Отец был седьмым из девяти детей. Его отец с двенадцати лет работал учеником хозяина ткацкой фабрики. Повзрослев, они с братом, работавшим на той же фабрике, решили начать собственное дело. Через несколько лет они разбогатели и купили большой дом.
Но старый хозяин взревновал к их успеху и подал в суд, заявив, что деньги для открытия дела они у него украли. Тяжба продолжалась семь лет, и братьям пришлось все средства потратить на свою защиту. Каждый, кто имел отношение к суду, вымогал у них взятки, алчность чиновников не знала пределов. Дедушку бросили в тюрьму. Брат смог вызволить его на свободу только добившись, чтобы старый хозяин забрал свою жалобу. Для этого ему пришлось раздобыть тысячу слитков серебра. Это разорило их, и вскоре мой двоюродный дедушка умер в возрасте тридцати четырех лет от горя и изнеможения.
У дедушки на руках оказалось две семьи с пятнадцатью иждивенцами. Он возобновил дело и в конце 1920–х годов начал преуспевать. Но в то время разгорелось соперничество между генералами, и все они установили высокие налоги. Вкупе с последствиями Великой депрессии это крайне затрудняло ведение текстильного бизнеса. В 1933 году дедушка умер от напряжения и непосильного труда в возрасте сорока пяти лет. Дело продали за долги, семью разметало. Кто — то пошел в солдаты, что считалось крайним выходом: во время войны солдата легко могли убить. Другие родные и двоюродные братья перебивались случайными заработками, дочери вышли замуж за кого получилось. Одну из родственниц отца, к которой он был очень привязан, в пятнадцать лет выдали за опиомана старше ее на несколько десятков лет. Отец бежал за ее свадебным паланкином, не зная, удастся ли им свидеться.
Отец любил книги и очень рано — в три года — начал учиться конфуцианскому канону. После смерти дедушки ему, тринадцатилетнему, пришлось с сожалением оставить школу. В следующем, 1935 году он нашел работу помощника бакалейщика в Чунцине — гораздо более крупном городе ниже по течению Янцзы. Он трудился по двенадцать часов в день. Его обязанностью было ходить с огромным кальяном за бамбуковым стулом, в котором хозяин ездил по городу на плечах двух носильщиков. Это делалось исключительно чтобы продемонстрировать, что хозяин может позволить себе слугу для ношения кальяна, который легко можно было положить в кресло. Отец работал не за деньги, а за кровать и скудные завтрак и обед. Ужином его не кормили, и каждый вечер у него сводило живот от голода. Отец постоянно думал о еде.
Его старшая сестра тоже жила в Чунцине. Она вышла замуж за учителя; их мать, овдовев, поселилась с ними. Однажды отец, измученный голодом, зашел к ним в кухню и съел холодную сладкую картофелину. Узнав об этом, сестра закричала: «Я и так с трудом кормлю мать! Я не могу кормить еще и брата!» Отец так обиделся, что выбежал из дома и больше не возвращался.
Он попросил, чтобы хозяин давал ему ужин. Тот не только отказался, но и начал оскорблять его. Разозлившись, отец ушел от него и вернулся в Ибинь, где пробавлялся случайной работой то в одном, то в другом магазине. Он страдал сам и видел страдание вокруг себя. Каждый день по дороге в лавку он проходил мимо старика, торговавшего пампушками. Слепой сгорбленный старик еле ковылял и, чтобы привлечь внимание прохожих, пел песню, от которой на глаза наворачивались слезы. Каждый раз, слыша эту песню, отец говорил себе, что общество должно измениться.
Он принялся искать выход. Он часто вспоминал, когда впервые услышал слово «коммунизм»: в семь лет, в 1928 году. Он играл рядом с домом и вдруг увидел, как на перекрестке по соседству собирается толпа. Он протиснулся вперед: на земле по — турецки сидел молодой человек. Руки его были связаны за спиной. Рядом стоял дородный палач с огромным мечом. Как ни странно, молодому человеку дали некоторое время поговорить о своих идеалах и каком — то «коммунизме». Затем палач опустил меч ему на шею. Отец закричал и зажмурил глаза. Его глубоко потрясла и эта сцена, и спокойствие, с которым молодой человек смотрел в лицо смерти.
Ко второй половине 1930–х годов даже в таком захолустье, как Ибинь, возникло довольно серьезное коммунистическое подполье. Основным пунктом их программы было изгнание японцев. Чан Кайши придерживался политики непротивления, когда японцы заняли Маньчжурию и стали покушаться на территорию собственно Китая. Для него первоочередной задачей было уничтожить коммунистов. Коммунисты провозгласили лозунг: «Китайцы не должны воевать с китайцами» — и пытались заставить Чан Кайши сосредоточить усилия на борьбе с японцами. В декабре 1936 года Чан Кайши похитили двое его же собственных генералов — один из них был Молодой Маршал из Маньчжурии Чжан Сюэлян. Коммунисты содействовали его освобождению в обмен на обещание выступить против японцев единым фронтом. Чан Кайши скрепя сердце согласился: он понимал, что это позволит коммунистам сохраниться и окрепнуть. «Японцы — болезнь кожи, коммунисты — болезнь сердца», — говаривал он. Хотя Гоминьдан и коммунисты считались союзниками, последним в большинстве районов по — прежнему приходилось работать подпольно.
В 1937 году японцы начали полномасштабное наступление на территории собственно Китая. Отца, как и многих других, ужасало и приводило в отчаяние происходившее с его родиной. Примерно в этот же период он начал работать в книжном магазине, торговавшем «левой» литературой: сторожил магазин по ночам и глотал эти книги одну за другой.
По вечерам он подрабатывал «толкователем» в кино. Тогда показывалось много немых американских картин. В его задачу входило стоять рядом с экраном и объяснять, что происходит, так как фильмы не дублировались и не снабжались субтитрами. Еще он играл в антияпонском театре; будучи стройным молодым человеком с тонкими чертами лица, он специализировался на женских ролях.
Отец любил свою труппу. Именно театральные знакомые связали его с коммунистическим подпольем. Программа коммунистов — победить японцев и построить справедливое общество — воспламенила его воображение. В 1938 году, в семнадцатилетнем возрасте, он вступил в партию. В то время Гоминьдан особенно зорко следил за коммунистической «заразой» в Сычуани. Нанкин, столица, попал в руки японцев в декабре 1937 года, и Чан Кайши перенес свою столицу в Чунцин. Чунцинская полиция развила в связи с этим судорожную активность, в результате чего театральную труппу распустили, а некоторых из его друзей арестовали. Другим пришлось бежать. Отца мучило сознание, что он ничего не может сделать для своей страны.
Несколькими годами ранее коммунисты прошли сквозь отдаленные районы Сычуани во время своего Великого похода длиной в десять тысяч километров, который в конце концов привел их в городок Яньань на северо — западе. Люди в театре часто говорили о Яньани как о месте, где царит дух товарищества, целесообразности и нет коррупции — а именно об этом мечтал отец. В начале 1940 года он отправился в свой собственный «великий поход» в Яньань. Сначала он добрался до Чунцина, где муж одной из его сестер, служивший офицером в армии Чан Кайши, написал ему письмо, с помощью которого отцу удалось пройти сквозь районы, подвластные Гоминьдану, и через окружение в Яньань. Он странствовал почти четыре месяца и прибыл на место в апреле.
Яньань лежит в долине Желтой земли, в северо — западных бесплодных горах, вдали от центров цивилизации. Большую часть города, посреди которого высилась девятиярусная пагода, составляли ряды пещер, вырубленных в желтых скалах. Они стали папиным домом на пять с лишним лет. Мао Цзэдун и его сильно поредевшие войска прибыли сюда в 1935–1936–м годах, после Великого похода, и сделали город столицей своей республики. Яньань была окружена территорией неприятеля; главным ее достоинством была удаленность, затруднявшая наступление.
Проучившись короткое время в партийной школе, папа подал заявление в одно из наиболее престижных партийных заведений — Академию марксизма — ленинизма. Благодаря ночному чтению на чердаке книжной лавки в Ибине, он показал лучшие результаты на суровом вступительном экзамене. Другие кандидаты были потрясены. Большинство из них происходили из крупных городов вроде Шанхая и смотрели на него свысока, как на деревенщину. Отец стал самым молодым слушателем академии.