На лавочке неподалеку, под сигарету, выпиваю.

Настроение улучшается.

Самое важное — удержать дрянное пойло внутри. Пиво — хороший помощник, настоящий «толкач».

О китайской водке можно рассуждать долго. Я даже среди русских встречал поклонников местного бухла. Хотя уверен, по большому счету это все выпендреж. Такое дерьмо разве может нравиться…

На вкус и запах, вся здешняя водка напоминает просроченный одеколон «Саша» вперемешку с духами «Красная Москва». В армии одеколон пить доводилось — рутинно, «фурик» на двоих, «под рукав». Надо только тип парфюма знать. Чтобы мы не потравились, замполит напоминал, какие литеры на этикетках означают, что вариант «питьевой», а каких надо остерегаться. Китайскую крепкую бесцветную жидкость я пробовал не раз и скажу: уж лучше одеколон «Саша»! Да где ж его взять…

Пью что есть.

На полках магазинов, на почетном месте выставлены дорогие сорта, в подарочных коробках с красным и золотым — «маотай». Пониже, у пола — пластиковые сосуды со странными пробками, наподобие детских сосок. В частных магазинчиках попадается водка в стеклянной таре, с криво налепленной блеклой этикеткой. Есть «йогурты» — я только что принял один. Бывают «фуфырики», похожие на аптечные пузырьки. Встречаются даже и баклажки на несколько литров.

По-китайски такое бухло, называется незатейливо, байцзю — «белое спиртное». Крепость его разная: слабое пойло — градусов тридцать пять, а есть и пятьдесят шесть и шестьдесят пять.

Нормально.

Китайская водка тяжело идет, но хорошо ложится. Пить ее можно и нужно теплой. Маслянистая, сивушная, вонючая — она расслабляет, настраивает на благодушие. Даже под пиво.

Потому-то я ее и пью…

初爱

Влюбленность

…Первый опыт питья байцзю я получил, как ни странно, с Ли Мэй.

Мы встречались уже около месяца. Гуляли по кампусу, по вечерам целовались в кипарисовой рощице у ручья. Ходили по ресторанам — она учила меня разбираться в меню и заказывать блюда.

— Моя сестра выходит замуж, — сказала она как-то раз за обедом.

— У тебя есть сестра? Ты никогда не говорила.

— Двоюродная. Ей двадцать шесть.

— Поздравь ее от меня.

— Ты сам можешь это сделать. Она приглашает тебя на свадьбу.

— Меня?

Палочки чуть не выпали из моих рук.

— Ну да.

— Да ведь мы совсем не знакомы.

— Неважно: я — ее сестра, ты — мой парень.

— Но…

— В субботу, в ресторане, на Нанкинлу.

— О чем ты говоришь… Сегодня… Погоди, сегодня — четверг. Это что — послезавтра?

Радостно кивнула.

— Нет, я не могу. Во-первых, мы с Ласом уже договорились идти в ирландский паб… Ну, хорошо, это можно отменить. Но у меня, ни рубашки, ни галстука, ни обуви — ничего подходящего нет… Не в джинсах же идти…

Недоуменно пожала плечами.

— Почему нет? Иди в чем хочешь. Ты же не жених.

— Хм… допустим. Хорошо. Ну а подарок мне, когда искать? И что вообще дарить?

Помахала тонкой ладонью.

— Ничего не надо. Я купила им уже.

— И что же?

— Стельки для обуви, с красивой вышивкой.

Я засмеялся. Так, что со столиков по соседству с любопытством поглядели на нас. Трясся, вытирал глаза и не мог остановиться.

Ли Мэй непонимающе улыбалась. Разглядывала меня.

— Что? — спросила она, когда мне кое-как удалось затихнуть.

— Не обращай внимания… И это — нормальный подарок?

— Конечно. На память.

Я настоял на подарке от себя. Ли Мэй сказала, что можно просто деньгами, в красном конверте. Главное — чтобы четное число было. Сумма ведь для двоих.

— Скажи, а ты когда узнала про свадьбу? — спросил, провожая ее до общежития.

— Два… нет, почти три месяца назад. А что?

— Ну, хорошо, что не сказала мне об этом завтра, или в субботу после обеда.

Сердиться я даже не думал. Во-первых, я любил ее, а во-вторых, она была китаянкой. Во многом не очень типичной, но все же — китаянкой. Как принято делать тут дела, я уже давно был в курсе. Студенты, которых я за неделю до экзамена спрашивал, нет ли у них вопросов по пройденному материалу, отнекивались и отмалчивались, но зато в воскресенье утром, часов в семь, начинали звонить и вовсю задавать вопросы, потому что завтра — понедельник, экзамен. Проверить перевод коллеги-китайцы меня просили исключительно «сейчас и срочно», потому что их уже где-то с нетерпением ждут. При этом даже не спрашивали, есть ли у меня время прямо «сейчас» и никогда заранее не предупреждали о возможной работе. Спрашивать китайца в январе о планах на апрель — бесполезно. Для него это так далеко, что попросту не существует. Вот в конце марта — другое дело. О будущем китайцы имеют представление, схожее с детьми лет трех-четырех: завтра — относительно понятно, значит «не сейчас»; послезавтра — что-то неясное, расплывчатое и далекое; ну а «на следующей неделе» означает «в дальнем неизвестном будущем», о котором нечего и думать.

Суббота.

Я стоял на главной площади кампуса, возле памятника Мао.

Сказать, что я волновался, — ничего не сказать. Ведь за мной на черном «пассате» заехал не кто иной, как отец Ли Мэй. Улыбчивый мужик лет пятидесяти, с ежиком седоватых волос, низенький, коренастый, морщинистый, в строгом костюме. Вышел из машины, пожал руку, открыл переднюю дверцу. Сзади сидела Ли Мэй и ее мама. Обе приветливо мне помахали.

Стесняясь и потея, я сел вполоборота к ним. Машина покатила к выездным воротам кампуса.

Родители Ли Мэй по-английски не говорили. Мама — красивая, худощавая, с короткой прической, в синем платье с открытыми руками, через дочку расспрашивала меня о всякой ерунде. Типичные светские вопросы лаоваю: как ему город, кухня, погода… Ли Мэй хихикала над моими вымученными ответами и явным стеснением. Отец, не отрываясь от дороги — мы ехали по эстакаде в плотном субботнем потоке, кивал и улыбался.

— Вы с мамой очень похожи, — сказал я. — Скажи папе, что женщины в его семье очень красивые.

Ли Мэй перевела.

Мама засмеялась, как смеялась сама Ли Мэй. Отец улыбнулся, от глаз его разбежались темные, похожие на царапины, морщины.

Родители не донимали меня особым вниманием. Не в пример Инкиной родне — я помнил взгляды ее бабушки, суровой пенсионерки, бывшего парторга, и матери — крупной, властной, лет десять отработавшей в трамвайном депо…

Доехали быстро.

Я успокоился по поводу своих джинсов и футболки. Половина приглашенных были одеты с одинаковой небрежностью. Женщины еще более-менее принарядились, а мужики пришли, кто в чем. На Ли Мэй было короткое, до колен, красное ципао[9] с серебристыми цветами и павлинами.

Ее родители куда-то исчезли. На нас смотрели со всех сторон.

У входа в банкетный зал стоял важного вида дядька, с папкой в руках. Сверял имена, принимал подарки молодоженам, что-то записывал. Две девушки в красных платьях складывали букеты, конверты и коробки на длинный стол.

— Такое впечатление, что он отмечает, кто и что подарил, — сказал я Ли Мэй.

— Да, правильно. Так принято, — к моему изумлению, подтвердила она.

Я растерялся.

— Позор мне. Шестьсот юаней… Скажут, что твой парень — нищий.

— Наоборот, не надо было так много, ты же не близкий знакомый. Не волнуйся, все хорошо.

Зал еще не открыли. Гости — навскидку человек сто — бродили в фойе вдоль столов с напитками и конфетами. Играла живая музыка. Красотки в вечерних платьях с длинным разрезами перебирали струны арф. Девушки, стоявшие по бокам, играли на скрипках. Я переводил взгляд с бедер музыканток на их пальцы, следил за движениями смычков.

Ли Мэй шутливо пихнула меня локтем.

Музыка утопала в людском многоголосье.

Нас подвели к жениху и невесте.

Сестра Ли Мэй оказалась круглолицей и чуть полноватой, пышное белое платье лишь подчеркивало это. Жених походил на замученного учебой аспиранта-отличника: высокий, худой, в очках и черном костюме.