Я же, в свою очередь, рассматривал троих субьектов, наблюдавших за посадкой корабля, еще не зная, кто из них кто, и связаны ли как-то двое тех, что поменьше, с большим и круглым. Моя капсула, как положено, отделилась от корабля в стратосфере, чтобы я, получив фору, успел к моменту посадки составить первичное мнение о планете. Потому что случаи разные бывают. Такие разные, что упомяну только о двух полярных возможностях: есть риск, что корабль будет уничтожен, едва коснется планеты (на моей памяти такого не бывало но…), и есть вероятность, хоть и небольшая, что от взаимодействия с кораблем необратимо пострадает планета, говоря проще — сгорит (а вот такое однажды было, и ничего страннее и страшнее не припомню).

Мне всегда нравилось наблюдать за реакцией тех, кто становился свидетелем того, как корабль "обживается" на планете. Одних это пугало, других умиляло, третьим казалось неприличным, но равнодушным не оставался никто. Похоже, двоих меньших наблюдателей, представшее их глазам зрелище насторожило, а вот третий сильно возбудился, задрожал всем своим тучным телом и вдруг покатился прочь, подметая камни жесткими прядями розовато-желтой шерсти. Его спутники переглянулись, и, отвлекшись от рассматривания корабля, размотали блестящую круглую паутину-сеть и разошлись (точнее отпрыгнули) на несколько шагов. Один остался удерживать паутину вертикально, а второй встал так, чтобы видеть беглеца через центр сети. Некоторое время ничего не происходило, а потом косматый шар замедлился, остановился и, не поворачиваясь, стал пятиться, чем и занимался, пока не уперся задом в паутину. Сеть тут же смотали, а тот, кто ее держал, обошел косматого и словно бы что-то проверил, подергивая за шерсть. Круглый чуть сдвигался, подбирая бока. Манипуляции, которые с ним проделывали, ему не нравились, но активного сопротивления он не оказывал. Не похоже, чтобы он доминировал в отношениях этих троих, круглый доминировал.

Да, я праздно тратил время, любопытствуя и гадая. А что? Почему нет? Работа, та ее часть, что должна быть выполнена к этому моменту — выполнена. А к следующему этапу я приступлю (если приступлю) только после того, как эксплуататор лично, а не по материалам орбитального сканирования, убедится в том, что с планетой стоит иметь дело.

Вот, кстати, и он! Выплыл откуда-то из-под корабля (никогда не понимал, где именно его нора — скрежещет за переборками весь полет, а где?), начал плодить миньонов. Вот на это я смотреть совершенно не люблю. Дело вроде несложное, но так уж эксплуататора при этом корежит и крутит, что самое бы время его пожалеть, но настолько он при этом мерзко выглядит что…

Благо хоть быстро управляется. Минуты не прошло, а дюжина миньонов разбежалась во все стороны. Один, далеко не отходя, ввинтился в камень одной стороной, а другой воздух насасывает, раздувается. Остальные, все убыстряясь, бегут и обегут полпланеты — не остановятся. Всюду пробы возьмут, часть вернется, часть, как обычно, пропадет, сгинет где-то. Ну, да это их дела, а мне пора браться за мои. Миньоны эксплуататора неодушевленной частью планеты заняты, а мне нужно познакомиться с местной живностью. И как можно дотошнее. Потому что — биоресурсы.

Биосферу изучать это не пробы грунтов брать. Особенно, когда на планете разумные есть. От простого к сложному идти, с бактерий и козявок начинать — совершенно ни к чему. Сразу за самое сложное приняться, а потом уж, когда передышка выдастся, добрать остальное. Это миньоны за неделю все оббегают, а у меня месяцы уйдут, если не годы.

Сбросив большую часть массы, я незаметно подполз к местным и затаился. Примерно в таком состоянии, только перемещаясь с места на место, я и провел несколько недель. Слушая, запоминая и учась. До тех пор, пока не убедился, что, во-первых, пастухи круглых являются доминирующим разумным видом на планете, а во-вторых, я достаточно познакомился с их языком и обычаями, чтобы попробовать влиться в общество, не слишком рискуя разоблачением.

— Айгала всему синему! — молодой пастух Попок при виде меня поднялся и пошел навстречу. С него стекала вода.

— И красному айгала, — задумчиво ответил я — Как твой Тшу, колтунов нет?

Попок рассмеялся и снова залез в скважину — мерзнуть. Его голос, теперь доносящийся из каменной трубы, сделался гулок и немного невнятен.

— Нету колтунов. Только ты не старайся, все знают, что ты совершенно ничего не понимаешь ни в буу, ни в том, как за ними ухаживать.

— Не преувеличивай, — я сел рядом со скважиной и стал ждать, когда Попок намерзнется и вылезет. Сам-то он мне был не особенно интересен и вовсе не нужен, но не сидеть же молчком, ожидая, когда скважина освободиться?

— А что, начал что-то понимать? Все говорят, что у вас на востоке буу, если и есть, то лысые. А лысый буу, кому он нужен-то? Вот они у вас и шляются беспризорные. А вы их вроде как даже высасываете.

— Ты, Попок, не заговаривайся, — строго сказал я. — Молод еще такие, глупости говорить. Вот, когда мозг скиснет, когда насовсем вниз жить уйдешь, тогда мели, что хочешь, а пока имей уважение. Только дикари высасывают буу; или ты меня называешь дикарем?

— Ага! — Попок одним прыжком вылетел из скважины и встал напротив меня, растопырившись и покачивая рогом. Парень он был неплохой, только не в меру задиристый (наверное, из-за того, что ростом не вышел) и глуповатый. Потому что, не глупо ли провоцировать на драку того, у кого мышцы горячие после целого дня наверху, если сам вволю насиделся в ледяной воде? По-моему, очень неразумно. И я быстро довел эту мысль до сведения Попока, а он был вынужден признать, что так оно и есть. Еще бы не признать, если я схватил его за рог, подсек все три ноги и опрокинул раньше, чем он вообще понял, что я начал драться. Удерживая Попока в довольно болезненном захвате, я спросил:

— Ты просто так, просто подраться хотел? Или не любишь меня?

— Просто, — просипел Попок. — Люблю, за что же не любить? И Мукак тебя любит и даже Тшу. Все любят!

Мукак — напарник Попока, меня и вправду любил. Это немного смущало, потому что он был гермафродитом, причем полным, без перекоса в ту или другую сторону в отличие от подавляющего большинства своих соплеменников. Я же — отчетливый самец, с едва выраженными признаками гермафродитизма. Снаружи, так и вовсе ничего не видно. Как кстати и Попок. Как они там пасли с Мукаком своего Тшу, отчего он вечно бродил пыльный, а то и вправду в колтунах, о том вечно ходили шутки, естественно скабрезные. Но не обидные.

— Расскажи еще, как на востоке живут, — попросил Попок, когда я, как бы воспользовавшись правом победителя, залез в скважину, не спрашивая, готов ли он ее уступить. — Правда, что ли, живут в песке, молятся доске?

— Нормально живут. Почти как вы. Только буу помельче. А досок никто уж сто лет не видел. Доска — зверь хитрый, однако, прогнали с концами. Да ты меня зря расспрашиваешь, я ж всего о них не знаю, сам не с востока, просто сюда оттуда пришел. Сам я с севера, из-за Пустого моря.

— Знаю. Только про такую даль и спрашивать-то непонятно что. Вот, говорят, вы там листья камбры водой поить умеете, и она вам не вредит. Только в такое ж поверить дико!

— А ты поверь, — усмехнулся я. — А пока пытаешься, сам мне новости расскажи. Я же у стариков сколько был, а потом сразу с Тикоком, Крукоком и Бгнуком в горы ушел новые пастбища смотреть, только что вернулся.

— Плохие новости есть, хороших мало, — сообщил Попок. Он свесил две ноги в скважину над моей головой, а третью положил поперек колен, наверное, рассказ предстоял долгий.

— Буу убегать стали. Чаще, чем обычно. Мы их, кто умеет, конечно, спрашиваем: "Почему?", а они говорят, земля дрожит и камни горькие. Сперва лизунцы горчить стали, они пробовали всякие другие камни лизать — так те еще хуже. Вот они и бегут от дрожи и горечи. А мы ничего не чувствуем. Да еще стали приходить разные, навроде тебя. С востока, с запада, разве что с юга никто не пришел. И у всех нескладно. Кто буу ищет, у кого вода ушла — все разное, да на один лад — плошает жизнь. Мы давай стариков спрашивать, потому что, кого ж спрашивать, если не их? Думали, может это из-за той здоровилы, что с неба упала, она ж, хоть и тихо лежит, а кто ее знает? Вот старикам и положено знать! Но ты ж знаешь стариков!