Наверное, я просто опоздал с возвращением. Наверное, это нужно было сделать раньше на несколько лет. Здесь ничего не осталось от Долга и Чести. Они потерялись, сгинули из Чечни. Здесь уже не модно жертвовать собой, спорить о Родине, воевать за идею. Жизнь всё перевернула за эти годы. Псих или самоубийца, кто один отправился в бой, кто первый встал под огнем. Наивный или шпион, кто рассуждает о Родине, кто здесь ищет патриотизм. Провокатор или тупица, кто едет воевать не за деньги.
…Послевоенный Грозный. Город, на который уже не заходили с неба бомбардировщики, над которым не взлетали клочья расшибленных ими домов, в котором прекратили охоту танки. Война сполна погуляла здесь, пошумела и поглумилась. Украсила ранами живых и обезобразила мертвых. Встряхнула каждый кирпич и подпалила каждый сарай. И, наконец, укатила к горам. Но оставила разруху и смерть. Здесь было, что ни день, то стрельба, а что ни ночь, то пальба. А что ни утро, то похороны. Здесь все также горели скважины, шатались по улицам худющие бездомные псы, не знали, как прокормить себя ютившиеся в трущобах люди. Огромный город развалин, грязи и нищеты. Город полный военных, милиционеров, министров и бомжей… Глухой к человеческим страданиям, не покорившийся Грозный…
Ненавистная моя работа приехала вместе со мной. Участковый города Грозного.
Каждый приезжающий сюда думал о лучшем, а предполагал только худшее. Мы не знали, что готовят нам наши контракты и вполне честно верили, что чуть ли не все чеченцы поголовные садисты и звери. Мы раньше видели их по ту сторону фронта, и не числили за ними хороших дел. А здесь бок о бок с ними нам предстояло отслужить год. Кто мог похвастаться, что он не переживал? Но деньги всегда били любые страхи. А наш страх оказался не так велик, раз его побили месячной зарплатой в три десятка деревянных рублей. Та самая сумма, что платили в самом начале войны. Но не жадность толкала сюда. Не алчность гнала со всей страны лейтенантов, майоров, полковников. Ехали от безысходности, ехали от многолетней нищеты государственной службы, пытаясь хоть на год и два забыть о своем нищем существовании дома. Ехали, отрываясь от своих семей, оставляя жен и детей молиться на милость судьбы.
Условия, в которых мы жили здесь, не приближались к идеалу. Да никто и не требовал рая. Мы ожидали боев, ранений, потерь, но никак не равнодушия, а зачастую презрения. Это не о чеченцах. Это о тех начальниках, местных князьках и боярах, что, получив в руки власть, однажды забыли, что вчера сами ходили в холопах. Оказалось, нас прислали сюда не для работы, а всё туда же, куда и прежде — в обычное военное рабство. Здесь никому не нужен был наш накопленный опыт. Мы были теми же пешками в большой военной игре. Любимое дело командиров было одно: с утра выгнать нас за ворота "искать преступления". А вечером грозить репрессиями за напрасно прожитый день. Часто никакой организации, никакой идеи. Только ежедневно повторяющаяся картина: огромная беспорядочная толпа, чуть свет, идущая в город, мечтающая только о том, чтобы скорей закатилось солнце. То, что заработанные нами деньги всегда давали с трудом и большими задержками, было здесь нормой. Обещанное нам трехразовое питание, столовые и кухни, конечно, никто не увидел. Все, на что могли надеяться наши желудки — это был месячный продпаек, жалкие куски которого доходили до нас после многих дележей между начальниками складов и отделов. Часто была в избытке крупа, но не хватало консервов. На многосуточные выезда мы получали ту же крупу, не зная варить ли ее в котле или же обменять в каком-нибудь дворе на сыр и на хлеб. "Ничего, ничего, надо поголодать. Пуля в пустых кишках не так опасна, как в полных", — вот чем, вместо тушенки, заправляли нас на эти выезда. Старый добрый полковник, поклон тебе до земли за твою заботу о нас! Как тебе объяснить, что наше горе не в пуле, а в тех самых пустых кишках, которые нечем набить… В некоторых отделах вновь прибывшие покупали на свои деньги койку-место. Цены держались в пределах до пяти тысяч за угол. Сохранился в памяти рассказ одного контрактника, бежавшего с гор: "…Начальник мой говорит: "Мест у нас нету, размещу тебя в поселке у своего знакомого". Привел он меня туда, показал и ушел тут же. Знакомый этот во двор вышел, меня позвал, заводит в сарай, овчарня там у него, у стены скамья деревянная, сено, а рядом овцы бегают. "Вот, — говорит, — за три тысячи в месяц можешь здесь жить".
На многочисленные поборы для бесконечных нужд кровососущего отдела никто уже не обращал внимания. Это было и дома, хоть и в несоизмеримо меньших размерах. Все премии, все прибавки к зарплате были давно урезаны. А ведь мы рисковали жизнями за эти деньги. А ведь не из своего кармана платил нам очередной зажравшийся бай… "Идите, работайте! Идите, переписывайте население на своих участках!" Как легко говорить ни за что, в сущности, не отвечая. Раненые и погибшие наши товарищи всегда были первыми виноватыми в том, что схватили пулю. Отцы-командиры не брезговали обвинять их в рассеянности, глупости, а порой в трусости и малодушии.
"Не ходите здесь! Вас убьют!" — это рядовые чеченские милиционеры предупреждали нас, предупреждали вполне искренне, беспокоясь за нас, не в пример руководству, это я слышал от обычных людей на своем участке. Спасибо им, хотя бы за честность. И мы уходили оттуда и не спешили там появляться вновь. Но вовсе не из-за страха, что могут убить. Мы просто научились думать. Открыли свои глаза на непонятную эту войну. Мы не боялись умереть в бою, не боялись пойти под пулю, если видели в этом смысл. Если это хоть чем-то могло кому-то помочь. Но помирать за клочок бумажки, выдуманной больной фантазией наших министров, никто и не думал. От нас требовали той же работы, как и в России, а мы только смеялись над этим. Никто не бежал ловить пьяного, чтобы составить на него протокол. Никто не хватал за руку нерадивого пешехода, чтобы выписать ему штраф, что он не там пересек дорогу. И никому не было дел, что какой-то старик и страха торгуют на базаре без всяких на то документов. И даже не смеялись, а только качали головами, на требование переписать на своей улице всех дворовых собак… Ведь у нас был полный город врагов! Настоящих врагов, что не раз стреляли по нам, не дважды закладывали на нас фугас, не трижды радовались нашему трупу. Вот с кем нужно было бороться! Не с пьяницами, не с ротозеями и старухами. Только покончив с военной жизнью можно было приниматься за мирную. Да разве, кто слушал нас?.. И все мы, и русские, и чеченцы, не работали здесь в милиции, а создавали лишь видимость этой работы, лишь саботировали ее. И так же, как и в России, занимались приписками, готовили фальшивые справки, шили липовые дела…
…И вновь наступает весна. Моя третья чеченская весна. Но как непохожа она на две прежние! У этой весны ничего нет. Мое сердце свободно от чувств. Его не волнует любовь ни к одной девушке, оно забыло даже тоску. А самое страшное — в нем нет ни на что надежды. Я смотрю на себя в зеркало, а там набитый соломой муляж. Труп со стеклянными глазами, монумент с окаменевшей душой.
Серая беспросветная жизнь милиционера города Грозного… Вечно полные талой водой башмаки, вечно воняющие ружейным маслом ладони. Ненавистный, с утра и до утра дождь, неотступный, как ночные кошмары, холод, жидкий, непригодный ни для какой зимы снег. И сам ты лишь вечная мишень, в которую сегодня просто промазала пуля… Кто-нибудь слышал про нелепое это существование на земле? Кто-нибудь знает, куда от него убежать?
Конечно, я бы солгал, сказав, что не хотел возвращаться домой. Наоборот, думал о нем каждый день, и каждый день представлял с ним долгожданную встречу. Но я больше не верил в нее. Потому что не знал, отпустит ли меня живым Грозный. А еще я боялся вернуться. Боялся, что вновь что-то не получится дома, и вновь придется бежать сюда. Я запутался в себе и уже не знал, где теперь настоящий мой дом, здесь или в России. И как сделать так, чтобы, наконец, остановились эти возвращения на войну? Как вырваться из этого круга? Ведь он не может быть вечным, мой круг бесконечной войны! Ведь все проходит на свете рано или поздно. Когда-нибудь распадется и он. Но порой казалось, что только смерть способна на это.