Две подружки невесты ввели ее в комнату, где должна была состояться церемония. Доктор Ся стоял перед покрытым тяжелой красной парчой столом, на котором лежали таблички Неба, Земли, Императора, Предков и Учителя. На женихе была богато украшенная шапка, похожая на корону, с плюмажем сзади, напоминавшим хвост, и длинный широкий вышитый халат с рукавами в форме колоколов — традиционное одеяние маньчжур, предназначавшееся для верховой езды и стрельбы из лука и существовавшее еще со времен кочевой жизни. Он опустился на колени, пять раз поклонился табличкам и прошел в брачные покои.
Затем бабушка, все еще сопровождаемая двумя служанками, сделала пять реверансов, каждый раз касаясь волос правой рукой, словно отдавая салют. Она не могла отбивать поклоны из — за высокого тяжелого головного убора. Потом она последовала за доктором Ся в брачные покои, где он снял с нее красное покрывало. Подруги невесты вручили им по вазе в форме тыквы — горлянки, они обменялись сосудами, и подруги удалились. Доктор Ся и бабушка побыли вместе в полном молчании, и доктор вышел к родственникам и гостям. Бабушке пришлось неподвижно просидеть на кане несколько часов в полном одиночестве, не отрывая глаз от окна с наклеенным на него большим красным бумажным иероглифом «двойного счастья». Это называлось «высиживать счастье» и символизировало спокойствие, которое считалось важнейшим достоинством женщины. Когда гости разошлись, вошел молодой родственник доктора Ся и трижды потянул ее за рукав. Только теперь она могла встать с кана. С помощью двух прислужниц она сменила свой богато расшитый наряд на простое красное платье и красные штаны. Она сняла огромный головной убор, звеневший драгоценными камнями, и уложила волосы над ушами двумя корзинками. Итак, в 1935 году моя четырехлетняя мама и бабушка, которой исполнилось двадцать шесть, переехали в удобный дом доктора Ся. То был целый архитектурный комплекс: собственно жилые помещения занимали внутреннюю его часть, а на улицу смотрели амбулатория и аптечная лавка. У преуспевающих врачей обычно были свои аптеки. Здесь доктор Ся продавал традиционные китайские лекарства, травы и вытяжки из тканей животных — все это приготовлялось в мастерской тремя учениками.
Фасад дома был украшен множеством красных и золотистых карнизов. В центре висела прямоугольная табличка с золочеными иероглифами «Семья Ся». Позади лавки располагался дворик с выходившими туда комнатами для слуг и поваров. Затем следовало несколько двориков поменьше с помещениями, где обитали члены семьи. Далее шел большой сад с кипарисами и зимними сливами мэйхуа. Во двориках — из — за сурового климата — не росла трава, всюду простиралась лишь голая твердая коричневая земля, которая летом превращалась в песок, а короткой весной, когда таял снег, — в грязь. Доктор Ся любил птиц, у него был птичий сад, и каждое утро в любую погоду он под птичье пение и щебет делал цигун — одну из разновидностей медленной, грациозной китайской гимнастики, часто называемой тайцзи.
После смерти сына доктор Ся постоянно читал молчаливый упрек в глазах родных. Он никогда не говорил с бабушкой о своей боли: китайский мужчина не должен был жаловаться. Конечно, бабушка знала, что он переживает, и молча страдала вместе с ним. Она относилась к нему очень нежно и всей душой стремилась выполнять любые его желания.
Она всегда улыбалась, встречаясь с членами семьи, которые в ответ демонстрировали ей свое презрение, едва прикрытое вежливостью. Даже невестка, бывшая школьная подруга, избегала ее. Бабушка мучилась сознанием того, что ее считают виновной в смерти старшего сына.
Весь ее образ жизни стал маньчжурским. Она спала в одной комнате с моей мамой, а доктор Ся — отдельно. Каждое утро, проснувшись очень рано и еще не встав с постели, она прислушивалась, не раздаются ли шаги домочадцев, и ощущала, как у нее до предела напрягаются нервы. Она спешила умыться и приветствовать каждого согласно строго расписанному ритуалу. К тому же нужно было успеть соорудить очень сложную прическу, способную выдержать огромный головной убор, под который надевался еще и парик. От домашних же она слышала только ледяное «доброе утро», и это были, в сущности, единственные слова, с которыми они к ней обращались. Наблюдая, как расшаркиваются перед ней родственники, она понимала, что в душе они ее ненавидят. Церемония, и без того тяжелая, раздражала ее еще больше своей фальшью.
По праздникам и в других торжественных случаях вся семья обязана была отбивать ей поклоны и делать реверансы, ей же — в ответ на эти знаки почтения — следовало вскочить со стула и встать рядом, показывая тем самым, что она освобождает место их покойной матери. Маньчжурские обычаи словно нарочно были созданы для того, чтобы держать их с доктором Ся подальше друг от друга. Им нельзя было даже еду вкушать вместе, а во время трапезы за бабушкиной спиной всегда стояла какая — нибудь из прислуживавших ей невесток. Но у всех были такие каменные лица, что бабушка редко когда доедала до конца то, что лежало на тарелке, и уж тем более не испытывала от еды удовольствия.
Однажды — это случилось вскоре после того, как она переехала в дом доктора — мама устроилась было в уютном, теплом местечке на кане, как вдруг доктор Ся изменился в лице и грубо столкнул ее оттуда: она села на его особое место. Это был первый и последний раз, когда он поднял на нее руку. По маньчжурским обычаям, место его было священно.
Жизнь в докторском доме впервые подарила бабушке толику свободы, но в то же время наложила новые путы. Для моей матери эти перемены тоже оказались двойственными. Доктор Ся был к ней очень добр и растил как собственную дочь. Она называла его «отец», и он дал ей свою фамилию — Ся, которую она носит по сей день, а также имя Дэхун, составленное из двух знаков: хун, то есть «дикий лебедь», и дэ, имя ее поколения, означающее «добродетель».
Семья доктора Ся не решалась открыто оскорблять бабушку — это было бы предательством собственной «матери». Другое дело — ее дочь. Среди первых детских воспоминаний моей мамы — не только бабушкина ласка, но и обиды, которые ей наносили дети в семье Ся. Она старалась не плакать, прятала от бабушки ссадины и синяки, но та понимала, что происходит. Бабушка ничего не говорила доктору, не желая расстраивать его и быть причиной новых раздоров между ним и его детьми. Но мама страдала и часто просила, чтобы ее отправили обратно к дедушке с бабушкой или в дом, купленный когда — то генералом Сюэ, где все обращались с ней как с принцессой. Однако вскоре она поняла, что проситься «домой» бесполезно — ее мать лишь плакала в ответ.
Лучшими мамиными друзьями были домашние животные и птицы: сова, скворец, умевший говорить несколько простых фраз, сокол, кошка, белые мыши, а еще кузнечики и сверчки, которых мама держала в бутылках. Из людей, кроме собственной матери, близким ей человеком был только кучер доктора Ся — Большой Ли. Крепкий, с дубленой от ветра кожей, он был родом с Хинганских гор, с самого севера, где сходятся границы Китая, Монголии и Советского Союза. Смуглое лицо, жесткие волосы, толстые губы, вздернутый нос — необычная для китайца внешность. Он был высок, худ и жилист. Отец вырастил его охотником и следопытом. В горах они вдвоем копали корни женьшеня, охотились на медведей, лис и оленей. Какое — то время они успешно торговали шкурами животных, но потом их выжили бандиты, худшие из которых работали на Старого Маршала — Чжан Цзолиня. Большой Ли называл его «разбойничьим отродьем». Позднее, когда маме говорили, что Старый Маршал — пламенный патриот, боровшийся против японцев, она вспоминала, как Большой Ли смеялся над «героем Северо — Востока».
Большой Ли ухаживал за мамиными зверями и брал ее с собой на природу. Зимой он научил ее кататься на коньках. Весной, когда сходил снег, они вместе наблюдали, как люди совершают важный ежегодный ритуал «подметания гробниц» и сажают цветы на могилах предков. Летом они ходили на рыбалку и за грибами, осенью выезжали на окраину города стрелять зайцев.