Обидно. Обидно, что нас делали такими: сгибали высоких, возвышали низких, клеймили правдивых, гнали строптивых. И тысячи нас бежали из этой милиции, как бегут воры, попавшие в людный двор. Не успевали высохнуть чернила наших контрактов, как мы без сожаления рвали их, бросая навек милицейскую форму. Уходили новички, уходили профессионалы, патриоты своего дела. Мы столько теряли каждый месяц и год, столько недосчитывали в своих рядах! Как там гласит народная мудрость: кто хочет остаться честным, должен покинуть этот дом… Но среди тех, кто не уходил, кто терпел весь этот бардак, среди большинства "сереньких", "безымянных", "безвольных", все же были и те, кто остался верен себе, кто искренне надеялся, что когда-то сломает систему. Милиционеры с большой буквы. Люди, что смогли остаться честными, не покинув этого дома.

Да, были Мужчины! Мужчины, которые, дай Бог, еще изменят облик милиции. Вернут былую гордость нашим погонам.

…Я засомневался в самом себе. Зачем я учился, зачем стремился к этим погонам? Для чего она сбылась, детская моя мечта стать офицером? Для чего? Если теперь я ненавижу каждый свой день?

…Невыносимая моя осень. Она пришла не на землю Алтая, она вошла в мою душу. Она открыла мне страшную свою тайну: больше нечего ждать. Не будет никакого счастья и никакой любви. Им просто не по пути с погонами. Все лучшие мои годы потрачены зря. Юность, о которой я так тосковал и так надеялся еще вернуть, кончилась.

Я понял, что впереди ничего нет, кроме пустоты. А всё, что осталось от жизни — это лишь прошлое. И теперь я не знал более важных дел, чем приходить к тем аллеям и паркам, где когда-то, уже так давно, бродила моя любовь. А они были всё так же холодны, полны черного воронья и низких косматых туч, аллеи несбывшихся прошлых надежд. И никого не было на пустых тропинках, кроме меня. И никто не приходил к месту прежних моих свиданий. И только я, сбежав от работы, сидел на сырых скамейках в синем своем бушлате, держа в груди разбитое свое сердце, — единственный непьющий бездомный, явившийся на поминки собственных чувств.

Ну, вот и все… Осталось совсем чуть-чуть и, может, наконец, погаснет моя звезда. Она так долго ходила по небосклону, так долго надоедала живым. Теперь ей осталось одно лишь усилие — дотянуть до своего "борта". Она должна свалиться с неба именно там, где, вспыхнув однажды, ослепила меня навсегда. Лишила тех глаз, что видели мир без войны.

…АРТУР!!! Теперь-то ты понял, что кончилась жизнь?! И всё, что у тебя осталась — это дорога Туда! Накатанная твоя колея, ведущая к Югу. В черный предел Кавказа, где ты сыграешь последний свой блюз на большой танцплощадке войны.

Возвращайся скорей! Могила уже разрыта!..

ГЕРОЮ РОССИИ

СТАРШЕМУ ЛЕЙТЕНАНТУ

ЖЕНЕ ОСТРОУХОВУ

Когда война ворвется в дом,

Огнем своим обуглив ставни,

Быть может, вспомнив о былом,

Мы одеваем вновь медали.

Мы одеваем ордена,

Как эхо тех воспоминаний.

На наши души и сердца

Ложится тень переживаний.

Ломая памяти рубеж,

Мы возвращаемся в те годы,

Где все горит пожарищ свет

И жизнь со смертью снова спорит.

В грязи раздолбанных дорог,

Завязнув, души остаются.

Ступив на старый наш порог,

Кошмары ночью в двери рвутся.

И ветеранами себя

Между собой не называем.

Те девяностые года

Мы слишком часто вспоминаем.

Да и какой тут ветеран?

Двадцатилетние мальчишки

По нашим селам, городам;

Ребята, парни да братишки.

Срывая дверь с петель, война

Вдруг позовет с собой обратно.

Да вот билет теперь туда

Не подают уже бесплатно.

В те девяностые года

Как не хотеть нам не вернуться.

А как рвались из них тогда,

Чтоб к дому снова прикоснуться.

Как я хочу еще раз сжать

Металл холодный автомата.

И обратить минуты вспять

К былому званию солдата.

К той правде, чести, простоте

Теперь которых не хватает

Я реже слышу о войне,

Да лишь сильнее душу травит.

Мое проклятие — Кавказ!

Как я люблю твои пейзажи.

Хотя смотрел на них не раз,

Взвалив на плечи груз поклажи.

Хотя снега лишали глаз,

При свете дня идущих в горы.

И ждал не сон в полночный час,

А те же трудные походы.

Какого бога мне просить

Теперь, Христа иль Магомета,

Чтоб, наконец-то, возвратить

Больную душу с того света?

…Быстрей минут шагают дни

Да ночи, как года проходят.

Живая память той беды

Свое насилье в дом приводит.

Срывая дверь с петель война,

Огнем затягивая ставни,

Всё ярче красит ордена

И начищает вновь медали.

Своим костром сжирает пыль

На потускневшем камуфляже.

Не тронув тот военный мир,

Дом обращает в прах пожара.

Еще немного. Гаснет свет,

И догорают ставни в доме.

И пепел серый этих бед

Волнами стелется по полю.

В проломе крыши солнца свет,

А ночью звезд замерзших бисер.

Прозрачный дождь и белый снег

Собой накроет пепелище.

И вот теперь в дверной проем

Уже никто не постучится.

Война, разрушив старый дом,

Не может радостью напиться.

И ничего с собой не взяв,

Оставив только запах гари,

Уйдет она, оставив страх

Давно рассеянный годами.

Огонь военных грозных лет

Все не дает душе покоя.

Но не прошу я новый век

Забыть то зло. Оно со мною.

Свое уродство спрятав вновь,

Война минуты все считает.

Когда прольется снова кровь,

Она уже не опоздает.

Когда война, ломая дверь,

Притащит в дом свое насилье,

Наверно я останусь с ней

И не пущу её в Россию.

III. МИР ВСЕМ ВАМ — 3

ОТ БАРНАУЛА ДО ХАНКАЛЫ

Сегодняшний день:

Контракты в постоянный чеченский отдел — это было такое новое, неизвестное и мрачное. Их лишь недавно отпечатала Москва, и пока что желающих послужить едва вылавливали в самых захудалых местах. Добровольцев было не сыскать потому, что никакой кадровик не мог поклясться, что стоит за этим контрактом, и правда ли, что Родина расщедрится на квартиру каждому, кого не убьют за три года войны. Первые, кого удалось отправить в этот поход, еще не вернулись, чтобы все прояснить. Хоть их не видали в гробу, но и живыми никто не встречал. Спрашивать что-то у ОМОНов и сводных отрядов было бессмысленно. Те ездили не за работой. Ездили воевать, пить и хоронить. И максимум на шесть месяцев.

Замполит отдела, огромный нескладный мужик, отчасти поумерил мой пыл на Чечню. Смотрел он на это трезво и не разделял моего ликования. Узнав, что я собрался подписывать трехгодичный контракт, ничего доброго мне не сказал, а посоветовал отслужить годовой, после которого станет виднее, стоит ли рисковать собой. "Чем там занимается участковый? — повторял он вслух мой вопрос и тут же озвучивал свой ответ, — Смотрел фильмы про американских шерифов? Так вот… У них шериф, у нас участковый. Назначат шерифа в какой-нибудь городок, он там командует. Приходит банда — шерифа на висельницу. Уходит банда — присылают другого шерифа. Так и в Чечне…" Он-то шутил, мой замполит, а я всерьез подумывал, где взять столько патронов, для целой банды. И не лучше ли запастись ими здесь? Ведь, вправду, дадут какой-нибудь аул, помощи не дождешься…

Меня часто посещали сны. Они знали мою тоску и старались облегчить ее своими кошмарами. Много ночей подряд они возвращали мне мою радость, много ночей подряд я снова видел Чечню. Я вновь переживал обстрелы крохотных наших блокпостов и застав; нудные, как осенний дождь, несвоевременные, как дурная болезнь. Я вновь шагал в горы, спал на камнях, обмораживал легкие, ненавидел войну. Я опять попадал в окружение, в плен, спасался бегством, меня убивали, рубили на части, однажды даже варили в каком-то котле… Но проснувшись, я не чувствовал страха. Они больше не могли меня напугать, недобрые мои сны. Ведь я продал бы душу, чтоб сбылся хотя бы один.