Клава разом спустила все штанишки – и наружные джинсы, и внутренние кружавчики. И уже спущенная пошагала к кровати.

– Ну гляжу, гляжу: смирение в тебе есть. А ты правда девочка непочатая?

– Правда.

– А если врешь?

– Ей-богу!

– Смотри. Если соврала, никакой мукой не отмолишь. Дай-ка проверю.

Клава уже привычно приняла проверяющий палец.

– Правда. Хорошо, девочка. Раз уж помолились, надо тебя постегать легонько, чтобы не обманывать Госпожу.

И Зоя ударила несколько раз плеткой несильно – понарошку почти. От такой доброй женщины Клава готова была терпеть и втрое.

– Хорошая девочка, и Госпожа Божа тебе помочь хочет. А ты хочешь, чтобы тебе сама Божа помогла?

– Хочу, – сказала Клава совсем искренне.

– И не испужаешься?

– Не.

– И терпеть будешь всё?

– Да.

– И слушать по слову?

– Да!

Вопросы нарастали – по голосу и скорости. И ответы звучали всё восторженнее.

– Слова против не скажешь?

– Не.

– Неверным не поддашься?!

– Не!

– Отца-мать забудешь?!

– Да!

– Кроме Госпожи Божи никого не полюбишь?!

– Не!

Зоя погладила по голой попке. И снова заговорила обыкновенно:

– Вот и хорошо. Оставлять тебя здесь нельзя. Будешь теперь с новой семьей жить. Одевайся пока.

Клава снова натянула всё свое. Белье с кружавчиками, правда, было чужое, но она его вдвое отработала. Ведь противная Пупочка подарки за нее Наташе оставила, а та и не показала.

– Уйдем тихо, поняла?

Клава уже любила новую свою хозяйку Зою и не жалела бросить Наташу.

Они вышли в коридор. Из кухни доносился телевизор, заглушая их шаги.

Выходная дверь облеплена была изнутри несколькими замками, но Зоя с легкостью сыграла на замках, как на струнах гитары.

Дверь со щелчком открылась и выпустила беглянок.

Клава немножко боялась погони, но Зоя держала ее за руку – и отвечала за всё.

На улице не ждала Зою классная машина. Жалко.

Но Зоя уверенно остановила такси.

7

Приехали они куда-то на окраину. Клава не понимала, куда. Городские многоэтажки стояли между деревьев – словно в разреженном лесу.

Но машина остановилась на пустыре у чужого в городе досчатого забора – выше самого высокого роста. Зоя отперла ключом калитку, приоткрыла слегка, и они вдвоем протиснулись внутрь. И калитка снова заперлась за спиной.

На участке виден был двухэтажный дом с темными окнами, а больше ничего не разглядеть.

– Пришла ты в корабль наш спасательный, – шепотом, но торжественно возгласила властная проводница.

Только подойдя вплотную, Клава разобрала, что дом весь деревянный, бревенчатый. Дверь тоже была заперта. Зоя отперла, впустила Клаву и заперла за спиной.

– Ступеньки тут, – шепнула Зоя попросту, не так, как про «корабль спасательный», но свет не включила.

Нащупывая ногой, Клава стала подниматься по крутым ступенькам.

Старый этот барак не обещал блеска и кафеля Наташиной квартиры, и Клава жалела уже, что убежала.

Ступеньки кончились, и Зоя повела ее в темноте по скрипучему полу.

Дверь вдруг открылась, и Зоина рука втолкнула Клаву в сияние – и удержала на пороге.

Комната или большая зала вся была увешана иконами, так что не видно стен. Перед каждой иконой горела лампада, огоньки лампад отражались в золоте и серебре красок, отчего казалось, что светится сам воздух внутри золотой залы. И даже потолок был расписан светло как небо, и тоже отражал свет. Или излучал.

Икон-то столько, что больше и невозможно, но показалось, что они какие-то не такие.

Приглядевшись, Клава уверилась, что точно – не такие.

Она бывала с мамусенькой в церкви много раз в соборе у Спаса Преображения, и все святые пугали и притягивали ее своей строгостью. Друг от друга она их не различала – все лики бородатые, со впалыми щеками, а нимбы золотые как соломенные шляпы. И только Богородица без бороды – но тоже темная и иссохшая.

А здешние лики на иконах – все безбородые! Пригляделась ближе – женские все! Богородиц, значит, столько?!

Но и сверху, откуда в соборе смотрит Спас – самый главный Бог, и самый бородатый тоже – сверху с расписного неба смотрел огромный женский лик.

А нимбы у святых женщин были радужные – переливались синие, зеленые, розовые краски – и только по краю переходили в желтое и золотое.

Пол был устлан ковриками или одеялами, как чтобы сидеть или лежать – чего в соборе никак невозможно делать.

– Вот и пришли, – шепнула Зоя. – В Сердце Мира! Туфли сними.

Клава сняла не только кроссовки, но и носочки и босиком прошла на середину.

Тихо. Только пол поскрипывал под ковриками и одеялами. И глаза святых жен смотрели со всех сторон. Такие же иссиние и проницающие насквозь и глубже, как у Зои. Даже еще глубже проницающие – от множества их.

Клаве сделалось страшно и сладко. Похожее чувство было, когда вчера Наташа что-то делала с нею сквозь полусон. Но Клава понимала, что то, вчерашнее – другое, греховное. Святые жены смотрели в глаза и в затылок, в грудь и в спину – и узнавали про Клаву всё.

– Крестить тебя буду сразу, – уже не шепотом, но каким-то странным сухим бестелесным голосом сказала Зоя. – Все под Божей, вдруг умрешь ночью, так чтобы успеть в Святое Царствие.

– А я крещеная, – испугалась ошибки Клава, путаницы в высших божественных сферах. – Три года назад у Спаса Преображения.

– То – соблазн и заблуждение сатанинское. А ты избрана, ты достойна истинное крещение принять. Сейчас. Чистыми надо перед Госпожой Божей предстать.

Зоя разделась быстро, Клава только успела заметить худую ее фигуру, натянутую кожу на впалом животе, над которым нависала большая, словно от другой женщины грудь, да светлый лобок без обычного треугольника волос. У Клавы у самой волосы на этом месте пока не выросли, и мальчишки, если залезали рукой, смеялись, говорили, что не оперилась еще она, потому что некоторые девчонки в классе уже оперились, и гордились этим в спортивной раздевалке. Клаве хотелось скорей опериться, но теперь она с гордостью увидала, что и сама Зоя такая же – неоперенная!

Но Зоя сразу же накинула серебряный плащ до пят, по краю которого нашиты были звезды – многоконечные с извивающимися лучами, как морские звезды в кино у Кусто. В плаще она сделалась совсем высокая и недоступная, как те жены, которые смотрели со стен.

– Убери с себя это всё, – брезгливо притронулась она к рукаву Клавиного свитерка.

Клава как могла быстро разделась, чтобы не оскорблять промедлением заждавшихся святых.

Зоя подвела ее к стене, на которой был синей краской нарисован крест высотой в рост среднего человека.

– Распинайся.

Восторг и ужас потек по спине, Клаве захотелось выгнуться – она уже недавно выгибалась где-то, только не хотелось вспоминать – где. Восторг и ужас, потому что распинаться – самая главная привилегия, которой не удостаиваются даже святые на иконах, а только сам Христос.

Клава чуть было не переспросила: «А мне можно?!», но поняла, что приказы не переспрашивают.

На кресте нашлись ременные петли для рук и для ног, двигающиеся в специальных прорезях. Ногами Клава попала легко, а руки пришлось поднять выше ушей, чтобы вдеться как подобает. Зоя затянула петли, и теперь Клава была растянула и могла только поворачивать головой. Она не принадлежала себе – только Зое и этим святым, сияющим со стен.

Зоя принесла граненый флакон, сверкнувший густым синим цветом от огоньков ближних лампад. Макнула кисточку и помазала Клаве губы, возгласив негромко, но очень веско:

– Вокрещается истинным крестом раба Калерия – во имя Мати, Дочи и Святой Души.

На губах остался сладковатый вкус – но и щиплющий.

Клава не поняла, почему – Калерия, но не решилась переспросить или возразить.

Точно так же помазала Зоя каждый сосок, и проникла мягкой кисточкой в межножие, в самую глубь, которую Клава даже мысленно не решилась назвать обычным словом ради святости места.