— То, что сделано, более чем необходимо, — провозглашает она, обращаясь к представителю герцога Савойского д'Эльбену, который заметит: «Она помолодела на десять лет и произвела на меня впечатление человека, оправившегося от серьезной болезни или избавившегося чудом от великой опасности».

Она простодушно признается Кавриана:

— Лучше бы это пало на них, а не на нас! Перед посланцем герцога Альбы, Гомикуром, она менее откровенна, но не перестает прикидываться.

— Итак, — спрашивает она, — я все такая же плохая христианка, какой представлял меня дон Франсес де Алава? Возвратитесь к Вашему повелителю, расскажите ему, что видели… Слепые видят, хромые ходят. Beatus gui поп fuerit in me scandalisatus.¹⁰⁷

Эта популярность, которую она снискала себе, перечеркнув все колоссальные усилия во имя единства Франции, становится ее преступленим. Парижане с энтузиазмом провозглашают королеву-мать матерью королевства и хранительницей чести христианства.

Екатерина ликует не только в силу мелкого тщеславия. Она знает, что нужно отвратить огромную опасность победы фанатиков и, стало быть, следует присвоить себе все их заслуги. Нужно также восстановить кажущееся равновесие, вернуться к внутреннему миру. Эти заботы, которые еще породят немало противоречий, отражены в курьезной «Декларации и ордонансе», которым пытаются обозначить конец Варфоломеевских событий.

Король желает прежде всего разъяснить своим подданным «причину и обстоятельства смерти адмирала и других, его приверженцев и сообщников… настолько, насколько означенные причины могли быть от них скрыты и представлены по-иному, нежели было». Расправа имела место по его приказу, «не по причине веры наказуемых и не по причине противодействия королевским Эдиктам об Умиротворении, каковые он всегда отстаивал, как все еще желает и намеревается соблюдать, оберегать и поддерживать». Речь шла о том, чтобы воспрепятствовать отвратительному замыслу адмирала, направленному против короля и его близких. Ныне Его Величество сообщает «всем дворянам и другим, кто исповедует реформатскую веру, что Он желает и намеревается, чтобы они со всем спокойствием и свободой могли жить, ничего не опасаясь, со своими женами, детьми и семьями в своих домах под покровительством вышеупомянутого своего сеньора короля». Губернаторам провинций приказано «не учинять никакого преследования протестантов под страхом смерти тем, кто ослушается и не повинуется». С тем чтобы избежать волнений, король запрещает реформатам проводить собрания или проповедовать, пока Его Величество не «убедится в спокойствии в своем королевстве».

Этот документ с великими трудами был составлен и подписан 27 августа.

Губернаторам, с другой стороны, предлагается умерить страсти. В частности, Карл IX сообщает виконту д'Орту: «Я прошу Вас отдать распоряжение об обеспечении безопасности в городе Байонне. Есть причины бояться, что некоторые скрываются под тем предлогом, что не желают, дабы на них пало отмщение, о чем я невероятно сожалею, моля Вас на такой случай провозгласить и разъяснить, чтобы все жили в покое и безопасности, не берясь за оружие, и не нападая друг на друга под страхом смерти».

Глашатаи доносят королевский указ до сведения парижан, которые, кажется, обращают на него мало внимания. Город посреди великолепного лета охвачен благочестивым рвением. Благодарственные молебны, процессии идут во всех монастырях и церквях. Учащаются паломничества на кладбище Невинноубиенных младенцев. Духовенство провозглашает юбилейные празднества и особо торжественную процессию назавтра. Король решает принять в ней участие.

Сальвиати передает «Декларацию…» в Рим. Он приписывает перемены при дворе страху «отдаления от Англии и Германии». Он убежден, что королева-мать собирается восстановить религиозное единство. «Невозможно в этом сомневаться со смерти адмирала и стольких иных достойных лиц, и, помимо прочего, она подтвердила это при встречах, которые у меня с ней были в Блуа по случаю свадьбы короля Наваррского».

Эта последняя фраза представляется доказательством предумышленности. Но встречи, кажется, скорее, были связаны с вопросом о религиозном единстве… Кроме того, даже если бы речь и шла о смерти Колиньи, невозможен вывод о наличии заранее разработанного плана. Екатерина с 1569 г. сто раз подумывала об уничтожении своего недруга.

С другой стороны, Сальвиати написал в Авиньон кардиналу д'Арманьяку: папский город мог бы проявить не меньше рвения, чем Париж, кардинал также должен возвестить о кровавой заутрене.

28 августа появляется «Декларация короля», изданная в типографии Жана Далье, переплетчика, живущего на мосту Сен-Мишель под вывеской «Белая Роза». Текст не полностью совпадает с тем, который был обнародован в городе накануне. В частности, он содержит одно важное добавление: «Также решительно запрещается… всем тем, кто по причине, указанной выше (религия), захватили и держат пленников, принимать у них какой-либо выкуп, и надлежит незамедлительно уведомить губернаторов провинций или генеральных наместников об имени и положении указанных пленников, коих Его Величество повелевает освободить и выпустить… Предписывается также, дабы впредь никто не дерзнул захватить и держать пленника по причине, указанной выше, без особого распоряжения короля или его служителей, и не пытаться забирать на полях, в усадьбах или имениях коней, кобыл, быков, коров и прочего скота… и не оскорблять ни словом, |ш действием работников, но дозволять им производить и выполнять в мире со всей безопасностью их труд и следовать своему призванию».

Видно, до какого разбоя дошло дело в течение четырех дней.

Бесхитростный читатель «Декларации…» может поверить, будто двор бесповоротно обратился к милосердию. Но Карл IX далек от безмятежности, которую обрела его мать. Он по-прежнему во власти страха, который вынудил его сказать: «Убейте их всех!» Именно из-за того, что его мучает совесть, он желал бы, чтобы ему удалось действительно избавиться от гугенотов. Поэтому он отдает устно приказ устранять тех, кто окажется не у себя дома.

Процессия выстраивается и с великой пышностью пересекает город, не без того, чтобы не наткнуться здесь или там на какой-нибудь неубранный труп. Заметна разница в поведении короля, мрачного, раздраженного, с красными пятнами на лице, с бегающим взглядом, и королевы-матери, спокойной, радостной, улыбающейся.

Двор молится во время каждой остановки, воздает почести боярышнику и завершает шествие посещением Монфокона. Блистательные сеньоры, дамы в дивных плюмажах втолковывают неотесанному сброду, кто был адмирал Колиньи и откуда исходило гибельное поветрие. Памфлетисты припишут Екатерине слова одного из римских императоров:

— Когда враг мертв, всегда становится хорошо.

Приводят сыновей убитого. Они должны увидеть жуткое зрелище. Старший горестно рыдает, другой, еще малыш, невозмутим.

Весь день 29-го город не утихает: все еще убивают, грабят, освобождают за выкуп. Но пыл уже не тот, даже Таванну все это надоело. Королева-мать страшится гнева могущественных протестантов настолько, что отныне навеки будет прикована к испанской колеснице.

Она уже избавила Филиппа II от его затяжного беспокойства на предмет флота. Ибо в первый день побоища она пишет Строцци: «Сего дня, 24 августа, адмирал и все гугеноты, которые были в Париже, убиты. Посему поспешите уведомить всех, что Вы — хозяин Ла-Рошели, и поступите с гугенотами так же».¹⁰⁸

30-го король выпускает и рассылает новое воззвание, куда более внятное, нежели предыдущие: он отменяет все приказы, касавшиеся преследования гугенотов, под страхом смерти запрещает враждебные действия против них.

На этот раз парижане, изнуренные, сытые бесчинствами, повинуются и вновь становятся достопочтенными буржуа, добрыми отцами семейств. Некоторые, особо неистовые и, разумеется, последнее отребье, продолжают бушевать до октября. Таковы Крусе, гордящийся четырьмя сотнями убийств, мясник Пезу, городской капитан, который насчитает сто двадцать трупов, Таншу, расправляющийся с пленными, благодаря которому Рец смог заполучить должность де Ломени, не избавив, впрочем, несчастного от гибели.