Мойрер вскопал небольшой участок рядом с домом и решил не напоминать жене об обеде. Уж очень энергично ползала она на коленях, тихонько напевая арию Папагено[20] и повышая голос на строке: «…всегда весел, гоп-ля, гоп-ля-ля». Ни до чего не боялась дотрагиваться, выскабливала унитаз и душевую кабину, рукой смахивала в углах пыльную паутину, порвала старую наволочку и канцелярскими кнопками прикрепила ее к раме разбитого окна. Мойреру же приходилось каждый раз преодолевать себя, чтобы даже просто нажать на ручку двери, и он долго сопротивлялся, прежде чем позволил Ренате заклеить пузырь, вздувшийся на его ладони, пластырем из тутошней аптечки. Только потому, что она согласилась вторично перемыть всю чужую посуду, он протянул ей чашку, в которую она налила ему кофе, и, размешав сахар, даже облизал ложечку. Теперь они вместе шли по шоссе, обрамленному пешеходными дорожками и канавами. В длинной, пригнувшейся к земле траве валялись – будто выросли тут – консервные банки и осколки бутылочного стекла. У Мойрера часто возникало желание убрать весь этот мусор. Вот только если бы ему помогли… Организовать общегосударственное мероприятие по уборке обочин дорог и железнодорожных путей – такая работа пришлась бы ему по душе.
На остановке, под табличкой с расписанием, ждал автобуса какой-то мужчина, примерно одних лет с Мойрером. Мойрер кивнул ему, но, поскольку тот не отреагировал, быстро пробормотал: «Здравствуйте» – и отвернулся.
Было еще очень жарко, и струи воздуха, которыми их обдавали мчавшиеся автомобили, почти не приносили прохлады. Рената то и дело придерживала на бедрах юбку, чтобы ветер не задрал ее вверх. Летние брюки Мойрера тоже колыхались.
– Просто безобразие, – тихо сказал Мойрер и, не взглянув на жену, перевел взгляд на белую разделительную полосу, по краям как бы поистрепавшуюся. – И это они называют остановкой…
Год назад они оба еще интересовались разными марками автомобилей. Он хотел, если когда-нибудь наберет денег на машину, обязательно купить немецкую или хотя бы такую, за которой стоит немецкая фирма. Ему нравились «сиат» и «шкода». Но и помимо этих двух, у немцев имеется еще шесть разных марок; у итальянцев, считая «феррари», – четыре; а у французов – только три, хотя они и создали «рено». «Ваш импортер номер один в Германии!» – пишут эти ребята на заднем стекле каждого автомобиля. А между тем номером первым в Европе всегда был «гольф». Японцы могут похвалиться пятью разными марками. Что делается у американцев, поди разберись. Но, так или иначе, их мастодонты – не для наших дорог.
Когда подошел автобус, Мойрер попытался поцеловать свою жену в губы.
– Позвони мне завтра, – сказала она, – но не раньше восьми, слышишь?
Мойрер подал сумку, а потом поддерживал ее снизу, пока Рената расплачивалась за проезд.
– Не забудь про стаканы, – напомнила жена, подняла сумку обеими руками и стала пробираться по узкому проходу в заднюю часть автобуса. Он – снаружи – двигался параллельно с ней и махал рукой. В тот момент, когда автобус тронулся, она наконец села. Мойрер на мгновение задержал дыхание. Ему вспомнились японские машины – «субару» и «изузу», и его это почему-то расстроило.
Когда он опять сделал вдох, пахло выхлопными газами. Мойрер перешел через шоссе. На другой стороне начиналась какая-то улица. «Новостройки» – прочел он на покосившемся щите. Дальше тянулись двухэтажные здания, первые этажи которых казались необитаемыми.
Поселковые дома слева, с такими же как у Нойгебауэра высокими двухскатными крышами, Мойреру тоже хотелось миновать как можно быстрее. За проволочной оградой гортанно лаял сенбернар. Мойрер не мог припомнить, когда в последний раз вот так же гулял один в чужом месте. Солнечные лучи припекали спину, и от этого, как ему казалось, под рубашкой скапливались тепловато-затхлые испарения. Идти, не зная, куда идешь и когда вернешься, было приятно. Ему не хотелось ни с кем встречаться, не хотелось, чтобы его спрашивали, кто он такой и что тут делает, даже если в селе его принимали задруга или родственника Нойгебауэра. Тот, кстати, уже опять воспрял духом и публиковал в «Фольксцайтунге» советы относительно того, как можно обмануть налоговую инспекцию. Однако об этом местные жители скорее всего не знали. Возможно, для людей из этого поселка Нойгебауэр всегда был только человеком, который ездил на «вартбурге», возился у себя в саду, говорил с саксонским акцентом, а потом по непонятным причинам исчез и забросил свое хозяйство.
Мойрер подумал, не снять ли ему рубашку. Однако ходить полуголым – к такому он не привык. Высокие заросли крапивы обрамляли дорогу с обеих сторон.
Минут через десять Мойрер подошел к кирпичному амбару, водосточные трубы которого были собраны как попало из разноцветных пластмассовых деталей и уже еле держались в своих сочленениях. Перед дверью меж заржавевшими сельскохозяйственными орудиями – Мойрер понятия не имел, для чего они предназначены, – проросли сорняки.
Хлебные поля покрывали складчатую местность, полого поднимаясь вверх по склону холма; там, наверху, шоссе выглядело просто как темная полоска. И оттуда навстречу Мойреру спускалась машина.
Мойрер услышал далекий гул самолета. Они с Ренатой, если бы захотели, могли бы устроить себе настоящий отпуск, и даже купить «гольф», не исчерпав до конца своих сбережений. Ведь, как бы то ни было, после обмена у них еще оставалось двенадцать тысяч западных марок. Беда в том, что три месяца назад его, Мойрера, очернили в газете, как выразилась его жена.
Мойрер шагнул в сторону, чтобы дать дорогу автомобилю. Белая «фиеста» чуть притормозила, и водитель – моложе его, но уже с лысиной – приветственно махнул рукой.
Мойреры оплачивали квартиру из его пособия по безработице и еще ухитрялись откладывать то немногое, что после этого оставалось. Ренатиного жалованья – она работала секретаршей у Нойгебауэра, в бюро бухгалтерского Учета и консультаций по налоговым делам, – хватало на прочие расходы. Они купили себе цветной телевизор со стереоэкраном, CD-плейер, соковыжималку и новый фен. В феврале 90-го съездили на автобусе в Венецию и Флоренцию, чуть-чуть не доехали до Ассизи. А осенью собирались провести недельку в Бургенланде.[21]
Прежде чем начать подниматься, шоссе спускалось в поросшую камышом низину. Мойрер наклонился и некоторое время наблюдал, как большой черно-лоснящийся жук полз вокруг выемки в бетоне. При случае тут можно будет расширить свои представления о природе…
– Навозник, – порадовался вслух Мойрер. Еще он знал майских и колорадских жуков, а также божьих коровок. Впрочем, может, это был вовсе и не навозник.
Естественно, не один только Мойрер мог бы многое порассказать о Нойгебауэре. Однако до сих пор все – даже журналисты – помалкивали. Предложение насчет летнего «домика» ясно показало Мойреру, что Нойгебауэр его боится. Или же ему, Нойгебауэру, понадобился бесплатный сторож. Или он хочет, чтобы Мойрер разведал, не дошли ли до здешних селян какие-нибудь слухи о его, Нойгебауэра, прежнем статусе.
Приближался маленький трактор, за ним подскакивал на ухабах прицеп, в котором сидели четверо или пятеро крестьян. Мойрер опять сошел с бетонированного полотна на узкую пешеходную тропу. Мужики увидели его раньше, чем он их. Он поздоровался, только когда они были от него метрах в десяти. Пока они проезжали мимо, он им несколько раз кивнул. Трактор съехал с шоссе. Взвихрилась пыль. Один из мужчин что-то крикнул Мойреру, что-то насчет дровосеков, и сквозь облако пыли было видно, как этот мужчина выпрямился во весь рост и взмахнул рукой. Другие поддерживали его, чтоб не упал. Мойрер опять задержал дыхание.
Через три четверти часа он добрался до перекрестка. Направо вела проселочная дорога – к лесу, в котором она, казалось, терялась как в пещере. Мойрер свернул налево.
Стало еще жарче. Он вспомнил о своем лучшем отпуске, о премиальной поездке в Среднюю Азию в сентябре 86-го; тогда они с Ренатой гуляли по улочкам Бухары, и его жена то и дело повторяла: «Прямо как в печке».