Ина. Он решил обсудить это с заместителем главы делегации, но выяснилось, что тот во время выступления товарища Ина предусмотрительно вышел в туалет. Когда кампания приобрела размах, комиссар Ли заклеймил товарища Ина как правого. Это известие крайне расстроило отца, его мучила мысль, что он отчасти виноват в падении товарища Ина. Мама пыталась успокоить его: «Ты ни в чем не виноват!» Но отец не переставал терзаться по этому поводу.

Многие чиновники использовали кампанию для сведения личных счетов. Одни считали, что зачислить в правые своих врагов — простейший путь заполнить квоту. Другие действовали исключительно из мстительности. В Ибине Тины уничтожили многих талантливых людей, тех, с кем они не ладили, к кому ревновали. Почти все помощники отца, некогда выдвинутые им, попали в правые. Один из них, любимец отца, оказался «крайне правым». Его преступление заключалось в одной — единственной реплике о том, что Китай не должен «целиком» полагаться на Советский Союз. (В то время партия провозглашала, что должен.) Его приговорили к трем годам лагеря. Он строил дорогу в глухом горном районе. Многие его товарищи погибли.

Движение против правых не затронуло всего общества. Рабочие и крестьяне жили как прежде. Когда через год кампания закончилась, по меньшей мере 550 000 человек заклеймили как правых — это были студенты, учителя, писатели, художники, ученые и другие профессионалы. Многие из них потеряли работу и стали чернорабочими на фабриках или фермах. Некоторых отправили в лагеря. И сами они, и их родственники превратились в граждан второго сорта. Урок был жестокий и внятный: никакой критики не потерпят. С тех пор люди перестали жаловаться и вообще высказывать свое мнение. Ситуацию отражала новая поговорка: «После движения против трех зол никто не хочет иметь дело с деньгами; после движения против правых элементов никто не раскрывает рта». Но трагедия 1957 года заключалась не только в том, что людям заткнули рты. Теперь неизвестно было, кто следующий упадет в пропасть. Система квот в сочетании с актами личной мести означала, что жертвой может стать каждый.

Общественные настроения отражались в языке: среди разновидностей правых были «правые по жребию» (чоуцянь юпай, когда правых действительно определяли по жребию), «правые — туалетчики» (цэсо юпай, люди, объявленные правыми во время их отсутствия, пока они, не выдержав, уходили с бесконечного собрания в туалет). Выделялась также категория «скрывающих яд» (юду буфан, люди, которых причисляли к правым несмотря на то, что они ни против кого не выступали). Когда начальнику кто — то не нравился, он говорил: «Какой — то он подозрительный» или: «Коммунисты казнили его отца — разве мог он не затаить злобу? Он просто не признается в этом». Добрые начальники иногда поступали наоборот: «Зачем мне кого — то ловить? Я не хочу никого ловить. Пусть это буду я». Таких руководителей называли «признавшийся правый» (цзыжэнь юпай).

Для многих 1957 год стал водоразделом. Мама по — прежнему не сомневалась в коммунистической идее, но стала задавать себе вопросы по поводу воплощения этих идей в жизнь. Она обсуждала свои сомнения с другом, товарищем Хао, пострадавшим директором института, но никогда — с моим отцом, не потому, что у него не было сомнений, но потому, что он никогда не стал бы обсуждать их с мамой. Партийные правила подобно военному приказу запрещали коммунистам обсуждать друг с другом линию партии. В ее уставе говорилось, что коммунист должен беспрекословно повиноваться своей парторганизации и вышестоящим работникам. Все возражения можно было высказывать только начальству — воплощению партийной организации. Эта военная дисциплина, которую коммунисты утверждали с самого начала, стала одной из важнейших причин их успеха, основным инструментом власти, необходимом в обществе, где личные отношения зачастую отменяли все другие законы. Отец всецело подчинялся партийной дисциплине.

Он считал, что революционные завоевания нельзя сохранить, если позволить открыто критиковать их. Нужно держать сторону революции, даже если у нее есть недостатки — раз веришь, что это лучшая из сторон. Единство — категорический императив.

Мама видела, что отец не допустит ее в свои взаимоотношения с партией. Однажды, отважившись сказать что — то критическое и не услышав от него никакого ответа, она горько заметила: «Ты хороший коммунист, но ужасный муж». Отец кивнул и сказал, что он это знает.

Через четырнадцать лет отец поведал нам, детям, что чуть не произошло с ним в 1957 году. Еще в Яньани он близко подружился с известной писательницей Дин Лин. В марте 1957 года, когда он в Пекине возглавлял сычуаньскую делегацию на совещании отделов пропаганды, она прислала ему записку с приглашением навестить ее в Тяньцзине, неподалеку от Пекина. Отец хотел было поехать, но передумал, потому что торопился домой. Через несколько месяцев Дин Лин объявили главной правой во всем Китае. «Если бы я к ней поехал, расправились бы и со мной», — сказал он.

_12. «Способная женщина может приготовить обед без риса»: Голод (1958–1962)

Осенью 1958 года, когда мне было шесть лет, я пошла в начальную школу. От дома туда было идти минут двадцать по глинистым переулкам, мощеным булыжником. По дороге в школу и обратно я шла уставившись в землю, высматривая гнутые гвозди, ржавые винтики и прочие мелкие предметы, втоптанные между булыжниками. Все это предназначалось для сталеплавильных печей, ведь главным моим занятием была выплавка стали. Да, в шесть лет я участвовала в производстве стали и соревновалась с одноклассниками в сдаче металлолома. Вокруг из громкоговорителей ревела жизнеутверждающая музыка, на стенах висели знамена, плакаты, лозунги, провозглашавшие: «Да здравствует Большой скачок!» и «Делай сталь!». Я знала, что председатель Мао по не вполне понятной мне причине велел народу выплавить много стали. В нашей школе вместо части котлов для риса на огромные плиты поставили плавильные тигли. Туда бросали весь наш металлолом, включая старые котлы, ныне расколотые на куски. В плитах постоянно поддерживался огонь — до тех пор, пока они не начинали плавиться. Учителя по очереди круглые сутки подбрасывали дрова и помешивали металлолом огромным половником. У нас было мало уроков — учителя редко могли оторваться от тиглей. Вместе с ними работали старшие школьники. Остальные убирали учительские квартиры и сидели с их детьми.

Я помню, как навещала в больнице нашу учительницу, получившую серьезный ожог — ей на руки плеснуло расплавленным металлом. Вокруг носились врачи и медсестры в белых халатах. В больничном дворе стояла сталеплавильная печь, куда они все время бросали поленья, даже во время операций и по ночам.

Вскоре после того, как я пошла в школу, наша семья переехала из старого жилища викария в комплекс зданий провинциальной администрации. Он занимал несколько улиц и состоял из многоквартирных домов, служебных помещений и нескольких особняков. От внешнего мира его отделяла высокая стена. За главными воротами располагался бывший американский военный клуб времен Второй мировой. В 1941 году там бывал Эрнест Хемингуэй. Клуб был построен в традиционном китайском стиле, с загнутой желтой крышей и массивными красными колоннами. Теперь здесь разместили секретариат сычуаньского исполкома.

На автостоянке водрузили огромную печь. По ночам небо пылало и шум толпы, суетящейся вокруг печи, долетал до моей комнаты, находившейся в трехстах метрах оттуда. В печи расплавились наши кастрюли и сковородки. Мы не заметили этой потери, потому что готовить дома теперь запрещалось — все ели в столовых. В ненасытных печах исчезли мягкая родительская кровать с железными пружинами, ограды со всех улиц — всё, что только было сделано из железа. Я не видела родителей месяцами. Часто они вообще не приходили домой, чтобы поддерживать постоянный жар в печах.

В это время Мао решил воплотить свою недоношенную мечту о превращении Китая в ведущую современную державу. Он назвал сталь «маршалом» промышленности и приказал за год увеличить выплавку в два раза: с 5,35 миллионов тонн в 1957 году до 10,7 миллионов тонн в 1958–м. Но вместо того, чтобы расширить металлургическую отрасль за счет привлечения квалифицированных рабочих, он поставил к тиглю все население. Все учреждения приостановили нормальную работу, чтобы выполнить спущенный сверху план. Экономическое развитие страны свели к примитивному вопросу, сколько в ней выплавляется стали. По официальным оценкам, почти 100 000 000 крестьян, которые могли бы дать Китаю продовольствие, оказались вырваны их сельскохозяйственного производства и брошены на производство стали. Горы оголились — деревья пошли на дрова. Конечный продукт этого массового производства народ окрестил «коровьими лепешками» (нюши гэда).