— Спаси тя бог, — поклонился кузнец. — Где идти нам прикажешь?

— А где хошь. К любому полку приткнись. Токмо сам порядка не путай, а боле начальников слушай. Да помни: во многом глаголании несть спасения…

Кузнец молча усмехнулся, но, обратясь к княжичу Ивану, сказал ласково:

— А все ж ты, княже, попомни, что я баил-то. Отец мой и поныне мне приказывает: «Много бают как бы на глум, а ты бери на ум…»

Княжича Ивана со звоном и крестным ходом встретили все владимирцы у Золотых ворот. Ждали тут его и владыка суздальский Авраамий, и боярин Константин Александрович Беззубцев, наместник и воевода великого князя московского.

Уж издали, подъезжая к Золотым воротам, загляделся Иван на это строение. Еще не разбирая, кто стоит у ворот, княжич ясно видел меж стен две круглые белокаменные башни и будто вросший в них боками высокий белокаменный храм с одним большим золотым куполом. Середина этого храма почти до самых боковых башен прорезана высокими воротами, огромный полукруглый свод много выше золоченых башенных крыш. Над сводом висит большой образ Пресвятой богородицы в золоченом окладе.

— Храм сей в Золотых воротах, — сказал Ивану воевода Стрига-Оболенский, — воздвинут еще князем Андреем Боголюбским. Сии врата — подобны киевским, токмо в Володимере, опричь их, есть еще Серебряные и Медные.

Церковный звон, крики воинов и толпы народа заглушают слова Оболенского.

— Сыночек тут старшенький князя великого, — звонко раздается над толпой женский голос, — княжич, бают, Иван!..

Радостный гул криков прокатился по ближайшим рядам толпы, и княжич Иван услышал со всех сторон веселые восклицания:

— Не зря княжич-то послан — крепкое дело!..

— Храни, господь, град наш!..

— Будем поганых бить!..

Княжич Иван впервые один был, без отца, перед лицом народа. Побледнел он от волнения и напряжения, припоминая, как вел себя отец в таких случаях. Страх, охвативший княжича, придавал всем его движениям сдержанность взрослого человека.

Сойдя с коня, остановился он на несколько мгновений и выпрямился во весь свой не по-детски большой рост. Темные глаза княжича медленно, с пронизывающей остротой обвели всех. Отдавая поклон владыке, наместнику, боярам и воеводам, поклонился он и народу на все стороны.

— Будьте все здравы, — с трудом, но громко выкрикнул княжич Иван внезапно охрипнувшим голосом.

Кругом все замерло, и вдруг бурей прокатился могучий рев толпы.

— Будь здрав, государь! — кричали кругом, приветствуя Ивана не как княжича, а как великого князя, назвав его государем.

Иван вздрогнул, еще более побледнел, но твердо и степенно подошел под благословение владыки.

От Золотых ворот княжич Иван со своими и владимирскими воеводами и боярами последовал за владыкой в Успенский собор для совершения молебствия о даровании победы.

— Помолим господа, да поможет сокрушить нам агарян нечестивых, — громко возгласил владыка Авраамий, идя рядом с княжичем впереди крестного хода.

Взволнованный и смущенный, княжич Иван молча следовал за епископом Авраамием к возвышающейся перед ним громаде белокаменного златоверхого собора.

Ему было все еще страшно после встречи с владимирцами. Почуял он, словно вырос сразу, старше стал, но только в душе у него как-то тревожно и смутно.

Всё же глаза его невольно останавливались на резном каменном поясе собора из узорных колонн, меж которых из камня же резаны изображения святых, листья, цветы, звери и птицы. Все изображения эти дивно расписаны яркими красками и разноцветным поясом окружают белокаменные стены всего храма.

Владыка заметил внимание юного княжича к зодчеству.

— Храм сей, — молвил он, — строен князем великим Андреем, а строили зодчие всех земель: и наши русские, и грецкие, и фряжские, сиречь итальянские…

Эти слова владыки и особливо упоминание об итальянских зодчих отвлекали княжича от дум его. Вспомнил он и часы самозвонные, что Лазарь сербин деду его на дворе ставил, и бабкины чарки, стопы и сулеи резные и кованые, тоже заморской работы…

— А ты был, отче, в иных землях? — спросил он владыку. — Видал ли ты всякие художества и хитрости фряжские и грецкие?

Владыка внимательно поглядел на княжича и ласково молвил:

— Был яз в землях фряжских и грецких. Ужо после трапезы расскажу тобе о разных художествах и хитростях фряжских, и наипаче о мистериях, сиречь о таинствах, которые своими очами зрил…

Владыка смолк, медленно крестясь и восходя по белокаменному крыльцу в собор. Иван, сняв шапку, тоже стал креститься. Когда поднялись они, перед ними распахнулись широко золоченые двери соборных железных врат, и они вступили на звонкий помост храма, выложенный узорными медными плитами.

Перед самым началом молебна владыка сказал княжичу:

— Смотри, княже, как расписаны стены сии, писаны бо они Рублевым и другом его, Даниилой. Да погляди и на великокняжий стол. Вон там, у амвона…

Слушая молебен, смотрел княжич на сияющие краски икон, но не радовался им так, как в Сергиевой обители. Смутно было в душе его, и почему-то все вспоминались малопонятные, но занозливые слова кузнеца Ермилки.

За трапезой у владыки Авраамия гостей было мало: княжич Иван и воеводы — князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский да боярин Константин Александрович Беззубцев. Разговор шел о военных делах и о кознях Шемяки.

— Умен, ох умен Шемяка, — говорил Авраамий, покачивая печально головой, — но ум-то у него токмо на козни и пакости. О пользе же государственной и о людях не мыслит он. Ястреб он и дале своего гнезда не зрит…

— Истинно, — живо отозвался Беззубцев. — Вот и татар он привел казанских. Ты мнишь, без него они пришли? Нет. Он и с Синей Ордой, и с Казанью, и со всеми ворогами Москвы — заедино! Всех их, волков, на Русь манит, абы самому властвовать.

— Право слово твое, Костянтин Лександрыч, — согласился князь Стрига-Оболенский. — Чаю яз, что и сам Шемяка на Москву метит. Разумею так: татар он посылает через Нижний к Володимеру и Мурому, дабы глаза отвести нам, дабы подале от Москвы мы полки свои поставили. Сам же князь Димитрий изгоном поскачет к Галичу, а оттоле ударит борзо и нечаянно на Кострому, и ежели возьмет град сей, — поскачет на Москву.

— Тата царевичам не велел пускать Шемяку в Москву, — неуверенно напомнил княжич Иван.

— Верно, верно, — весело одобрил Стрига-Оболенский вспыхнувшего от радости Ивана. — Надобно немедля с Касимом снестись и Якубом. Пусть идут на Кострому, навстречу Шемяке, лицом к нему, а спиной к Москве.

— Мне ж, мыслю, — вступился в разговор Беззубцев, — надобно утре, до свету, навстречу татарве идти от Володимера к Нижнему. Воеводу же Ивана Руно с пути отпущу к Мурому в тыл агарянам. Не любят татары прямого боя.

Сильны они токмо нечаянным набегом, как разбойники в нощи…

— Иди так, Костянтин Лександрыч, — согласился князь Иван Васильевич. — Яз же в Кострому пойду, где сидит с заставой и двором великокняжеским Федор Басёнок. Упредить Шемяку хочу. И царевичи, мыслю, поспеют во благовремении…

Воевода Стрига-Оболенский помолчал и, взглянув несколько раз на Ивана, добавил, обратясь к отцу Авраамию:

— Нет. Не возьму сие собе на душу. Оставляю княжича в Володимере на твое, отче, попечение, и о том сей часец пошлю великому князю вестника…

Княжич вспыхнул и сурово спросил:

— Пошто оставляешь мя? Государь отпустил мя на татар, а ты супротивное деешь…

Улыбнулся князь Иван Васильевич.

— Яз чту тя за храброго, Иване, да и яз не труслив, но в ратном деле и разум надобен. Не такова рать будет, как в Москве мы с государем мыслили. В Костроме в осаду сяду.

Воеводы подошли под благословение владыки.

— Да поможет вам господь, — говорил отец Авраамий, крестя воевод. — Мы же тут будем усердно молить о том Христа-спасителя и заступницу нашу пресвятую богородицу.

Воеводы вышли. Иван, сдвинув брови, недовольно посмотрел им вслед.

Авраамий улыбнулся, взглянув на княжича, и молвил:

— Не гневись, Иване. Не ты прав, а прав князь Иван Василич. На ратном поле не государь, а воевода хозяин.