Изменить стиль страницы

Их отвели в резиденцию коменданта. Через некоторое время в комнату вошел генерал Цю. Он занял свое место за столом и заговорил спокойным, отеческим голосом, демонстрируя скорее печаль, чем гнев. Молодежи свойственно совершать глупости, сказал он. Но что они понимают в политике? Отдают ли себе отчет в том, что их использовали коммунисты? Им нужно сидеть и учиться. Генерал обещал освободить их, если они подпишут бумагу с признанием своих ошибок и назовут имена стоящих за ними коммунистов. Он помолчал, чтобы посмотреть, какой эффект произвели его слова.

Маму его нотации вывели из себя. Она вышла вперед и громко спросила: «Скажите, комендант, какие ошибки мы совершили?» Генерал раздраженно ответил: «Вас использовали коммунистические бандиты для создания беспорядков. Этого мало?» Мама крикнула: «Какие коммунистические бандиты? Наши друзья погибли в Тяньцзине, потому что они сбежали от коммунистов по вашему совету. Вы поэтому их расстреляли? В чем мы провинились?» После бурного обмена репликами генерал ударил кулаком по столу и рявкнул охране: «Покажите ей здание!» Он повернулся к маме: «Ты должна понять, где находишься!» Прежде чем солдаты схватили ее, мама рванулась вперед и тоже ударила кулаком по столу: «Где бы я ни была, я ничего дурного не сделала!»

Маму тут же крепко схватили под руки и оттащили от стола. Ее поволокли по коридору, вниз по лестнице и втолкнули в темную камеру. На другом ее конце она увидела человека в лохмотьях. Он сидел на скамье, словно опершись о столб. Голова свисала на сторону. Мама поняла, что его привязали туловищем к столбу, а бедрами к скамье. Двое мужчин заталкивали ему под пятки кирпичи. С каждым кирпичом раздавался глубокий сдавленный стон. У мамы поплыло перед глазами, ей послышался хруст костей. Затем ее отвели в другую комнату, где офицер — экскурсовод показал ей нос к носу человека, раздетого по пояс и подвешенного на балке за запястья. Лохматые волосы скрывали лицо. Перед ним у жаровни сидел тюремщик и курил. Вдруг он снял с жаровни железный прут с раскаленным наконечником размером с мужской кулак. С ухмылкой он прижал его к груди узника. Раздались дикий крик и ужасное шипение, из раны повалил дым, запахло жареным мясом. Но мама не вскрикнула, не упала в обморок. Ужас вызвал у нее ярость, что придало ей невероятной силы, изгнавшей из сердца всякий страх.

Офицер спросил, не хочет ли она теперь написать признание. Она отказалась, повторив, что не знает за собой никаких коммунистов. Ее запихнули в каморку, где стояла койка с несколькими простынями. Там она просидела несколько нескончаемых дней, слушая через стенку звуки пыток и раз за разом отвергая требования назвать имена.

Однажды ее вывели в усыпанный щебенкой, заросший сорняками двор позади здания. Ей велели встать у высокой стены. Рядом прислонили заключенного, который от пыток не мог стоять сам. Несколько солдат лениво заняли свои позиции. Ей завязали глаза. Она ничего не видела, но все равно их закрыла и приготовилась умереть, гордая, что отдаст жизнь за великое дело.

Она услышала выстрелы, но ничего не почувствовала. Примерно через минуту повязку с глаз сняли, и она оглянулась, щурясь на свет. Человек лежал на земле. С ухмылкой подошел офицер, водивший ее по темнице. Он изумленно поднял бровь, увидев, что эта семнадцатилетняя девочка не рыдает, не умоляет о пощаде. Мама спокойно сказала, что ей не в чем сознаваться.

Ее отвели обратно в камеру. Никто ее не беспокоил, ее не пытали. Несколько дней спустя ее освободили. Всю предшествующую неделю коммунисты — подпольщики хлопотали о ней. Бабушка ходила к главному коменданту каждый день, плакала, умоляла, грозила покончить с собой. Доктор Ся обратился к самым влиятельным своим пациентам, преподнес им дорогие подарки. Максимально использовали и связи семьи в разведке. Многие люди письменно поручились за маму, заявив, что она не коммунистка, а просто молодая пылкая особа.

Случившееся нисколько не умерило ее энтузиазм. Едва выйдя из тюрьмы, она приступила к организации гражданской панихиды по погибшим в Тяньцзине студентам. Власти дали разрешение. В Цзиньчжоу многие были разгневаны расстрелом студентов, покинувших город по совету правительства. Одновременно в школах спешно объявили конец семестра и отменили экзамены в надежде, что студенты разъедутся по домам.

В тот момент подпольщикам рекомендовали эвакуироваться в районы с коммунистической властью. Тем, кто не хотел или не мог этого сделать, предписали приостановить нелегальную работу. Гоминьдан закручивал гайки, уже арестовали и задержали очень многих тайных коммунистов. Лян уходил, и позвал с собой маму, но бабушка ее не отпустила. Маму не подозревают в связях с коммунистами, — сказала она, — но заподозрят, если она уедет. И как же быть со всеми людьми, выступившими в ее защиту? В случае ее бегства всех их ожидают неприятности.

И мама осталась. Но ей хотелось действовать. Она обратилась к Юй — у, единственному известному ей в городе коммунисту. Юй — у не знал Ляна и других ее связных. Они принадлежали к разным нелегальным сетям, работавшим совершенно независимо друг от друга, так что попав в тюрьму и не вынеся пыток они могли назвать лишь ограниченное число имен.

Цзиньчжоу был важнейшим центром снабжения и распределения для всех армий Гоминьдана на северо — востоке. В нем насчитывалось более полумиллиона солдат, растянутых вдоль уязвимых железнодорожных путей и сконцентрированных в нескольких становящихся все меньше районах вокруг основных городов. К лету 1948 года в Цзиньчжоу размещались двухсоттысячные гоминьдановские войска под руководством нескольких командующих. Чан Кайши не ладил со многими в генеральской верхушке и тасовал посты, что деморализовало солдат. Работа разных подразделений была плохо скоординирована, между ними царило недоверие. Многие стратеги, включая высокопоставленных американских советников, считали, что Чан Кайши следует уйти из Маньчжурии. Ключевым пунктом для любого отступления, «добровольного» или под давлением необходимости, морем или железной дорогой, был Цзиньчжоу. Город находился всего в полутораста километрах от Великой стены, совсем рядом с собственно китайской территорией, где Гоминьдан, казалось, более или менее держал ситуацию под контролем. Город был хорошо укреплен с моря — порт Хулудао располагался всего в пятидесяти километрах к югу и соединялся с городом довольно надежной железной дорогой.

Весной 1948 года Гоминьдан приступил к строительству новой системы оборонительных сооружений, из цементных блоков со стальной арматурой вокруг Цзиньчжоу. Коммунисты, думали они, не могут выдвинуть против них ни танки, ни сколько — нибудь значительную артиллерию, нет у них и опыта штурма массивных укреплений. Идея состояла в том, чтобы окружить город самодостаточными крепостями, каждая из которых могла функционировать независимо даже в случае блокады. Крепости должны были соединяться окопами в два метра шириной и глубиной, полностью обтянутыми колючей проволокой. Главнокомандующий Маньчжурии, генерал Вэй Лихуан, прибыл с инспекцией и объявил систему неуязвимой.

Но проект так и не был завершен, отчасти из — за нехватки материалов и дурного планирования, но прежде всего из — за коррупции. Руководитель работ воровал стройматериалы и сбывал их на черном рынке. Рабочим платили так мало, что не хватало на еду. К сентябрю, когда коммунисты стали стягивать войска вокруг города, укрепления были закончены лишь на треть, да и та представляла собой небольшие, разрозненные цементные форты. Остальное в спешке соорудили из глиняных обломков старой городской стены.

Коммунистам, собиравшим гигантские силы численностью более четверти миллиона человек для решающего сражения, было жизненно важно знать устройство этой системы и расположение гоминьдановских войск. Главнокомандующий всеми коммунистическими армиями Чжу Дэ телеграфировал местному командующему: «Нужно взять Цзиньчжоу… и весь Китай в наших руках». Группе Юй — у было дано поручение предоставить последнюю информацию перед окончательным наступлением. Он отчаянно нуждался в людях, и когда мама предложила свои услуги, и он, и его начальство очень обрадовались.