Глядя на эту стремительно надвигающуюся, напряженную толпу, Феагнор ласково улыбнулся и проговорил:

— Ну, ничего — сейчас все образумится… — затем, значительно громче, он прокричал. — Эй, братья-хоббиты! Нечего нам враждовать! Или не признали меня — я же энт! Феагнор-энт! Я же помогал вам от орков отбиться! Ну, что за недоразумение — мы же друзья! Друзья!.. Ведь уже послали за эльфами?.. Вот мы славный пир устроим!..

И он обернулся к Фалко, который так и стоял, вцепившись в березовую, белесую ветвь:

— Ну, сейчас все выяснится, и будет только счастье. Мы такой пир устроим… Такой!.. Сказка, а не пир! Хорошо то как!..

И вновь засмеялся энт, и вновь смех его зазвучал, словно песня, и вновь хотелось вместе с ним весне радоваться. В Фалко происходило борение, и оно было выражено следующими поэтическими строками:

Как видно, несмотря ни на что, боль, жажда действия, изжигающее устремление к грозе, все-таки одержало верх, и вот, не слушая больше успокаивающих речей, прокричал Фалко и из всех сил:

— Неси ж меня! Неси ты меня прочь! Нечего мне здесь, среди хоббитов делать! Я должен идти своей дорогой до конца!.. Да сколько же времени было потерянно, и где-то она теперь?! Что ж мне здесь делать-то, с хоббитами!

И он действительно не мог дольше оставаться на этом месте — вот повернулся, вот бросился бежать. Он спрыгнул с навеса, и бросился в сторону озера, но Феагнор одним шагом догнал его, подхватил, поднял на уровень своих необычайных, больших глаз. Заговорил:

— Что ж — я вижу — сильно ты изменился со времени нашей последней встречи. Да — судя по твоим ранам, тебе многое, тяжкое довелось пережить. Ну, ничего — главное не поддаваться этой боли. Крепче надо быть… Ты весну в себя вдыхай, вместе с природой живи, а там глядишь…

Но Фалко едва ли его слушал — он отчаянно вырывался, и, несмотря на все усилия, конечно ничего у него не выходило, так как сила хоббита несоизмерима с силой энта. В это время, с некоторого отдаления послышались голоса:

— Эй ты, махина! А ну, немедленно отпусти нашего брата! Да, да — отпусти, а то тебе же хуже будет!

Конечно, это кричали хоббиты, которые увидели, что энт держит в своих лапищах хоббитов, и, по крайней мере, один из них пытается вырваться, кричит что-то. Сами-то хоббиты кричали совсем неуверенно, испуганно даже, и голоса их срывались.

— Выпусти! Выпусти же!!! — отчаянно надрывался Фалко, не слыша неуверенного голоса Хэма, который еще пытался увидеть его, остановиться. — Ненужно мне это спокойствие! Не нужны мне эти пиры. Сынов, сынов моих верните — вот что!!! Робин!!! Ринэм!!! Рэнис!!!

Он буквально зашелся в вопле, когда выкрикивал эти имена, и отголоски от его голоса заметались между холмов, хоббиты замерли, а потом зарокотали гневно, так как им подумалось, что этот «великан» терзает их собрата. И вот хоббиты замерли, а потом зарокотали гневно, так как им подумалось, что этот «великан» терзает их собрата. И вот, после недолгого раздумья, они бросились к ним на выручку. Они бежали, и на бегу рокотали, размахивали своими вилами и граблями, как могучими орудиями, и даже не осознавали, что самое большее, что могут им сделать — это оцарапать энта — тем не менее, они чувствовали теперь гнев, как казалось — праведный гнев, на этого некто, посмевшего ворваться в их жизнь. Они бежали и Фалко было жутко — ему казалось, что сейчас вот они налетят, схватят, свяжут его, поведут за стол, усадят там и будут почивать, и никогда, никогда уж не вырваться ему от их разговоров и песен. Ему казалось, что их жизнь и прекрасна, и мудра, но она же и ужасала его — так как он понимал, что уже не сможет найти прежнего спокойствия, что он чужд им, а они чужды ему. Теперь он ясно понимал, что он стал ветром, бурей пронзительно воющей, и не место ему среди этих стен, и не смогут они его успокоить, но весь он изойдет, в мученьях страшных в мумию иссушенную обратиться. Передние из них были совсем уже близко, и он уже мог различить их лица, и даже и на лица то их было жутко смотреть, так как видел он в них только самого себя — отражения, каким он в юности был. И вот вновь обернулся, и, схватившись за тот темно-зеленый теплый мох, который покрывал его лицо, стал, не помня себя, довольно сильно его дергать — даже и вырвал две довольно большие пряди. Он надрывался:

— Ну, что ж ты?!! За что ж такое наказание?! За что, за что такая мука страшная?! Неси же прочь!!! Молю — унеси ты от этого места спокойного, милого!!! Да как же ты поймешь, что не место мне здесь?!!

Хоббиты, пораженные необычайной, жгучей болью, которая в его голосе звучала, останавливались, жались друг к другу, кто-то даже и оружие свое выронил. Но вот один из старейшин, у которого был эльфийский клинок, взмахнул этим клинком и прокричал:

— Что же вы встали — ведь и вправду унести может чудище окаянное! Неужто допустим это?!! Окружай его! Наверх забирайся! Ишь разросся то!..

Однако Феагнор, который еще несколькими мгновеньями раньше уверен был, что все разрешится самым лучшим образом, теперь убедился в прямо обратном — теперь он с ужасом понял, что Фалко действительно не примет от хоббитов что в нем за время его «короткого» сна произошел какой-то такой надрыв, который так просто не излечить. И вот, послушный его воле, он сделал несколько стремительных широких шагов к Ясному бору… Этого оказалось достаточно, чтобы хоббитские голоса остались где-то далеко позади, а еще через несколько шагов и вовсе исчезли, словно и Холмищи, и вся эта счастливая, окруженная яблонями и вишнями жизнь только привиделась им как сказочное видение унесенное зарей. Теперь энт шагал через древесную чащу, деревья сами расступались перед ним, а за спиною смыкались, оставались недвижимые, величественные, погруженные в свои вековечные грезы. Феагнор, конечно, был весьма встревожен, теперь бормотал что-то на энтском языке, и слова, похожие друг на друга, словно листья на дереве, лились из него беспрерывным, неустанным потоком. О скорости же передвижения можно было судить по тому, с какой силой бил им навстречу ветер, хотя после улетевшей бури в окружающей природе воцарилось спокойствие.

И вот, казалось бы, совсем скоро после того, как покинули они хоббитов, открылась весьма большая поляна, которая, как показалось в первое мгновенье, вся заполнена была творческой жизнью. Однако, стоило им только приглядеться повнимательней, как поняли, что — это не сказочно светлый людской град вдруг пред ними открылся, но вздымающиеся к небесам, все пронизанные легким солнечным весенним цветением кроны молодых берез, между которых, словно счастливые весенние слезы небесного светила, сияли цветы элланора. И, конечно же, они сразу узнали это место. Конечно, конечно — ведь это было то место, где стояло раньше поселение лесных охотников Роднив — где родились трое сынов Туора, для которых настоящих отцов стал Фалко. Но как же на этой поляне все восхитительно сияло, как все переливалось, жило — какие были восхитительные, легкие, воздушные цвета! Сколько же птиц перелетало с ветки на ветку, и полнило теплый, нежностью дышащий воздух своим неустанным, сладостным пеньем!..

И тогда Фалко, не в силах больше оставаться на месте, сорвался из лап Феагнора (а тот и не удерживал его больше, так как понимал, что жестоко и бессмысленно было удерживать его дальше) — и вот, как только хоббит спрыгнул на землю, как только бросился бежать, то за ним последовал и Хэм, и вот уже вместе, рука об руку, достигли они берега той реки в воде которой нашел свое успокоение Туор, и бросились они в прохладные воды, и плескались в них, и ныряли, и в каком-то упоении жизни, жаждя просто спокойствия и счастья, и понимая, что этого спокойствия и счастья им не дано роком — они долгое, очень долгое время не чувствовали холода, все плавали в этих весьма студеных, родниковых водах. И уж затем, когда в сильном, щедром солнечном сиянии над их головами, раздались голоса эльфов (словно бы песни прекраснейшие зазвенели) — вот тогда они остановились, и тоже, не сговариваясь, но по прежнему держась рука об руку, бросились к берегу.