Хвостов. – Это меня интересовало. И через Вырубову я пытался узнать и сам подымал вопрос: почему то-то и то-то распоряжение было?… Там принимали часто гр. Палена (это был председатель евангелических обществ). У меня было заготовлено несколько проектов о лишении приходов их чисто немецкого характера (чтобы чисто немецкий кастовый характер духовных консисторий уничтожить), я подозревал, что она мешает проведению этого… Я пробовал это говорить… И, когда говорил, что она немцев поддерживает, то Вырубова и другие говорили, что она так самолюбива, что не будет поддерживать Вильгельма, и желает сохранить престол для своего сына; что все делается для сына, которого бог дал при помощи распутинских пророчеств… Что-то мистическое было в ее любви, помимо любви матери к сыну… И, казалось, она не поступилась бы своими интересами и интересами России ради торжества Вильгельма, который далек и с которым у гессенских свои счеты. Так что, как я ни пробовал найти отголосок немецких симпатий, – я их не нашел.

Соколов. – Это относительно внешней политики, а по внутренней имелась какая-нибудь программа?

Хвостов. – По внутренней – ограждение самодержавия.

Соколов. – Усиление царской власти или предоставление прав обществу?

Хвостов. – Никаких прав обществу, но безусловное и определенное ограждение своих интересов. На этом я строил подозрение, что это немецкие шпионы, что они давят на Распутина и втолковывают ему разные действия и назначения, которые возбуждают общество, т.-е. действуют провокаторским путем, чтобы сеять пропасть между обществом и царем. Это отчасти было предметом моего доклада, что мы не знаем, кто влияет на Распутина: враги или нет… С другой стороны, я должен сказать, что месяца за 2-3 до посещения бывшим императором Государственной Думы (значит еще в декабре) был такой листок: – «Сидит Распутин совершенно пьяный. Приехал опохмелиться. Утром ему было очень скучно, и он позвал своих сыщиков к себе – чай пить. А тем очень приятно: вместо того, чтобы сидеть на лестнице, лучше у него посидеть; для него же это компания своя… Вот они сидят, пьют чай, у него голова болит: кто-то из этих господ спрашивает его: «Что ты, Григорий Ефимович, грустный? Что задумался?…» Он говорит: «Сказано мне подумать, как быть с Государственной Думой. Я совершенно не знаю, а как ты думаешь?»… Тот говорит: «Мне нельзя думать об этом, а то мне от начальства влетит?»… Распутин говорит: «А знаешь что? Я его пошлю самого в Думу: пускай поедет, откроет, и никто ничего не посмеет сделать»… После этого мне было смешно, когда несколько либеральных членов Государственного Совета приписывали себе влияние в Ставке на то, что состоялось это посещение Государственной Думы… Вот в чем был трагизм положения! Его воля была подавлена. Я утверждаю, что воля его была иногда подавлена также гипнотически. Удавалось только на минуту вывести из гипноза… Я собрал все доводы, чтобы поколебать это положение: получил все назначения, но тогда он пошел к ней, а она сказала Распутину, и когда я приехал, – все было известно… Потом наступило говение… Я слышал от лица, которое было при этом говении, что царь позвал его, Распутина, вместе причащаться и говеть, и в день причастия они обнялись, и государь сказал: «Мы никогда с тобой не расстанемся, и ты ничего не думай». Распутин говорит: «Мне нужно уехать и я приехал проститься!»… Царь сказал: «Мы не расстанемся с тобою – ни за что на свете!»… Тогда-то он вынул бумажку: мою отставку…

Соколов. – Кто вам это сообщал?

Хвостов. – Мне говорили, что это было рассказано со слов духовника Васильева.

Соколов. – У Распутина они находились под известным религиозным влиянием. Вероятно, около них был и кружок культурных, образованных людей, с которыми они совещались? Не можете ли вы характеризовать этот кружок?

Хвостов. – Там часто бывал гр. Пален… Я сказал Вырубовой: «Как же вы говорите, что императрица не за немцев, а Пален там всегда торчит?…» (Пален был мой враг.) На это Вырубова сказала, что Пален там просто бывает… Воейков держался Распутиным, и Андроников был его осведомителем по разным политическим делам. (Я проверял потом: Андроников действовал через некоторых командиров.)… Воейков, когда с ним приходилось говорить о Распутине, разводил руками и говорил, что он ничего не может поделать, что он бессилен… Так как с ним был хорош Пильц, то я напускал Пильца, с которым я был в хороших отношениях, и он точил Воейкова и осведомлял меня, что Воейков говорит по этому поводу: он заявлял, что он его убедил, что он понимает, но дальше этого не пошло. Может быть, Воейков боялся сказать… По крайней мере, Кауфман Туркестанский, с которым я в хороших отношениях, тоже имел разговор и потерпел фиаско… Но меня интересовал с точки зрения немецкого влияния Фредерикс: мне кажется, он выжил из ума окончательно (например, в Ставке, он раз чуть в окно не вышел вместо двери)…

Председатель. – А из фрейлин кто?

Хвостов. – Там были: Воейков, Фредерикс, Пален, кн. Н.Д. Голицын, – по делам благотворения… Потом гоф-лектриса Шнейдер, которая там пела и читала; статс-дама Нарышкина (но она политических дел не касалась: могла оказать протекцию). Придворная партия Александры Федоровны хотела провести кого-нибудь из своих людей, но мне получить кого-нибудь из придворной партии не хотелось. Мне хотелось взять человека, который, с моей точки зрения, был бы добропорядочный и ограниченный настолько, что не может иметь особого влияния. Надо иметь кого-нибудь… Просто взять – нельзя, потому что надо иметь поддержку при дворе: я остановился на Татищеве,[*] – человеке в высшей степени порядочном…

Соколов. – Кто из политических друзей мог иметь на императрицу влияние? Был ли у нее кружок лиц, с которыми она советовалась о политических делах?

Хвостов. – Я такого кружка не знаю. Там были две-три молоденькие фрейлины… Я имел разговор по этому поводу с бывшим императором. Я говорил ему: «Вас окружают лица и разные кружки» (я повторил его слова): – «Каждый желает что-нибудь выманить, каждый из них желает, очевидно, что-нибудь получить»… Так что, если у вас будут о чем-нибудь ходатайствовать или что-нибудь проводить, – я на то и министр внутренних дел: если вы мне скажете, я расследую первопричину: какой из кружков может производить давление на того или этого генерал-адъютанта… Я говорил ему, что эти генерал-адъютанты могут быть под подозрением… Он сказал мне: «Неужели вы думаете, что на меня может кто-нибудь влиять, что я могу поддаваться влияниям? – Мы с императрицей никого не видим, ни с кем не советуемся: вместе решаем вопросы»… Как мне приходилось выяснить через дворцовую прислугу (чтоб знать, что делается во дворце) – они, действительно, сидят втроем: Александра Федоровна, Николай II и Вырубова… Саблин чаще других бывал…

Соколов. – Его должность какая?

Хвостов. – Дежурный флигель-адъютант… Сестра Вырубовой (Пистолькорс) бывала, как ее сестра: она там пела дуэты с бывшей императрицей, пела английские романсы, – это я знаю, так как видел сам эти романсы… Она была сама не самостоятельной величиной, а так сказать – при Вырубовой. И к ней благосклонно относился Распутин, т.-е. – так говорят… Он на нее смотрел не как на политическую величину, и чрез нее никаких просьб не проводилось. Она просила меня одного флигель-адъютанта провести в вице-губернаторы… А между тем, будучи там (так как она пела дуэты), она имела возможность только намекнуть императрице или кому-нибудь другому, и этот флигель-адъютант был бы сделан губернатором, не только вице-губернатором… Настолько ее политическое влияние было мало, что я даже не обратил внимания на ее просьбу: это не была политическая величина. Там был еще близкий человек – Нилов, но он относился враждебно… Нилов – пьяный человек, и его любили за морскую грубость, потому что, будто бы, за этой грубостью скрывается правдивость, чистота: если человек груб, думают, что он правдив… Там всегда было искреннее страстное стремление услышать правду, но всегда нападали – то на Распутина, то на глупого морского волка… Потом – Саблин; мне представляется совершенно ясным, что это был человек преданный, но человек бедный… При дворе жить без средств трудно, а они не догадывались никогда для своих приближенных сделать в денежном отношении жизнь приличной, как это делалось раньше… Что же? Несчастный флигель-адъютант живет на две с половиной тысячи: ведь этого на чаи не хватает!… Лакеев, гоф-фурьеров сто человек: всем надо дать на чай – и как давать… Откуда взять? – Жалованья всего две с половиной тысячи; в чины их не производят, потому что сам император полковник и о чинах не думает; они отстали от своих сверстников, они только что в генералы произведены, а их сверстники давно уже генерал-лейтенанты!… Денег нет, – он и связывается с какими-нибудь господами: то с Манасевичем-Мануйловым, то с золотопромышленным обществом, или играет на бирже: нужно же как-нибудь промышлять!… Вот как мне кажется… А, может быть, Мануйлов его уловил…