Прискакал первый, сказывает воеводам втайне:

— Рать вельми великая идет новгородская. У них доспехи железные, как у немцев проклятых, и копья такие же долгие.

Переглянулись воеводы.

— А сколь их? — спросил Стрига.

— Семен Иваныч-то наш полагает, тыщи три будет…

Белыми стали воеводы. Поманил Басёнок одного из детей боярских из стражи своей, широкоплечего мужика, уже с проседью.

— Сколь у нас, Митрич, конников осталось всего? — спросил он.

— Коло сот восьми будя, — ответил тот.

Молчат воеводы. Дрогнули скулы у Стриги.

— Что сотворим? — спрашивает он у Басёнка. — Ежели бежать нам, то от государей своих погибнем, понеже виной своей, корысти ради, воев своих отпустили…

— Князь-то распалится, — молвил Басёнок. — Не миновать нам смертной казни. В гневе он пощады не знает…

— Ну ежели бы один он, оправили бы грех свой, а Иван…

— Тот глазищами токмо пронзит, все вызнает.

— Змеиный глаз у него…

— За то и мудрость змеиная — зазря зла не содеет. Отец-то ему внимает. Заступником перед отцом бывает…

— А за вину? Полон ведь брать не приказано…

Ничего не отвечает Басёнок, только рыжие брови его от волнения играют и руки слегка дрожат.

— Брате мой! — молвил он, наконец. — Лучше помрем все за правду, за государей своих!

Обнял его Стрига и воскликнул:

— Бить будем ворогов за измену и воровство их!..

А на горизонте уже зачернели в снегу цепи конников вражеских. Оглядел Басёнок окрест себя — плетни кругом да заборы, суметы большие снежные.

Развернуться коннице негде. Загорелся вдруг Федор Васильевич и крикнул дерзко, почти весело:

— Что нам гадать-то! Снявши голову, по волосам не плачут. Нету у нас выбора. Коли живы будем — не умрем! Чего на свете не бывает? Побьем еще новгородцев-то…

Князь Стрига, прищурясь, глядит на медленно подъезжающих новгородцев, усмехается он, видя, как неуклюже сидят новгородские конники, как не знают, по неуменью, куда деть длинные копья, которые мешают им конями править…

— Гляди, гляди, Василич, — говорит он Басёнку, — какие конники-то!

Конь-то брыкнет задом, а он под него падет…

— А мы их брыкаться заставим, — весело уж кричит Басёнок. — Иван Митрич, собирай воев ближе к плетням да заборам, к суметам да ямам. В другое-то время тут конникам биться люто, а сей часец нам выгода. Легче кони с собя ворогов посшибают. Пусть наши стрелами бьют токмо по коням.

Доспехи железные, стрелой их не прошибешь, а в глаза все едино не попасть!..

— Истинно, истинно! — весело кричит князь Стрига, и воины все, что слышат зычный голос Басёнка, тоже смеются.

— Стрясем их с коней, — кричат одни, — словно яблоки с яблони!

— Едут-то, едут как! — кричат другие. — Ну и вои! Им не воевать, а токмо бы с коня не упасть…

Быстро спешились воеводы московские и воины их и, коней около себя привязав, засели в засаду у сугробов, пред заборами и ямами.

С криками, в трубы трубя и в барабаны гремя, поскакали новгородские конники на московских. Тучей железной тяжелой нахлынули, а порядка среди них нет, править не могут. Подпустили их поближе московские воины, и вдруг разом запели их стрелы, завизжали раненые кони, заметались, сбили весь строй в котел какой-то кипящий. Падают конники новгородские, трещат, ломаются длинные их копья, а в доспехах железных воины с земли подняться не могут. Крики и вопли, топчут кони людей насмерть и разбегаются по полю без седоков, а стрелы московские все бьют по коням. У новгородцев же лучников совсем нет, никогда их воины из луков не стреляли.

Вот уж первые полки бегут сами в разные стороны, рвутся воины московские, дабы, на своих коней вскочив, гнать бегущих, но воеводы саблями им пригрозили. Вот и сам посадник большой Михайла Туча коренные полки свои на москвичей двинул. Воеводы его за ним скачут, саблями машут.

Опять полетели стрелы московские, стал на дыбы конь посадника со стрелой в шее и грохнулся навзничь, придавив седока, а остальные помчали воевод своих в разные стороны. В полках же новгородских еще больше беспорядка, словно каша в котле все кипит.

Вот выскочили вперед воинов пять московских с Иваном Димитриевичем к тому месту, где упал посадник на землю, выволокли его из-под издыхающего коня, схватили и к себе повели. Увидав пленение воеводы, воины новгородские, из которых более половины было из посадских черных людей, стали кричать друг другу:

— На кой хрен нам за толстопузых живот полагать!

— Бросай копья, бежим восвояси!..

В этот трудный час воеводы новгородские бросились посадника своего выручать, и один из них ссек голову Ивану Димитриевичу. Закричали, заревели в гневе и ярости воины московские и, повскакав на коней, как ястребы, бросились на новгородцев, а те уж и так коней оборачивать стали и, копья бросая, помчались, кто куда мог.

— Бей их за Митрича! — неистово ревут московские конники. — Гони?..

Посадника же Тучу, избив изрядно, привели к воеводам, а малое воинство воевод московских гнало и секло новгородцев. Много бы полона взяли москвичи, да за малолюдством своим не могли — дали убежать врагу.

Видя это, Стрига сказал Басёнку:

— И сие узнает Иван-то и в глаза колоть будет, что на чужое добро метнулись, а, чудом да дерзостью спасаясь, полону ратного не взяли. За полон-то не одну, чай, тыщу Новгород в казну бы государям выплатил…

— Простит! — весело откликнулся Басёнок. — А посадник вот один всех стоит да и войско-то их мы прахом развеяли…

Солнечный зимний денек. Морозцем крепко прихватывает, а снег так и сверкает кругом. Гудит, шумит на правом берегу Волхова новгородский торг — полным-полно народу от самого моста Великого,[139] от Вечевой гридницы[140] и Ярославова дворища,[141] вплоть до церкви Ивана Предтечи на Опоках и до Большой Михайловки.[142]

Шумит торг, кипит жизнь новгородская. Могуч, богат и красив Господин Великий Новгород. Окружен он земляным валом с глубоким рвом и башнями. За валом стоят слободы, белеют монастыри с боевыми башнями и стенами. С правой, Купецкой стороны, где торг идет, видны кремлевские стены на Владычной стороне, а из-за стен высит свои пять куполов собор св. Софии.

Примыкает к собору этому вплотную шестой купол башни, соединенной с ним крытыми переходами. Малые купола строены луковицами, а средний — большой и высокий — в виде огромного золоченого шлема. Возносит он ввысь самый большой крест, на котором насажен медный отбеленный голубь.

— Когда голубь сей слетит, — говорят в народе, — конец будет Новгороду…

Когда же это случится, никому не известно, а пока спокоен Новгород и даже Москвы не боится. С Польшей и Литвой о многом у него втайне договорено, да и войско большое, и хоть волей и неволей, а согнано куда надо: в Русу ушли конники в немецких кованых доспехах, которые ни стрелой, ни даже из пищали ручной не прошибешь.

Шумно на Торге, хоть и зима, хоть нет лодок и кораблей на замерзшей реке, и опустели все вымолы,[143] и только людно на складах Геральдова вымола,[144] что рядом с Немецким двором,[145] где хранятся товары иноземные. Но вместо кораблей и лодок тянутся обозы со всех сторон: бочки везут с салом, пушнину дорогую всякую, тюки с холстом, полотном и сукном, везут мешки с хлебом, короба с сушеной и соленой рыбой, туши бараньи. Ползут эти обозы со всяким добром через широкий деревянный мост с высокими башнями на обоих концах, въезжают на Торг, где, кроме лавок деревянных и навесов, стоят амбары каменные и бревенчатые, а рядом с Иваном Предтечей — Гостиный двор, где лежат товары всех богатых гостей. Но, кроме товаров из пятин новгородских[146] и Заволочья, товаров из Низовских земель, идут сюда обозами и товары заморские.