Смиттен. – В каком году Красильников стал во главе политического сыска в Париже?

Бурцев. – С 1910 г. До него был Андреев, потом Гартинг.

Председатель. – Вы не знаете, – почему Штюрмер хотел заменить Красильникова Манасевичем-Мануйловым?

Бурцев. – Он хотел заменить его фон-Коттеном (весной этого года, кажется), – потому что Красильников, как агент, только врал, ничего не делал, вся его деятельность сводилась к нулю. Он был совершенно бесполезный человек. Они с Курловым делили деньги пополам. Деньги шли в Париж, потом частью возвращались к Курлову: это – два вора. Они даже в сыске ничем не занимались, кроме кражи, такой широкий размах у них…

Смиттен. – Каким путем переводились суммы Красильникову?

Бурцев. – Официальным путем – денежной корреспонденцией в Париж; а оттуда, обратно, каким путем? – Не имею понятия, нет сведений… Красильников был совершенно бесполезный человек, его надо было сменить; я имел возможность читать одно его донесение; он даром хлеб ел. Ничего не делал. Для нас, конечно, он был подходящий человек, но для департамента полиции…

Председатель. – А о Дубровине вы ничего не знаете?

Бурцев. – Специальных сведений о нем у меня нет.

Председатель. – Владимир Львович, будьте добры сделать отметки: – письмо Плетнева,[*] расписки Климовича, Жученко, начиная с 1916 г.; затем письмо Жученко, которое вы получили, комплект ваших статей, прошение Щегловитову, список показаний, статья: «Вопрос, требующий ответа», затем рассказ Федорова, напечатанный в «Биржевых Ведомостях». Мы просим еще рассказ Федорова из вашего архива. Большое вам теперь списабо.[*] У вас никаких документов не осталось?

Бурцев. – А вас не интересуют вопросы контр-шпионажной деятельности за последние годы?

Председатель. – Постольку, поскольку эта деятельность была обращена не на контр-разведочные сведения, а служила иным, преступным, целям, ничего общего с контр-разведкой не имеющим.

Бурцев. – Богатейшие данные… Но сейчас их дать не могу.

Председатель. – Мы очень этим интересуемся, в частности поскольку это касается Беляева.

Бурцев. – Порядок был ужасный. Они занимались всем, кроме борьбы с шпионажем. Они занимались личными делами, борьбой с рабочими организациями.

Председатель. – У вас есть сведения о провокационных выступлениях на тему о прекращении войны?

Бурцев. – Я не могу сказать сейчас, потому что я не закончил допроса лиц, которые дают эти сведения.

Председатель. – Вы знаете об организации рабочих, которая была при контр-шпионаже?

Бурцев. – Как раз у меня сегодня и вчера был допрос. Через некоторое время я его закончу…

Председатель. – Если, помимо этих сведений, вы получите еще какие-либо другие, – будьте добры сообщить нам.

Родичев. – Как вы думаете, – ваши сотрудники не прикусят ли язык, когда узнают, какое употребление вы делаете из их сообщений?

Бурцев. – Когда они идут ко мне, они уже знают, какое употребление я делаю из этих сведений. Я ничего не скрываю.

Председатель. – Позвольте вас поблагодарить.

VIII.

Показания А.Н. Наумова

4 апреля 1917 г.

Содержание: Назначение Наумова министром земледелия. Обсуждение в Совете Министров вопроса о созыве Государственной Думы. Назначение Штюрмера председателем Совета Министров. Распутин. Выступление Наумова в Государственной Думе. Отношение Штюрмера к общественным организациям. Аудиенция у бывшего царя. Штюрмер о предполагавшемся выступлении Наумова в Государственном Совете. Заседание министров в Ставке. Аудиенция у бывшего царя. Вопрос об ассигновании 5 милл. председателю Совета Министров. Обстоятельства отставки Самарина и кн. Щербатова. Воейков. Александра Федоровна. Андронников. Белецкий. Григорович. Штюрмер до назначения председателем Совета Министров.

Председатель С.В. Завадский. – Нам очень бы хотелось узнать от вас об обстоятельствах, которые сопровождали ваше увольнение с министерского поста, а затем, кроме того, нам было бы важно знать ваше отношение к главе кабинета в бытность вашу министром земледелия, обстоятельства его назначения, его отношение к другим министрам, его отношение к разным, так называемым, безответственным темным влияниям, поскольку это было вам известно.

Наумов. – Несомненно то, о чем вы спрашиваете, было областью для меня близкой и вместе с тем очень тяжелой в моей жизни. Назначение мое в министры было для меня совершенной неожиданностью. Я делал все, что мог, для того, чтобы избавиться от этого высокого назначения. До этого я работал в Верховной Комиссии, тоже следственной. После двукратного предупреждения меня относительно того, чтобы я прекратил вести дело о Царицынском заводе, я получил назначение.

Председатель. – Кто вас предупреждал?

Наумов. – Меня предупреждали некоторые лица, в их числе, насколько мне помнится, генерал Петров, через секретаря Кизельбаша, указывая на то, что это дело касается флота, не армии. Тем не менее я продолжал вести это дело и в незаконченном виде передал его графу В.А. Бобринскому. В каком положении теперь это дело – я не знаю, но я вел его усиленным темпом три недели. Область эта очень сложна, и я был бы рад, если бы оно когда-нибудь получило должное освещение. Потом прошел слух, что меня назначают министром земледелия. Я в это время взял отпуск, уехал в Самару для того, чтобы немножко отдохнуть. Приехал я в Самару 28 октября. В это время я был членом Государственного Совета по выборам; я служил постоянно по выборам, почти четверть века, и всегда уклонялся от всяких намеков на вызов меня в центральное управление. И вот 28-го октября я нашел у себя на столе в Самаре, где проживала вся моя семья, лаконическую телеграмму за подписью статс-секретаря И.Л. Горемыкина с срочным вызовом меня в Петроград. Я догадался, что что-то такое тут для меня представляется тяжелое и роковое. Я пробыл в Самаре один день и вернулся обратно в Петроград. В тот же день, как я приехал, меня ждали и по телефону от Ивана Логгиновича Горемыкина вызывали. Прежде, чем им ответить, я вызвал своего друга, с которым привык советоваться, В.Н. Львова и Владимира Бобринского, которые ко мне приехали сейчас же. Я им показал эту телеграмму. Явилось предположение о возможности предложения мне портфеля, мы решили все трое, – в частности, и мое решение было, – не итти на министерский пост, особливо принимая во внимание, при каких условиях ушел из обер-прокуроров мой близкий знакомый и единомышленник Самарин. Я постоянно в Европейской гостинице проживал. Самарин останавливался там же. Я знал, при каких условиях ему все два месяца и 20 дней, которые он там пробыл, приходилось работать. Он всегда со мной делился своими впечатлениями и высказывал свои соображения. Я знал также, при каких условиях работал и оставил свою должность и князь Щербатов, с которым я был по предводительству дружен. Итак – мое решение было бесповоротно. Поехал я к Горемыкину, который передает мне следующее: «По высочайшему повелению, которое было мне лично передано 26 октября, я вас вызвал для того, чтобы предложить вам пост министра земледелия». – Я ему сказал: «Иван Логгинович, я категорически отказываюсь» – «Я не могу вашего отказа принять, потому что это – есть воля государя». – Я говорю: «Тогда будьте любезны доложить его императорскому величеству о моем отказе». – «Как же я это сделаю? Государя здесь нет, он уехал на южный фронт». – Я говорю: «Тем не менее я тоже не могу принять этого поста, я просил бы как-нибудь сделать, чтобы меня освободили». – «Тогда, – говорит он, – напишите письмо». – Поехал я к себе домой и написал письмо с отказом, при чем в конце просил оставить меня тем, кем я был, – членом Государственного Совета по выборам, и дать мне возможность окончить огромную ответственную работу по участию в Верховной Следственной Комиссии. Письмо это я отправил И.Л. Горемыкину. Через некоторое время, кажется, 10 ноября, я получил от Горемыкина уведомление о том, чтобы я приехал.