У меня никогда не было способностей к спорту, я не любила его, за исключением тенниса. Раньше это не имело значения, но теперь дело приобрело политическую окраску. Звучали лозунги вроде: «Укрепляй здоровье для защиты Родины!». К сожалению, давление только усугубило мою неприязнь к физической культуре. Пытаясь поплыть, я всегда представляла себе, как американские интервенты загоняют меня на берег бурной реки. Поскольку плавать я не умела, оставалось только утонуть или попасть в лапы американцев на пытки и поругание. От страха у меня начинались судороги, и в один прекрасный день я чуть не захлебнулась в бассейне. Несмотря на обязательное плавание летом раз в неделю, за годы жизни в Китае я так и не научилась плавать.

По очевидным причинам, большое значение придавалось и метанию гранаты. Я всегда плелась в хвосте класса. Я могла бросить деревянную тренировочную гранату только на несколько метров. Одноклассники явно сомневались в моей решимости сражаться с американскими империалистами. Однажды на еженедельном собрании кто — то вспомнил, что я очень плохо метаю гранату. Я чувствовала буравящий взгляд всего класса: «Прислужница США!» Следующим утром я стояла на углу стадиона, держа на вытянутых руках четыре кирпича. В дневнике Лэй Фэна, заученном мной наизусть, говорилось, что так он укрепил мускулы, чтобы бросать гранаты. Через несколько дней, когда мои плечи покраснели и опухли, я сдалась. Всякий раз, когда мне давали деревянную болванку, руки у меня начинали дрожать от напряжения.

Как — то в 1965 году нам велели выйти во двор и вырвать с лужаек всю траву. Мао дал указание: трава, цветы и домашние животные — мещанство, от них следует избавиться. Такой травы, которая росла у нас, я нигде за пределами Китая не видела. Ее китайское название означает «привязанная к земле». Она цепляется за любую твердую поверхность и впивается в землю тысячами корешков, словно стальными когтями. Под землей они разворачиваются и дают новые отростки, распространяющиеся во все стороны. Очень быстро образуется две системы — наземная и подземная, которые переплетаются и держатся за землю мертвой хваткой, крепче железной проволоки. Гораздо больший ущерб, чем трава, несли мои пальцы, вечно покрытые длинными глубокими порезами. Корни сдавались, только если их выкорчевывали лопатами и мотыгами. Но любой кусочек, оставшийся на земле, пышно произрастал после малейшего потепления или легкого дождика. Тогда мы вновь отправлялись на битву.

С цветами справиться было гораздо проще, но в то же время и труднее, потому что никто не хотел с ними расставаться. Мао нападал на траву и цветы и раньше, заявляя, что на их месте должны расти капуста и хлопок. Но лишь теперь он смог добиться своего. И то до определенной степени: люди любили свои сады, и некоторые клумбы пережили кампанию Мао.

Меня очень огорчало, что цветов больше не будет. Но упрекала я отнюдь не Мао, а себя саму. К тому времени привычка к «самокритике» стала неотъемлемой частью моей натуры, и я автоматически считала себя виноватой во всех чувствах, шедших наперекор воле Мао. Такие чувства пугали меня. Они не подлежали обсуждению с окружающими. Я стремилась подавить их и воспитать в себе правильный образ мыслей. Я занималась постоянным психологическим самоистязанием.

Подобные ощущения были характерной чертой жизни в маоистском Китае. Вы станете новыми, лучшими людьми, твердили нам. На самом же деле все это служило не чему иному, как созданию людей, лишенных собственных мыслей.

Религиозное поклонение Мао не привилось бы в традиционно светском китайском обществе, если бы не очевидные экономические достижения. Страна быстро оправилась после голода и шла вперед семимильными шагами. Хотя в Чэнду рис все еще продавался по карточкам, было много мяса, птицы, овощей. Восковую тыкву, репу, баклажаны сваливали на улице у входа в магазины, потому что внутри они просто не помещались. На ночь их оставляли на мостовой, и почти никто на них не зарился. Магазины продавали их за гроши. Яйца, некогда столь ценные, тухли в огромных корзинах — их было слишком много. Всего несколько лет назад трудно было раздобыть хоть один персик; теперь поедание персиков объявили «патриотичным», работники ходили по домам и уговаривали народ купить персики по крайне низкой цене.

Национальная гордость подогревалась знаменательными достижениями. В октябре 1964 года Китай взорвал первую атомную бомбу. Об этом во всех изданиях писали как о результате научных и промышленных успехов страны, особенно в связи с «отпором империалистическим хулиганам». Взрыв совпал со снятием Хрущева, которое подавалось как очередное доказательство правоты Мао. В 1964 году Франция первой из ведущих западных государств признала Китай на уровне послов. В Китае это с восторгом приняли как свидетельство победы над США, отказывавшимися признать законное положение КНР в мире.

К тому же прекратились крупномасштабные политические преследования, люди были более или менее довольны жизнью. Все это считалось заслугой Мао. Хотя высшие руководители представляли себе истинную роль Мао, народ оставался в полном неведении. Годами я слагала страстные панегирики, в которых благодарила Мао за все его подвиги и клялась ему в беззаветной верности.

В 1965 году мне было тринадцать лет. Вечером 1 октября, в шестнадцатую годовщину основания Китайской Народной Республики, на площади в центре Чэнду устроили иллюминацию. К северу от площади виднелись величественные ворота недавно реконструированного древнего императорского дворца, возведенного в III в. н. э., когда Чэнду был столицей царства и процветающим городом с крепостной стеной. Они очень напоминали пекинские ворота Небесного спокойствия, ныне вход в Запретный город, отличаясь лишь цветом: широкая черепичная крыша была зеленой, стены серыми. Глазурованную крышу павильона поддерживали гигантские темно — красные столбы. Сияли беломраморные балюстрады. Я стояла за ними со своими близкими и сычуаньским начальством, наслаждалась атмосферой праздника и ждала салюта. Внизу на площади пело и плясало пятьдесят тысяч человек. Трах! — в нескольких метрах от меня раздался сигнал к началу фейерверка. В мгновение ока небо озарилось разноцветными огнями, расцвело морем вспышек. Великолепие дополнялось музыкой и гулом, поднимавшимся от площади к императорским воротам. Вдруг небо на секунду очистилось, и тут же на нем распустился гигантский цветок, за которым тянулся длинный широкий шелковый транспарант. Он развернулся, затрепетал на осеннем ветре, и в свете прожекторов засияли иероглифы: «Да здравствует наш Великий вождь Председатель Мао!» Мои глаза наполнились слезами. «Как мне повезло, как мне невероятно повезло, что я живу в эру Мао Цзэдуна! — повторяла я про себя. — Как дети в мире чистогана могут жить без Председателя Мао, без надежды увидеть его?» Мне хотелось что — нибудь сделать для них, спасти их из капиталистических джунглей. Я приняла непоколебимое решение: все силы положить на строительство сильного Китая, который возглавит мировую революцию. Быть может, ударным трудом я заслужу встречу с самим Председателем Мао. Это стало целью моей жизни.