– Покажите, душка! – гоготал он, срывая с нее нижнее белье. Он опустился ниже, чтобы насладиться видом ее наготы. – Прекрасная, – сказал он, как будто рассматривал картину, а затем сунулся лицом между ее ног. – И вкусная тоже! – прорычал он.

Русский повернул голову от ее ног, услышав шум моих шагов по усеянному мусором полу. Оценив длину стальной трубы в моих руках, он встал рядом со своим другом, который оттолкнул Веронику в сторону.

– Убирайся отсюда, Вероника! – закричал я.

Не дожидаясь особых уговоров, она схватила пальто и побежала к одному из окон. Но у русского, который облизывал ее, казалось, были другие идеи на этот счет, и он ухватил ее за копну волос. В то же мгновение я размахнулся трубой, и она с явственным звоном ударила его мерзкую голову. От вибрации после удара у меня даже рука онемела.

Я как раз думал, что треснул его слишком сильно, когда почувствовал резкий удар по ребрам, а затем пинок коленом в пах. Труба выпала у меня из рук на усеянный битыми кирпичами пол, и я медленно последовал за ней, ощущая во рту вкус крови. Я подтянул ноги к груди и напрягся в ожидании, что его грубый ботинок врежется в мое тело снова и прикончит меня. Вместо этого я услышал короткий звук, вроде механического щелчка, какой бывает у строительного пистолета, и в этот раз ботинок качнулся высоко у меня над головой. Все еще держа ногу на весу, человек зашатался, как пьяный танцор, а потом замертво рухнул около меня. Его лоб был аккуратно раскроен меткой пулей. Я застонал и на мгновение закрыл глаза, а когда открыл их и приподнялся на локте, то увидел третьего человека, сидящего возле меня на корточках и направляющего мне прямо в лицо ствол «люгера» с глушителем. У меня, признаюсь, мороз пошел по коже.

– Ах, чтоб тебя, капустник! – сказал он, а затем, улыбнувшись во весь рот, помог мне подняться. – Я собирался сам тебя выпороть, но, похоже, эти два ивана поработали за меня.

– Белински, – прохрипел я, держась за ребра. – Ты ли это, мой ангел-хранитель?

– Да, жизнь прекрасна. Ты в порядке, капустник?

– Наверное, для груди будет лучше, если я брошу курить. А вообще все нормально. Откуда, к черту, ты взялся?

– Ты меня не видел? Отлично. После твоего высказывания о моей слежке, я проштудировал литературу по этому вопросу. Да еще и оделся как наци, чтобы ты меня не заметил.

Я огляделся.

– Ты видел, куда пошла Вероника?

– Значит, ты знаешь эту даму? – Он отошел к солдату, которого я уложил трубой, – тот без сознания лежал на полу. – А я-то думал, ты из донкихотов.

– Я познакомился с ней вчера вечером.

– До того, как познакомился со мной, надо полагать. – Белински взглянул вниз, на лежащего солдата, потом нацелил «люгер» ему в затылок и нажал на курок. – Она снаружи, – сказал он спокойно, как будто выстрелил по пивной бутылке.

– Черт! – выдохнул я, испугавшись такой бессмысленной жестокости. – Тебя вполне можно зачислить в карательный отряд.

– Что?

– Я сказал, надеюсь, ты вчера не опоздал из-за меня на последний трамвай. Так уж необходимо было его убивать?

Он пожал плечами и стал свинчивать с «люгера» глушитель.

– Убить двоих лучше, чем оставить одного в живых, чтобы он потом давал показания в суде. Поверь, я знаю, о чем говорю. – Носком туфли он пнул мертвеца в голову. – Все равно этих Иванов не будут искать. Они – дезертиры.

– Откуда ты знаешь?

Белинский указал на два узла с одеждой, лежащих около двери, и на остатки еды и кострище неподалеку.

– Похоже, они прятались здесь пару деньков. Думаю, им стало скучно и захотелось... – Он поискал подходящее слово в немецком, а потом, тряхнув головой, закончил предложение на английском: – Женских прелестей.

Он спрятал «люгер» в кобуру, а глушитель опустил в карман пальто.

– Если тела этих двоих найдут раньше, чем их сожрут крысы, то местные парни решат, что это дело рук МВД. Но, держу пари, крысы будут первыми. В Вене, уверяю тебя, они самые большие из тех, которых ты когда-либо видел. Они поднимаются прямо из канализации.

Подумать только, от этой парочки покойников так несет, будто они сами там побывали. Главная сточная труба выходит в городском парке, совсем рядом с советской комендатурой и русским сектором. – Он направился к окну. – Пошли, капустник, нужно найти твою приятельницу.

Вероника стояла уже на Вэрингерштрассе и, казалось, готова была дать деру, если бы из здания появились двое русских.

– Когда я увидела, как твой друг прошел туда, – объяснила она, – то решила подождать, что же произойдет.

Она застегнула свое пальто по самую шею, и, если бы не еле различимый синяк на щеке да слезы в глазах, даже предположить нельзя было бы, что эту девушку только что едва не изнасиловали. Она с беспокойством обернулась на здание, и в глазах ее был вопрос.

– Все в порядке, – успокоил Белински. – Они нас больше не потревожат.

Вероника долго благодарила меня за то, что я спас ее, а Белински – за то, что он спас меня. Потом мы проводили ее до полуразрушенного дома на Ротентурмштрассе, где она снимала комнату. Здесь девушка вновь разразилась словами признательности и пригласила подняться к ней, но мы, поблагодарив, отказались, однако она согласилась закрыть дверь и отправилась спать только после того, как я пообещал непременно навестить ее утром.

– По-моему, тебе хочется выпить, – констатировал Белински. – Я угощаю. Здесь за углом бар «Возрождение». Место тихое, и мы сможем поговорить.

Расположенный рядом с огороженным строительными лесами собором Святого Стефана бар «Возрождение» на Зингерштрассе был отделан под венгерскую таверну. Здесь даже пел цыганский хор. Такого рода местечко можно увидеть на картинах-головоломках, туристы от него приходят в неописуемый восторг, для моего же строгого вкуса все здесь, начиная с плача гармошки, было излишне театральным. Но, как объяснил Белински, нас ждало существенное вознаграждение: здесь подавали «черешню» – настоящую венгерскую выпивку «черри», настоянную на ягодах. А для человека, только что изрядно побитого, она оказалась лекарством даже лучшим, чем обещал Белински.

– Миленькая девочка, – сказал он, – но ей следует вести себя в Вене поосмотрительней. Кстати, тебе тоже. Если ты собираешься разыгрывать здесь чертова Эролда Флинна, то уж будь любезен, позаботься, чтоб под мышкой у тебя были не только волосы, но и еще кое-что.

– Думаю, ты прав. – Я с наслаждением потягивал уже второй стакан. – Странно, что это говоришь мне ты – полицейский. Ношение оружия не слишком законно для всех, кроме служащих союзнических войск.

– Кто сказал, что я полицейский? – Он покачал головой. – Я из СКР – службы контрразведки. Военная полиция ни черта не знает о том, чем мы занимаемся.

– Ты – шпион?

– Нет, мы что-то вроде детективов в отделе дяди Сэма. Мы не руководим шпионами, мы их ловим. Шпионов и военных преступников.

Он налил себе еще «черешни».

– Почему же ты следил за мной?

– Так просто не объяснишь!

– Уверен, что смогу найти для тебя немецкий словарь.

Белински вытащил из кармана набитую трубку и стал объяснять мне, что все это значит, одновременно затягиваясь и выпуская одинаковые клубы дыма.

– Я расследую убийство капитана Линдена, – признался он.

– Надо же, какое совпадение! Я тоже.

– Мы пытаемся прежде всего узнать, что привело его в Вену. Капитан предпочитал обо всем помалкивать, часто работал сам по себе.

– Он тоже был из СКР?

– Да, его девятьсот семидесятый отдел размещен в Германии. Я из четыреста тридцатого, мы работаем на территории Австрии. Вообще-то он должен был известить нас о том, что выходит на нашу дорожку.

– А он даже и открытку с парой строк не прислал, да?

– Ни словечка. Возможно, потому, что вообще не было никакой веской причины для его визита сюда. Работай Линден над чем-нибудь, имеющим отношение к этой стране, он был бы обязан сообщить нам об этом. – Белински выпустил огромный клуб дыма и взмахом руки отогнал его от лица. – Это был думающий следователь. Интеллектуал. Таких парней можно натравливать на целую гору папок с заданием найти глазной рецепт Гиммлера. Но этот умник не вел никаких записей, вот в чем загвоздка. Он все держал здесь. – Мундштуком трубки Белински постучал себе по лбу. – Поэтому довольно трудно узнать, что же он раскопал такого, из-за чего его застрелили.