Великий Новгород о поезде моем?

— На прошлой седмице, государь, оповестил, что едешь ты миром, токмо с полком своим.

— Добре, добре, Иван Юрьич, сей же часец гони к Новугороду гонца, пусть еще раз упредит Господу и вече, что еду яз к ним миром.

Но до дверей не дойдя, великий князь снова подошел к матери и молвил:

— Челом тобе, государыня, бью: пригляди княгиню мою, ведь тяжела она…

Великая княгиня улыбнулась и, перекрестив сына, ласково проговорила:

— Будь покоен, пригляжу, авось Господь на сей раз сынка тобе даст. Иди с Богом, да поможет Он тобе милостью Своей…