В последних отблесках дня огромный обломок серожелтого льда заколыхался на реке, натолкнулся на другую льдину и замер. Незамерзшая вода, казавшаяся черной в надвигавшейся темноте, ненадолго вспенилась, потом успокоилась. Вдалеке сэр Гренвилл едва различал тусклые огоньки несчастной деревушки Лэмбет.

— Итак, брат Скэммелл должен умереть, но от чьей руки?

Темные глаза ничего не выражали.

— От моей?

— По отношению ко мне это было бы добрым делом, дорогой мой мальчик. К несчастью, у этого, теперь весьма нежелательного брака, есть еще один свидетель.

Эбенизер пожал плечами.

— Гудвайф ничего не скажет.

— Я имею в виду не Гудвайф.

— А-а. — На лице Эбенизера промелькнуло подобие улыбки. — Дорогая Доркас.

— Дорогая Доркас, которая будет очень сильно мешать, случись ей дожить до двадцати пяти лет.

Под длинной пурпурной рясой Эбенизер вытянул обе ноги — одну длинную и тонкую, другую скрюченную и подвернутую внутрь.

— Будет также весьма некстати, если с ее смертью станут связывать мое или ваше имя. Вы сами сказали, что Лопес все еще может доставить кое-какие неприятности.

— Ну и?

Эбенизер снова улыбнулся удовлетворенной, мудрой улыбкой.

— Мы с вами так и не поговорили о вознаграждении священнику.

— Преподобному Верному До Гроба Херви? Ему нужно что-то еще, кроме его двадцати фунтов?

— Возможно, он заслужил поощрение. Он же не сказал Скэммеллу. Он никому не сказал, кроме Гудвайф, да и она была ему нужна только для того, чтобы побыстрее добраться до вас.

— Чего ему нужно?

— Славы.

Сэр Гренвилл издал короткий неприятный смешок.

— И это все? Это просто. В эту же субботу он у меня будет проповедовать в соборе Святого Павла и потом каждую субботу, когда ему только захочется.

— Нет. — Эбенизер без всякого смущения возразил сэру Гренвиллу. С тех пор, как он обосновался в этом доме, невозможно было не поражаться его самоуверенности. — У него свои представления о славе.

Быстро и толково он изложил их суть сэру Гренвиллу, отметив внимание на лице адвоката.

Сэр Гренвилл раздумывал, глядя на окно, в котором отражались горевшие в комнате свечи. Он усмехнулся:

— Так значит, с ней разделается суд?

— Да. И нас не в чем будет упрекнуть.

— Вы бы смогли даже выступить в ее защиту, Эбенизер.

— Я так и сделаю.

— А Верный До Гроба — какое подходящее имя — позаботится о том, чтобы ее вздернули.

— Или еще того хуже.

— Как все удачно складывается. — Сэр Гренвилл потер пухлые руки. — Вам придется отправиться в Лэзен, Эбенизер. Я позабочусь о том, чтобы комитет безопасности освободил вас от ваших обязанностей.

Эбенизер выслушал приказ и серьезно кивнул. Несмотря на выпитое вино, мысль сэра Гренвилла работала четко.

— Возьмите с собой священника, а я сделаю так, чтобы и Скэммелл там оказался. Дайте мне знать, когда победа будет близка. Я сам приеду.

— Вы хотите присутствовать?

— Не забывайте, что там печать, которую нужно забрать.

Эбенизер не шелохнулся, не произнес ни звука. Сэр Гренвилл усмехнулся:

— И обширное поместье. Я быстро вступлю во владение.

— Когда?

— Как только мы сможем выступить. — Сэр Гренвилл пожал плечами. — Ранней весной, а пока нужно присматривать за домом. — Он широко улыбнулся. — Я сделаю вас своим наследником, Эбенизер.

Эбенизер чуть заметно поклонился.

— Надеюсь, ваш астролог ошибся в своем втором предсказании.

Сэр Гренвилл предпочел бы не слышать этих слов. Несмотря на шедший от огня жар, несмотря на уютную комнату, у него по спине побежали мурашки. Склонившись над астрологическими картами сэра Гренвилла, Барнегат сказал, что враг грядет из-за моря. Он подумал было про Кита Эретайна, но Эретайн мертв! Сэр Гренвилл поежился. Если бы Кит Эретайн слышал сотую долю того, что говорилось в этой комнате на Рождество, тогда Кони следовало бы опасаться такой смерти, в сравнении с которой участь жертв Эбенизера Слайза показалась бы милостью.

— Подбросьте поленьев в огонь, Эбенизер. Эретайн мертв. Он лежит в могиле в Америке, и, надеюсь, американские черви приканчивают его труп. Нет. Барнегат имел в виду Лопеса, но, если еврей осмелится сунуться в Англию, мы упрячем его за решетку.

Эбенизер захромал к камину, подбросил поленьев и посмотрел, как разгорается пламя. Он прислонился к камину и в отороченной мехом пурпурной рясе казался на удивление элегантным. Глаза его напоминали два белых огонька.

— Хотите поразвлечься сегодня вечером? Сэр Гренвилл повернул голову.

— Садитесь, пожалуйста, дорогой мой мальчик. Мне больно шею. — Он посмотрел, как Эбенизер, хромая, вернулся к стулу. — Что вы можете предложить?

— Девушка. Просит помилования для отца.

— Кто такой?

— Торговец сальными свечами, — пожал плечами Эбенизер. — Мы подозреваем, что он посылал сообщения в Оксфорд. Он все отрицает.

— Вы его отпустите?

— Как знать? Теперь это во многом зависит от его дочери.

— Что она собой представляет?

— Семнадцать лет, девственница, достаточно хорошенькая.

— Она не догадывается, чей это дом? Эбенизер снисходительно посмотрел на хозяина.

— А вы как думаете?

— Простите, Эбенизер, простите. — Он усмехнулся. — Действуйте, дорогой мой мальчик.

Он с трудом выпрямился. Ему нравилось смотреть, как Эбенизер мстит миру, который так долго не признавал талантов калеки. Через окошко сэр Гренвилл мог из темной комнаты наблюдать за происходящим в спальне Эбенизера. Даже и без орудий пытки, которыми правительство снабжало представителей его профессии, Эбенизер отлично умел унижать, особенно тех невинных и непорочных, которые попадали в его власть.

Сэр Гренвилл с нетерпением последовал за воспитанником.

На улице начался дождь, и черные холодные капли мягко падали на темное болото, на реку, на застывший лед, медленно и неуловимо распространявшийся к мирным западным берегам, скрытым ночным покровом.

— Ты всегда ее носишь?

— Да. — Кэмпион оттолкнула руку Тоби, тянувшуюся к печати и белому шелку, прикрывавшему грудь.

— Мама говорит, вы читали Джона Донна?

— И Спенсера, и Дрейона, и Форда, и Грина, и Шекспира, и сэра Филипа Сидни, и Ройдена, и даже кого-то по имени Томас Кэмпион.

Тоби не обратил внимания на перечисленные имена. Он закрыл глаза: — «Полная нагота, все радости — благодаря тебе».

— Не здесь и не сейчас, Тоби Лэзендер.

— Слушаюсь, мэм.

Кэмпион уселась на покрытый шкурой сундук, который стоял в зале перед одним из огромных каминов. Остатки вчерашнего пиршества все еще были не до конца убраны. Огромные поленья пылали над горкой тлеющих перекатывающихся углей. Почти весь замок был погружен в сон.

Вчера вечером, после того как Тоби помог отцу добраться из помещения для слуг до спальни, они с Кэмпион еще долго не смыкали глаз. И сегодня, в эту рождественскую ночь, они тоже до самого утра будут вместе, наслаждаясь словами и молчанием.

Сидевший у ее ног Тоби скользнул рукой по отделанному лентами рукаву и, взяв за плечо, слегка притянул к себе. Он поцеловал ее, почувствовал, что она ему ответила, а потом открыл глаза, чтобы посмотреть, закрыты ли ее, и встретился с ее взглядом. Он откинулся назад.

— Ты не принимаешь меня всерьез.

— Ох, — передразнила она с нежной жалостью.

Она не замечала в нем особых перемен и гадала, стал ли он крепче за эти проведенные в седле дни, прибавилось ли у него уверенности, что он сумеет выжить в боях. Теперь Тоби точно знал, что убил четверых, а если считать Тримметта в доме Скэммелла, то пятерых. И все были убиты с близкого расстояния — из пистолета или мечом. Ему хватило времени, чтобы различить страх в глазах врагов, и он научился подавлять свой собственный ужас. Да, думала она, он стал тверже, но это не мешало ему быть с ней очень нежным.

— Преподобный Перилли говорит, что ты не замужем. Не замужем, пока Скэммелл…

— Я знаю, что он говорит. Твоя мать говорит то же самое. Он прав. Я не замужем.