Как всегда, неудачи поколебали дух татарских воинов и воевод, привыкших все брать смаху, с набега или силой ломить в лоб врагу и бить его, если побежит, не выдержав первого удара. Теперь же, находясь под угрозой русских сил и терпя неудачи, степняки стали роптать, боясь приближения осени, боясь бескормицы для коней в степях, где за лето травы выжжены солнцем, а путь татарского войска к зимовкам — не ближний свет.

Начались в войске татарском смуты и волнения. Не хватало продовольствия. Начался падеж коней от бескормицы, а достать продовольствия негде было: пробовали было татары грабить порубежные русско-литовские земли, но там встречали их стрелами да копьями, а в иных местах отгоняли налетчиков просто топорами да косами, да и сами жители литовских и русских деревень, боясь налетов татар, дальше и дальше уходили от рубежей вглубь своих земель…

Русские же силы тем временем все теснее подходят и подходят к берегам Оки, будто петлей охватывают войско татарское. Начали начальники ханского войска к отступлению втайне готовиться. По ночам с середины августа стали татары незаметно в Поле уходить небольшими отрядами, а потом уж и скрывать этого не стали. В последнюю же ночь весь стан всполошился, узнав, что хан со своими полками и уланами перешел литовский рубеж. Все рванулось следом за ним, словно лед по реке сразу понесло. Страх охватил татар, побежали они и мчались назад вдоль литовской границы, убивая, грабя, сжигая все на пути своем, превращаясь из войска в дикую орду разбойников.

Узнав о бегстве врага, великий князь приказал воеводам собирать добровольцев, чтобы пошли они татарам вслед для захвата отставших и для набегов, чтобы христианский полон у врага отбивать, и обещал за это награды. Затем собрал государь вокруг ставки своей всех, братьев, князей, воевод и всех воинов своих. Свершил молебны многие по всем полкам за освобождение от мусульман безбожных и благодарил ратных людей за труды их от лица Руси православной. Потом распустил всех князей и воевод с полками их по домам. Сам же Иван Васильевич с верным своим Даниаром возвратился в Коломну.

Здесь, с глазу на глаз, о многом говорили они за трапезой, а прислуживал им только Саввушка. Когда о Новгороде и о Казимире беседа зашла, царевич Даниар заволновался.

— Ведомо нам точно от дозоров и лазутчиков наших, — заговорил он вполголоса, — Казимир и Ахмат две нитки, а в един узел вяжут их в Новомгороде.

— Истинно так, — подтвердил Иван Васильевич.

Царевич опять заволновался:

— Прости мя, государь, а мыслю яз, что Господа новгородская вяжет в сей же узел и братию твою…

Великий князь нахмурил брови и насторожился, а Даниар оборвал свою речь. Заметив это, государь усмехнулся и, метнув на царевича ласковый взгляд, твердо вымолвил:

— Спасибо тобе за верность, — сказал он тихо, — о многом яз ведаю, токмо удельным плетью обуха не перешибить.

Желая пресечь разговор этот, он спросил о Менглы-Гирее:

— Как в Крыму-то?

— Менглы-Гирей мечется: не знает, кого султан из двух изберет в подручные свои — его аль Ахмата. Такие слухи по степи идут. Менглы-Гирей и Ахмата боится и султана.

— А из нас за кого он, — спросил великий князь, — за Москву аль за Казимира?

— Тобя более боится, — ответил Даниар, — значит, за тобя. И надежда у него есть, что, Ахмата побив, ты и Казимира почнешь бить.

Царевич помолчал и продолжал:

— Токмо ты, государь, султана держись более…

— Яз и сам о сем давно думу думаю. Спасибо тобе…

О многом еще говорил великий князь с царевичем дружелюбно и милостиво, а потом, дары ему дав многие, отпустил с лаской восвояси.

В этот же день государь и сам отъехал с полками своими к Москве и августа двадцать третьего, в воскресенье, въехал в стольный град свой, где встречен был всем народом, ликующим и радостным.

В Кремле же, у Архангельского собора, встретил великого князя митрополит Филипп со всем духовенством, и отпели попы молебны благодарственные всенародно за победу великую при малой крови…

Но все это не волновало и не радовало великого князя, как прежде. Думы съедали ему сердце и душу. Беседа с Даниаром не выходила из головы, и видел он впереди одни трудности.

— Победа же сия, — произнес он вполголоса, — токмо передышка на миг единый…

Ему захотелось поскорее увидеться с Курицыным и, как только принял он благословение владыки Филиппа, поскакал в хоромы свои, повелев Саввушке позвать к нему Федора Васильевича.

В хоромах Данила Константинович сообщил Ивану Васильевичу тревожную весть из Ростова Великого.

— Государыня Марья Ярославна занемогла сильно. Хочет всех сыновей видеть…

— Давно ль сие? — спросил Иван Васильевич.

— Она и в Ростов-то ехала, больна была, а вот разболелась совсем…

— А Ванюшенька?

— Здрав он, государь, — быстро ответил дворецкий. — Слава Богу.

Вошел дьяк Курицын и, поклонясь, молвил:

— Будь здрав, государь. Дошел по приказу твоему.

— Садись, садись, Федор Василич, садись. О многом сказать тобе надобно. Из Крыма новых вестей нет?

— Нет, государь.

— Пока непрочен Менглы-Гирей, — начал великий князь и, передав думному дьяку своему весь разговор с царевичем Даниаром, закончил: — Видишь вот, Федор Васильевич, победа наша над Ахматом — это токмо передышка…

— Истинно, государь, — подтвердил дьяк, — запомнил яз слова твои: «В огневом кольце мы».

— Посему два дела тобе даю, Федор Василич, — продолжал великий князь. — Первое: передышку с Ахматом, елико возможно, продлить. С ним нынче легче мир заключить. Избери-ка посла к нему, который и хану угодить может и нам выгоды все добыть…

— Яз, государь, Никифора Федорыча Басенкова, племянника воеводы, пошлю. По-татарски он, как по-русски, говорит, знает жизнь татар и все их обычаи и сумеет, где нужно, и бакшиш и рушвет дать, а где и нужное ласковое слово молвить…

— Добре, посылай Басенкова, — продолжал великий князь, — да и Кокоса с Мамаком из рук не выпущай и насчет даров не скупись, токмо обо всем доводи до меня. Сам же яз удельных крепче в кулак зажму. Есть у меня вера, что поможет мне в сем и матушка, хошь и не разумеет всех дел моих. Мыслю яз, не допустит она братьев моих до воровства с ворогами нашими против Руси православной. Мы же тем временем вместе с Юрьем еще более научим войско нашей долгой войной воевать с расчетом. Новгородскую же Господу, как гадину, всю передавим…

Великий государь остановился, увидя на лице дьяка тревогу и растерянность.

— Прости, государь, — заговорил дьяк в ответ на вопросительный взгляд Ивана Васильевича, — прости, не упредил тя, что князь Юрий Василич в постелю слег, кровь у него горлом пошла…

Иван Васильевич побледнел и глубоко передохнул.

— Саввушка, — глухо позвал он и приказал: — коня мне, поедем с тобой сей часец к князю Юрью Василичу…

Князь Юрий лежал в своей опочивальне на широкой постели у открытого окна. Лицо его, выделяясь на белой наволочке высокой подушки, казалось прозрачным и восковым. Рот был закрыт ручником, на котором алела свежая кровь.

В опочивальне был духовник Юрия и ближние его бояры, а также стремянный князя и две старушки, ходившие за больным. Печальней всех был сотник из полка князя Юрия, который вестником приезжал к государю в Бронницу.

Все встали и низко поклонились великому князю, а Юрий улыбнулся, и лицо его оживилось.

— Здравствуй, Иване, — сказал он.

Иван Васильевич перекрестился на образа и подошел к брату.

— Здравствуй, Юрьюшка, — сказал он, волнуясь, и хотел было поцеловать брата в уста, но, увидя кровь на них, поцеловал в обе щеки.

Две крупные слезы выкатились из сияющих золотистых глаз Юрия. Иван сел у постели брата и ласково сжал его руку. Говорить было не о чем: все всем было ясно, и лучше всех понимал это сам Юрий.

— Иване, — сказал он с трудом, — поедешь к матери, поклонись ей до земли и прими за меня благословение ее…

Юрий помолчал и продолжал с волнением:

— Чем грешен против тобя, Иване, прости, Господь все рассудит. Есть у меня духовная на мелочи всякие сестре и братьям. Главное же — за государство: вотчину и проче…