Бенгт хотел было забраться в каюту, однако нерешительность Оке заразила его, и он отказался от этого подвига. Выброшенное на берег разбитое судно было все равно что мертвый человек. Тени прошлого повисли над ним невидимым траурным флёром, до которого нельзя было дотрагиваться неосторожными руками.

Обратно друзья шли очень медленно. Последнюю часть пути Оке преодолел, хромая и припрыгивая на одной ноге, время от времени опираясь на Бенгта. Бабушка в ужас пришла, когда увидела, какой нарыв вздулся у него на побагровевшей пятке, и поспешила закатать штанину до колена.

– Заражения нет, слава богу! Тогда я как-нибудь сама справлюсь, без доктора.

Уездный врач жил в городе, в пятидесяти километрах от Мурет, а в переполненную больницу в Висбю обращались лишь в тех случаях, когда речь шла о жизни и смерти.

Бабушка сварила ржаной кисель с уксусом, приложила к пятке, обмотала сверху теплым платком, чтобы нарыв «созрел», и велела Оке лежать в постели, подложив под больную ногу большую подушку. Однако нарыв упорно не поддавался ни компрессам, ни мазям.

День за днем проводил Оке в постели, слушая стук молотков на новостройке. Один молоток постукивал особенно рьяно. Он находился в руках Ивара – веселого, добродушного плотника со светлыми, как лен, и курчавящимися, как стружка, волосами.

Дядя Хильдинг, в измазанном, пахнущем известкой комбинезоне, то и дело заходил попить.

– Этот парень работает прямо в американском темпе, хотя всю свою жизнь провел здесь, на острове! – восхищался он.

Дух большого города с его кипучей жизнью еще не выветрился из дяди Хильдинга, хотя он и объявил, вернувшись, что намерен теперь отдохнуть после тяжелых лет за морем, разве что на охоту сходит или съездит на рыбалку, – одним словом, будет жить в свое удовольствие. На деле же, по мере того как на исчерченной автомобильными следами полянке перед фундаментом росли горы мешков с цементом, рогож, досок и ящиков с гвоздями, им овладевало все большее возбуждение.

Бабушка всегда была занята каким-нибудь делом; теперь же она хлопотала больше, чем когда-либо. Под вечер она оказывалась совершенно измотанной своими многочисленными обязанностями.

– Напрасно вы взялись готовить обед рабочим, – говорил дядя Хильдинг.

– Не могут же они жить всухомятку! – отмахивалась бабушка.

Обреченный на безделье, Оке чувствовал себя совершенно беспомощным. Кровь гулко стучала в опухшей ноге, мерно отсчитывая время.

Под воскресенье дядя Хильдинг отправился в Висбю – договориться о поставках строительных материалов. Когда он вернулся домой, его лихо сдвинутая на самый затылок американская шляпа была сильно помята, на пиджаке и шелковой рубахе недоставало нескольких пуговиц, но зато он сам был в отличном настроении.

– Уж настолько я знаю бокс, чтобы справиться с какими-то там гуляками в пивнушке!

– Ас водкой как ты справился? – осторожно осведомился десятник, лысый мужчина с быстрыми, как у белки, глазами, и скосился на чемодан.

– Моя водка – что хочу, то и делаю! – ответил дядя Хильдинг вызывающе. – Семь лет мне пришлось обходиться канадской контрабандой да таким самогоном, что и луженое брюхо прожжет. Так что это не твое дело, если я позволил себе глотнуть немного настоящего товара!

– Но мне-то хоть литр причитается за то, что я одолжил тебе винную карточку? – упорствовал десятник.

Ивар поспешил обратить все в шутку, и дядя Хильдинг снова повеселел. Его настроение легко переходило от гнева к безграничной доброте.

– Слезайте с лесов, ребята! – крикнул он подручным. – Айда за мной – расправимся с остатками!

Бабушка подала закуску, и дядя Хильдинг принялся с хитрой усмешкой вытаскивать доставленные в полной сохранности бутылки.

– Чего же он голову морочил? – протянул десятник умиротворенно.

Освободив бутылки от соломенной упаковки, дядя Хильдинг разлил всем по чарочке, затем стал вспоминать поразительные случаи из своей недолгой матросской практики. Вспомнил он и о том, как заходил в порты Зеландии и Фюна.[22]

– Датчане – почти как мы. Им бы только язык приличный, так у них совсем хорошо можно было бы жить, – заверял он, уморительно передразнивая их хриплый горловой говор.

Бабушка задыхалась от смеха и вытирала глаза кончиком передника.

– Да это еще похуже нашей речи будет!

Оке наблюдал с тревожным предчувствием, как быстро опустошаются бутылки; веселье взрослых его не радовало. Один из подручных уже сидел наклонив голову и мрачно таращил глаза на стол, словно хотел пробуравить его насквозь своим взглядом.

Напарник толкнул его бесцеремонно в бок:

– Ну-ка, возьми себя в руки, черт подери! Пора и домой идти.

Десятник поддержал его и поднялся на заметно ослабевшие ноги. Однако он был еще достаточно трезв, чтобы вежливо поблагодарить бабушку за угощение и не забыть захватить с собой нетронутую литровку.

Ивар остался сидеть за столом. Он был холостяк, и никто не интересовался, когда он придет домой.

– Пошли, поднимемся в каморку, – позвал его дядя Хильдинг. – У меня в сундучке еще осталась бутылочка коньяку.

Оке лежал и слушал их нестройную беседу. Внезапно они заговорили громко и возбужденно. По полу со звоном покатился стакан, загремели опрокидываемые стулья, затем на лестничной площадке послышались удары и тяжелое дыхание. Оке спрыгнул с кровати. Ему надо было видеть, что происходит.

– Сейчас ты полетишь вниз за это! – проревел дядя Хильдинг и швырнул плотника по направлению к ступенькам.

Тот чуть было не упал, но удержался и ухватил противника за горло. Дядя Хильдинг побагровел и приглушенно застонал.

У Оке сердце зашлось от страха. Бабушка смело двинулась вверх по лестнице с легкостью, какой он не ожидал от нее.

– Да вы совсем с ума сошли! – закричала она, дергая плотника за рукав.

Оке так и ждал, что она покатится вниз по ступенькам, но вместо этого Ивар отпустил свою железную хватку и побрел мимо нее, всхлипывая, как ребенок. Дядя Хильдинг хотел было ринуться за ним.

– Ему причитается за то, что он стаканы разбил! – гремел он.

Бабушка встала перед ним на узкой лестнице.

– Иди, если хочешь, чтобы я упала и покалечилась, – произнесла она твердо.

…Под вечер к ним пришел Мерк и справился, нет ли у Хильдинга чего-нибудь спиртного.

– Он спит, и я будить его не стану, – ответила бабушка нелюбезно. – А что, свинья заболела?

Мерк смущенно хихикнул и принялся жаловаться на боли в животе.

– Не надо есть лежалое сало в такую жару, вот и пройдет все, – посоветовала бабушка.

– А всего лучше, говорят, немного спиртного глотнуть, – торговался Мерк.

Бабушка отыскала бутылку, в которой еще оставалось на дне.

– Вот ведь как забрало лицемера проклятого! – пробормотала она себе под нос и налила ему добрую порцию.

Едва Мерк проглотил водку, как страдальческое выражение на его лице исчезло и серые, глубоко сидящие глаза загорелись живым огоньком.

– Еще налить? – спросила бабушка нарочно, чтобы подразнить его.

Она знала, что Мерк откажется, как бы ему ни хотелось выпить.

– Оке еще не поправился? – спросил он удивленно и попросил показать ему нарыв.

Бабушка неохотно развязала бинты. Мерк задумчиво зарядил нос понюшкой табака и принялся разглядывать распухшую пятку, перебирая в памяти старинные способы лечения.

О том, чтобы заговаривать, не могло быть и речи: это колдовство, обращение к темным силам. Скипидар тут не подходил, водку тратить для внешнего употребления жалко, уксус уже испробован. Оставалось только одно средство, зато самое древнее и испытанное.

– Намажьте как следует самым обыкновенным дегтем, тогда парню не придется ехать в больницу, – прописал он.

Бабушка явно была смущена столь двусмысленным советом, однако была готова испытать все, что не могло повредить. Недолго думая она отправилась за дегтем.

Оке показалось, что черная клейкая масса пропитала его насквозь. Теперь деготь проникнет в поры, и он, наверно, никогда не сможет отмыть его начисто!