Американский историк Д. Николе, отражая мнение, распространенное в западной историографии, писал: «Хотя пентархия (т. е. власть пяти великих держав. - Авт.) превратилась в орудие реакции, она тем не менее доказала, что является инструментом мира, а мир был главной потребностью Европы после двух десятилетий войны. Система конгрессов (Священного союза. - Авт.) представляет собой важную главу в развитии интернационализма, а конгресс в Вероне - последнюю страницу в этой главе»4. Контрреволюционный интервенционизм (конгресс в Вероне открыл путь для французской интервенции против испанской революции) оказывается равнозначным миру и интернационализму!

Для одного из создателей и главного вдохновителя Священного союза - Меттерниха - и самый этот союз, и вообще коллективные действия европейских держав - так называемый Европейский концерт - были способом поддержания династического статус-кво, установленного Венскими трактатами 1815 года. Концепция династического статус-кво предполагала существование некоего общеевропейского конспиративного заговора якобинцев (переименовавших себя в либералов) для ниспровержения престолов и алтарей, а вслед за этим - всего общественного строя, даже всей цивилизации. А Священный союз и Европейский концерт рассматривались как орудия, с помощью которых можно вести борьбу против этого зловреднейшего заговора.

Концепция династического статус-кво не отвергала в принципе возможности мира и сотрудничества государств, в которых утвердился различный общественный и политический строй. Так вообще не ставился вопрос политической мыслью того времени. Да и о полной реставрации старых общественных порядков мечтали лишь самые оголтелые (и самые недалекие) идеологи феодально-монархической реакции. Никто не отвергал, например, участия буржуазно-парламентарной Англии в Европейском концерте. Теория династического статус-кво отвергала лишь возможность мира с государствами, возникавшими революционным путем уже после Венского конгресса.

В Англии идею династического статус-кво разделяло - и то частично - только правое крыло правящей партии тори, рупором которой был министр иностранных дел Каслри. Он считал, что следует «приглушать мелкие споры обычного времени, чтобы совместно выступить в поддержку существующего порядка»5. Вместе с тем, не желая усиления позиций континентальных держав, Каслри отвергал общее право на интервенцию, заявляя, что подход к каждой революции должен быть особым и определяться тем, угрожает ли она «интересам Европы». Такой «дифференцированный подход» позволял не связывать заранее свободу действий английской дипломатии.

От концепции династического статус-кво заметно отличалась доктрина территориального статус-кво, хотя она тоже предполагала верность Венским трактатам 1815 года. Однако на деле сторонники этой доктрины видели в Европейском концерте не орудие вооруженного подавления революций в других странах, а, наоборот, организацию, допускавшую возможность революционных преобразований, по крайней мере в некоторых из этих стран, если это не затрагивало территориального размежевания 1815 года и не противоречило сохранению «равновесия сил» в Европе.

Идеологи либеральной и радикальной буржуазии, считая Священный союз союзом деспотов против народных прав6, вместе с тем видели в Европейском концерте орудие, которое можно было изъять из рук реакции и использовать для того, чтобы династические и территориальные изменения происходили без вооруженного вмешательства извне. При этом либералы мотивировали свое позитивное отношение к сдвигам, нарушающим статус-кво, ссылками на необходимость поддержания «равновесия сил». Радикалы же обычно обосновывали свою позицию, кивая на «права наций» и «интересы прогресса»7.

Для нашей цели не стоит вдаваться в споры правительств европейских держав о том, должна ли интервенция, согласно утверждению Меттерниха, преследовать только цели восстановления статус-кво или сопровождаться некоторыми реформами, которые предотвращали бы повторение революционных взрывов в будущем, как это считал необходимым Александр I. Следовало ли осуществлять неизменно «право» на коллективное вмешательство, как это рекомендовал царь, или предпочесть рассмотрение каждого случая вмешательства в отдельности, как на том настаивали в Лондоне, или «индивидуальную» интервенцию одной из держав, действующей по уполномочию остальных, как это предлагала в качестве «компромисса» Вена. Когда Меттерниху было это выгодно, он выступал против чужеземного вмешательства. Так, полагая в 1820 году, что интервенция Франции против испанской революции будет не в интересах Австрии, Меттерних писал, что Испанию нельзя «повернуть к спокойствию» с помощью иностранного вмешательства. Он даже дошел д^э разъяснения нецелесообразности интервенции вообще: «Я считаю, что могу ограничиться обращением к истории всех стран и всех революций, дабы оттуда почерпнуть убеждение, что действия иностранцев никогда не приостанавливали, не упорядочивали результаты революций». Напротив, революцию в Неаполе, прямо затрагивавшую австрийские интересы, Меттерних требовал подавить, используя «карантины и огонь». В письме к австрийскому послу в Лондоне Эстергази от 24 ноября 1820 г. Меттерних утверждал, что революция угрожает «всем конституциям, всем правам и всем свободам»8. Принцип легитимизма трактовался Меттернихом таким образом, что, мол, любая, даже самая благая мера превращается в нетерпимое зло, если она берет начало от революции. «Благо, проистекающее из ложной основы (а подобное может случиться во время потрясений), - писал Меттерних, является весьма реальным злом для всего общества… Таким образом, строй, который может быть наиболее благоприятным для процветания Неаполитанского королевства, если он явится прямым и непосредственным следствием преступного предприятия группировок, объединившихся для погибели своей страны, должен рассматриваться как огромное зло для Европы»9.

На конгрессе Священного союза в Троппау австрийская дипломатия представила проект гарантийного пакта. В меморандуме от 28 ноября 1820 г., составленном Ф. Ген-цем, предлагалось проводить различие между незаконными и законными революциями (под последними подразумевались значительные конституционные изменения, осуществляемые самой . легитимной властью), а также между революциями, оказывающими и не оказывающими воздействия на соседние государства. На этом основании Генц сформулировал в меморандуме «Принципы интервенции»: «Все революции, совершенные узурпаторской властью или в явно незаконных формах, и в еще большей степени все революции, начатые и осуществленные преступными средствами, должны уже тем самым, вне зависимости от их характера и результатов, являться объектом законной интервенции иностранных государств». Впрочем, и в случае осуществления революции «сверху», то есть законной властью, интервенция может быть вполне оправдана, если эта революция угрожает интересам соседних стран. Наконец, в отношении «нелегальной» революции, показывающей к тому же дурной пример соседним странам, «право интервенции достигает максимальной силы» . Меттерних, таким образом, подумывал об узаконении принципа интервенции как нормы международного права. .Правда, и австрийский канцлер не рискнул прямо выдвинуть такой тезис (принятие которого было бы равносильно полному отрицанию государственного суверенитета всех европейских стран), предлагая его лишь как предмет для размышлений. В конечном счете австрийский «Акт о гарантии», включавший все эти принципы интервенции, не был принят главным образом вследствие возражений со стороны России, которую не устраивали некоторые из включенных в него статей.

На службу легитимизму и интервенционизму реакционные идеологи пытались поставить национализм. В 1823 году министр иностранных дел Франции Шатобриан, оправдывая интервенцию против Испании, объявил, что подрывные идеи из-за Пиренеев «угрожают вновь возобновить во Франции эксцессы, подавленные деспотизмом Бонапарта», и добавил, что «легитимность (т. е. режим Реставрации во Франции. - Авт.) умирает из-за отсутствия побед после триумфов Наполеона».