Что стало с отпущенным мной преступником, я не знаю. Мы рассчитались друг с другом за накопленные долги, и больше не связывались с милицией. Я уволился в том же году по собственному желанию. В последний день службы мне дали карточку-заместитель на пистолет. Можно было тут же его получить и, наконец, по собственным законам военного времени, постановить военную правду. Но если б оружие попало мне хоть месяц назад!..

Печально всё кончилось и для той стороны. Уже умер еще не старый отец, в розыске за какое-то дело, еще сохранившая молодость мать, и меняет нары на нары их брошенный сын. Мы разрушили семьи друг друга. Я не обрел собственной, а они не сохранили своей. Опера уголовного розыска — бывшие мои курсанты — сами без всякой подачи рассчитались за командира. Нет, мне не жаль никого по отдельности, но жаль этой семьи. Я давно не держу ни на кого из них зла. Ни на отца, что волком глядел на меня и по окончанию дела, ни на мать, что устраивала истерики у прокурора, ни на сына, с которого все началось…Я не держу ни на кого зла. Ни на кого, кроме следователя и прокурора. Но, даст Бог, настанет день, и мы встретимся с ними на узком пути, где можно будет по локти заляпать в крови рукава!..

…А еще всего этого не знала моя мама. Ни о чем не догадывался отец. Они впервые прочтут в этой книге, что тогда случилось со мной.

Эх, мама, мама… Как же я все рассказал.

Вот так прошла моя служба в милиции. Ярко, на полном ходу, как единственный день. Промелькнула от зари до зари. И я не помню, сколько минут ходило по небу солнце, а сколько часов с него била гроза.

…Ну вот и всё. Не возвратить того времени, когда у тебя из карманов чаще повесток торчали патроны, а в руке удобней, чем папка, лежал автомат. Не возвратить Грозного. Не вернуться вновь в Барнаул, Красноярск, Пятигорск. Не одеть милицейскую форму, не подняться ночью на какой-нибудь пьяный скандал, на пожар или тревогу. Уже никто не придет к тебе просить помощи. И сам ты никому не сможешь помочь…И вот, когда пришло время жить для себя, когда по ночам тебя не тащат с кровати, ты вдруг понимаешь, как пусто живешь. Вдруг открываешь шире глаза и видишь, что не было никакой службы Системе, что плевать было тебе на милицию, и не имел перед тобой авторитета Министр. Да, ты и раньше этого не скрывал…

Так что же было в этих погонах, о чем стоит жалеть? Почему теперь, когда они отлетели от плеч, будто погасли светлые дни, и опустилась вечная ночь? И ты сидишь один на темной обочине дороги, и полна падающих звезд цыганская твоя душа. И ни одна не исполняет желание…

…Проходи, путник. Здесь не помогут слова.

Большое видно издалека. Я понял теперь, что служил не Системе и не Министру. Всё это — пыль, за которой явится ветер. Я ПОМОГАЛ ЛЮДЯМ!

Оказалось, это важнее, чем собственная судьба. Оказалось, единственное, на что стоить потратить жизнь — это служение Правде. Это путь Справедливости и Возмездия, на котором и до тебя столько пропало без вести, столько лишилось голов. И дело десятое, сколько крови отдал ты на этом пути — каплю или полное море. Главное, что ты не боялся, что стоял, когда можно было лежать, и шел в драку, когда можно было бежать… Главное, что не жил для себя!.. Так было в Грозном! В Барнауле, в Омске, Махачкале. Так было, когда ты воевал, когда трудился и не стрелял. Носил бушлат воина или робу рабочего… Ты умел постоять за других! И когда просили рубаху, отдавал свою жизнь.

Так было. И должно быть всегда!

Человек, ты живешь в последние времена перед концом мира! И Справедливость, покидая его, оставила лишь на тебе последние свои следы. Теперь только тебе доверено жить для других. Потому что среди многих, кто слаб, ты единственный выбрал путь сильных. Путь служения Правде. И его нельзя поменять, как мертвецам не меняют гробы.

Помни об этом. И не жалей, если придется упасть. Да не на колени, а без головы.

-------------------------------------------------------

МУСУЛЬМАНИН

2008 год.

У каждого наступает день, когда он понимает, что нужно без жалости поменять свою жизнь. Поменять на лучшую, на иную, и ничего не оставить от прежней. Кто-то женится или разводится, находит работу, бросает учиться и пить. Но проходит время, уходит жена или родятся дети, становишься ты богачом или нищим, и вдруг понимаешь, что как бы не трогал судьбу, так и остался топтаться на месте. Не изменил ничего и не поставил точку на прошлом.

Но то, что мы ищем, всегда находится рядом. Не надо хвататься за посох, чтобы его отыскать.

Это вечное. Это путь к Богу.

…Рустам! Каким тяжелым, каким долгим был для нас путь к истинной вере! Сколько мы исходили краев, да сколько в них развалили дворцов. Давило как нас непритворной бедой, топило как нас непролазной водой. И хлестала из каждой отдушины кровь, и ей полны были люки и сапоги. И слезы текли, как дожди, и дожди состояли из слез… Помнишь ли, друг, эти дни? У нас было много патронов, мы были хозяевами танков и батарей. Летели, куда мы хотели, снаряды и с нами считались владыки и города. Мы скоро решали, кому дальше жить, а сами жили скромней, чем церковный приход.

Я спрашиваю себя: почему мы не верили раньше? Неужели, чтобы добраться до Бога, нужно было увидеть ад на земле? Нужно было выбраться из топки чеченской войны. А сколько людей не вышли оттуда живыми?! Сколько из них обратилось в холодные головешки!

Прежде чем войти в божий храм, в этот тихий дом смирения и молитвы, нам пришлось отравить себя ядом вражды. Пришлось ненавидеть людей, давиться их кровью, ходить по костям. Первые храмы, что мы увидели в жизни, были, павшие в прах мечети Дагестана, разнесенные до фундамента минареты Чечни. В тех полуденных странах нам много пришлось побаловаться с огнем, много взрастить пожаров, учинить самосудов, поставить руин. Пришлось начать с худого, чтобы окончить добром.

Я не знал о Боге, пока не закончилась эта война. Он был лишь в сказках, в приметах и суевериях. Он существовал для нищих, для стариков, горемык. Я видел иконы — кривые лубки с нелепым блаженным. Я слышал молитвы — унылые вирши с дурным поэтическим вкусом. И я смеялся над этим Богом. Он был мне не нужен, как калека в строю. Ведь без него ходил я в походы, ведь он не таскал за мной вещмешок. И шли год за годом, зарастали полынью села и города, горела под ногами земля, и никого не было рядом со мной. Ни святых, ни угодников, ни ангелов, ни архангелов. Я сам выбирал, куда ставить ногу: в болото или на грунт. И всё не мог оставить Кавказа! И всё еще оставался в живых. И давно не считался со смертью. Так для чего трепетать перед Богом? Чем он всесилен, когда одно, что можно отнять — всего моя жизнь? А мне и не дорого всё, что моё! Пускай отбирает прямо сейчас.

Но вот миновала война. Миновала война, и я сам пришел с покаянием к Богу. Потому что потерял себя самого. Потому что так и не пригодилась никому моя жизнь. Ни своим генералам, ни вражеским рядовым. И не у кого было спросить: "Почему я остался жив? Что же такого я натворил, что при раздаче наград мне не досталось свинца?" И только Бог мог ответить мне правду. И когда я открыл Ему сердце, когда впервые вошел в Его храм, то услышал в себе тихий спокойный голос: "Жди".

И я понял всё. Понял, что весь кровавый пусть своей жизни, всё то время, потраченное на ненависть к ближнему, стало дорогой к истиной Вере. Что для того, чтобы поверить в добро, мне нужно было долго обниматься со злом. Нужно было сломать себя прежнего — гордого и слепого. Я понял, что сказанное Им "Жди" станет обязательным слагаемым счастья. Того самого счастья, что я искал много лет, когда не творил креста и молитв.

Теперь я знаю: Бог не оставит меня.

…Рустам, мы отдельно друг от друга узнали, что началась война. В тот день, когда были нужны добровольцы, тебя не оказалось на месте, а мне не хватило терпения ждать. И, честно, я совсем забыл про тебя. Но вот ты пришел в батальон, застал всех при сборах, и ни к кому не пошел за советом. Ты даже не отыскал меня, чтобы всё расспросить и решить. А, увидев в списке мою фамилию, поставил рядом свою. Потому что не мог остаться в казарме, отправив друга в беду. Потому что полез бы за ним в Сталинград и под Курск.