Вдруг нам докладывают, что какой-то человек появился из-под воды у борта крейсера. Когда наши матросы его заметили, он скрылся под воду, и больше его не видели[53]. Мы заявили нашим хозяевам, что наши матросы наблюдали такое явление, и спросили, как это надо понимать. Не помню, какое было дано объяснение. Но мы не придали значения этому случаю, хотя не исключали, что пловцы могут прикрепить к крейсеру магнитные мины, а это может дорого нам обойтись. Так объяснили событие наши люди, которые занимались военными делами. Поэтому мы подумали о возвращении домой самолетом. Но Ту-104 только еще проходил испытания и был небезопасен, а лететь на Ил-14 после фурора, который произвел Ту-104, нам казалось неприличным. Я не верил в возможность какой-либо провокации. Взорвать крейсер с главой чужого правительства - это ведь война! Англичане никогда такого не допустят. И мы решили возвращаться домой на крейсере. В печати много сообщали об этом случае. Оказывается, это был какой-то особый их разведчик-водолаз в звании, кажется, майора. Он погиб, и в печати много писали о том, что мы его, видимо, захватили в плен и увезли в Москву. Потом было объявлено, что обнаружили его труп. Мы так точно и не знаем, кто там был. Но что это был разведчик, у нас не имелось сомнений. Его появление наша разведка объясняла тем, что англичан, возможно, интересовали винты крейсера и формы некоторых деталей корпуса корабля, которые определяют его скорость. Мы не придали особого значения этому инциденту, хотя и говорили о том, что они нас позвали в гости, а сами шарят по карманам.

Да, разведка занималась своим делом. Их интересовало, что представляет собой наш корабль, и они не удовлетворились тем, что увидел военный атташе, который находился на корабле. Его действий мы не ограничивали, и он мог ходить, куда хотел. Кое-куда он ходил, но проявлял немного интереса: видимо, не желал, чтобы мы заподозрили, что он занимается шпионажем. В Англии перелетали мы из города в город на английском самолете. У них имелся четырехмоторный самолет фирмы "Бристоль", типа нашего будущего Ил-18. Тогда у нас Ил-18 еще не было, а летали двухмоторные самолеты, хорошие, с поршневыми двигателями. Их самолет по тому времени был более современным, и я с Булганиным обменивался мнениями: не прощупать ли англичан, не продадут ли они нам такой самолет? Мы в ходе разговоров забрасывали такую "удочку", но нам ответили, как обычно отвечают в таких случаях, что надо вести переговоры с фирмой. Мы поручили установить контакт с фирмой и провести переговоры, но это ни к чему не привело. Видимо, фирма "Бристоль" продала бы нам такие самолеты, если бы была уверена, что мы купим не пару штук, а целую серию и поставим их у себя на авиалинии. Однако они знали, что мы купим лишь один или два самолета как образцы, потому что Антонов и Ильюшин[54] уже строили к тому времени свои похожие самолеты. Таким образом, перспективы для фирмы, что она может получить серьезного покупателя, не существовало. А продать самолет как образец фирма, безусловно, не хотела, чтобы не выдать своих секретов. Во время нашего пребывания в Лондоне с нами установили контакт и лейбористы.

Тогда их возглавлял Гэйтскелл[55], человек довольно консервативный, антисоветских настроений и озлобленный. Левое крыло лейбористской партии тогда возглавлял Бивен[56]. Его я хорошо знал. Я с ним потом встречался в Москве. Он действительно выделялся среди лейбористов, разыгрывал из себя левого, и его речи по содержанию отличались от обычных: он критиковал лейбористскую партию, причем резко. Сам он был весь седой, хотя еще не старый, так что седина у него какая-то не возрастная. Он познакомил нас со своей женой, тоже седой, хотя и не старой женщиной, и тоже активным политическим деятелем лейбористской партии. Бивен производил на нас очень хорошее впечатление. Потом, после смерти Гэйтскелла, он возглавлял лейбористскую партию. Как лидер, несмотря на свои заявления, он вовсе не проводил политики, чем-то отличающейся от политики Гэйтскелла. Этого у него не получилось. Такова английская оппозиция: критикует тех, кто стоит у власти, а внутри партии критикует лидеров, но лишь пока критик не возглавит партию. Так случилось и с Бивеном.

Позднее к руководству лейбористской партией пришел Вильсон[57]. Он тоже считался нашим другом и стоял в оппозиции к руководству. Он часто заявлял, что если бы был у власти, то совсем по другому курсу повел бы английскую политику. И вот теперь сколько уж лет он у власти, а курс все тот же, который проводили консерваторы, а также Гэйтскелл и Бивен. Лейбористы предложили нам встретиться и поужинать (или, как у них называется, пообедать вечером). По нашему, русскому, обычаю, это уже ужин. Мы согласились, хотя ничего путного не ожидали от них. Они были даже более озлоблены против нас, чем консерваторы. Собрались мы в парламенте. Там у них есть что-то вроде ресторана, какой-то харчевни, большой такой зал. Там-то они и предложили устроить встречу. На этой встрече были Гэйтскелл, Браун, другие лидеры лейбористской партии. Браун тогда претендовал на лидерство и иной раз пытался задавать тон всей партии. Он относился к нам очень враждебно. Расселись мы по местам. Уже стояли бокалы с неизменным английским виски. Гэйтскелл предложил тост за здоровье королевы. Оказывается, у них не бывает ни одного общественного обеда, чтобы не выпить за королеву. Не знаю, как поступают у них коммунисты. Думаю, что не пьют. Ну что же, за королеву так за королеву!

Мы поддержали их и выпили за ее здоровье. Потом выпили соответственно за нашу делегацию, за наше и за их здоровье. Начался разговор. У меня сейчас выветрились из головы его подробности, но напряжение было очень большим. Если сравнить с тем, как мы встречались с консерваторами, то там не было такого напряжения. Видимо, это объяснялось тем, что мы находились на слишком противоположных полюсах: консерваторы представляли крупный капитал, а мы - рабочий класс и коммунистическую партию. Значит, у нас могли быть контакты только на деловой государственной взаимовыгодной основе, и они к нам никаких других претензий не могли предъявить. И мы, конечно, никаких особых надежд не питали. Иное дело, когда мы встретились с лейбористами. Они-то считают, что у них рабочая партия; что они защищают интересы рабочего класса. Мы, конечно, за ними этого не признавали и не признаем. Поэтому сразу возникла напряженность. Гэйтскелл, правда, еще проявлял какую-то тактичность.

Причиной же конфликта послужило следующее. Они заранее сговорились, и во время своего выступления Гэйтскелл, вытащив какую-то бумагу, сказал, что тут список социал-демократов, которые арестованы и сидят в тюрьмах в Польше, Чехословакии, других странах Восточной Европы. Он попросил нас посодействовать тому, чтобы их выпустили на свободу. Булганин вначале хотел было взять у него список и стал говорить, что мы изучим этот вопрос. Но тут я подтолкнул его и шепнул, что его втягивают в провокацию. Ведь мы не могли обсуждать такой вопрос даже по соображениям формы. Получится вмешательство в дела других государств. Так мы им и ответили и взамен посоветовали обратиться к правительствам соответствующих стран. Тут вдруг вмешался Браун. Он начал задавать провокационные вопросы, которыми вызывал нас просто на скандал. Взяв слово, он произнес речь, в которой критиковал наши внутренние порядки. Это было недопустимо: мы являемся у них гостями, а они выступают с критикой нашей политики.

Взял слово Булганин для ответного выступления. Он отвечал по-обывательски, и мне его просто невозможно было слушать. Он обошел критические замечания в наш адрес и предложил какой-то обычный тост за счастье и здоровье присутствующих. Обыденная речь, которая уместна в питейных делах, когда встречаются друзья-товарищи и желают друг другу процветания. А с той стороны была произнесена политическая, задиристая речь. Я не вытерпел и, когда Булганин закончил, попросил: "Разрешите мне выступить". Они согласились. И я напал на этого Брауна. Говорю: "Господин Браун, я расцениваю ваше выступление как провокацию". Назвал все своими именами и начал его тоже критиковать: "Вы нас пригласили на обед. Но если вы хотите вести разговор, оскорбительный для нас, то нам ничего не остается делать, как поблагодарить вас за приглашение и уйти". Сразу возникло большое обострение. Вышло так, что на этом обед закончился, и мы демонстративно ушли. Назавтра, когда мы встретились с Иденом, он опять улыбался в свои усики: "Ну, как у вас вчера прошел вечер с лейбористами?" Он-то все уже знал, ему было доложено. Я тоже улыбнулся: "Да, знаете, не совсем... ". "А я говорил вам, что с консерваторами у вас скорее может установиться контакт, чем с лейбористами. Это же невозможные люди!" Он как консерватор воспользовался этим конфликтом и начал хвалить своих.