– Тогда «огнем и мечом» – это и его стиль... если цены достаточно высоки.

Хененгард посмотрел на потолок.

– Почему никто не знает об этом? – спросил я.

Хененгард еще немного продвинулся вперед и теперь сидел, едва касаясь кресла.

– Скоро это случится, – спокойно проговорил он. – Я иду по его следу четыре с половиной года, и конец уже близок. Никому не позволю помешать мне. Поэтому мне необходима полная конфиденциальность. Я не позволю сбить меня с курса, разрушить мои планы. Понимаете? – Розовый цвет его шеи сгустился до томатного. Он дотронулся до своего воротника, расстегнул его, ослабил галстук. – Он очень осторожен, – продолжал Хененгард. – Прекрасно заметает следы. Но я намерен побить его в его собственной игре.

– Как заметает свои следы?

– С помощью множества теневых корпораций и холдинговых компаний, дутых синдикатов, счетов в иностранных банках. Буквально сотни торговых счетов, действующих одновременно. Плюс батальоны лакеев, таких как Пламб, Робертс и Новак, большинство из которых знают только небольшую часть каждого дела. Это прикрытие настолько надежно, что даже такие люди, как мистер Сестер, не могут разглядеть, что за ним скрывается. Но когда Джонс падет, он грохнется изо всей силы, доктор. Это я вам обещаю. Он наделал ошибок, и я подцепил его на мушку.

– Ну так что же он разворовывает в Западной педиатрической больнице?

– Вам действительно ни к чему знать подробности. – Хененгард взял чашку и сделал глоток.

Я вспомнил свой разговор с Лу:

"– Зачем синдикату выкупать ее, а потом закрывать?

– Причины могут быть разные... Им нужна была собственность фирмы, а не она сама.

– Какая собственность?

– Диагностическое оборудование, инвестиции, пенсионный фонд..."

– Врачебный пенсионный фонд, – проговорил я. – Джонс распоряжается и им, так ведь?

Хененгард поставил чашку на стол.

– Устав больницы гласит, что это его компетенция.

– И что он с ним сделал? Превратил его в собственную копилку?

Хененгард молчал.

Майло пробурчал:

– Вот дерьмо.

– Что-то в этом роде, – подтвердил Хененгард, нахмурившись.

– Размеры пенсионного фонда выражаются восьмизначным числом? – спросил я.

– Весьма солидным восьмизначным числом.

– Ну так расскажите, как это возможно?

– Немного везения, немного умения, но главным образом – простое течение времени, доктор. Вы когда-нибудь считали, сколько дает тысяча долларов, положенная сроком на семьдесят лет на сберегательный счет с пятью процентами годовых? Попробуйте как-нибудь. Врачебный пенсионный фонд составляет семидесятилетнюю стоимость корпоративных облигаций и акций с голубой каймой, которая возросла в десять, двадцать, пятьдесят, сто раз, которая бессчетно дробилась, по которой выплачивались дивиденды, в свою очередь, вновь инвестируемые в этот фонд. Со времен Второй мировой войны рынок акций стабильно укреплялся. В этом фонде имеются такие сокровища, как акции компании Ай-Би-Эм, в свое время купленные по два доллара за штуку. Акции «Ксерокса» по одному доллару. И в отличие от коммерческого инвестиционного фонда здесь почти ничего не выплачивается. Устав гласит, что фонд нельзя использовать для оплаты больничных расходов, поэтому единственный отток денег – это выплаты уходящим в отставку докторам. А это всего-навсего тоненькая струйка, потому что устав также сводит к минимуму выплаты тем, кто уходит, не отработав в этой больнице двадцать пять лет.

– фактическая структура такова, что всякий, покидающий больницу раньше установленного срока, не получает ничего, – сказал я, вспомнив слова Эла Маколея о том, что он не заработал никакой пенсии.

Хененгард одобрительно кивнул. Студент наконец начинает правильно понимать сказанное.

– Это называется правилом частичной выплаты, доктор. Большинство пенсионных фондов имеют такую структуру – предполагается, что она стимулирует преданность сотрудников. Когда семьдесят лет тому назад медицинская школа согласилась внести свою долю в этот фонд, она поставила условие, что, если доктор уходит, не прослужив пяти лет, он не получает ни единого пенни. Та же участь ожидает того, кто уходит, проработав сколько угодно лет, и продолжает врачебную практику, получая примерно такую же зарплату. Доктора очень легко находят работу, поэтому эти две группы составляют восемьдесят девять процентов случаев. Из оставшихся одиннадцати процентов весьма немногие служат все двадцать пять лет и удовлетворяют условиям для получения полной пенсии. Но деньги, вносимые в фонд за каждого врача, который когда-либо работал в больнице, остаются в нем и зарабатывают прибыль.

– Кто еще, кроме медицинской школы, вносит деньги в фонд?

– Вы служили в штате, разве вы не читали перечень полагающихся вам пособий и пенсии?

– Психологов не включали в этот фонд.

– Да, вы правы. Там предусматриваются только доктора медицины... Ну что ж, считайте, вам повезло, что вы доктор философии.

– Кто еще вносит деньги в фонд? – повторил я свой вопрос.

– Остальное доплачивает больница.

– Доктора ничего не платят?

– Ни единого пенни. Именно поэтому они приняли такие строгие правила. Но это было очень непредусмотрительно с их стороны. Большинству из них пенсия не светит.

– Крапленые карты, которые обеспечивают Джонсу приток в копилку восьмизначной суммы, – заключил я. – Поэтому он и делает жизнь персонала невыносимой. Он не хочет уничтожить больницу, ему надо, чтобы она еле тащилась и чтобы ни один врач не задерживался в ней слишком долго. Ему выгодно поддерживать быструю смену персонала – пусть врачи уходят, не выслужив и пяти лет, пусть уходят, пока сравнительно молоды, чтобы найти работу на уровне здешней. Пенсия продолжает накапливать дивиденды, которые не нужно выплачивать, и Джонс пожинает плоды.

Хененгард энергично кивнул:

– Шайка грабителей, доктор. Это происходит по всей стране. В США существует свыше девятисот тысяч корпоративных пенсионных фондов. Два триллиона долларов, управляемых доверенными лицами от имени восьмидесяти миллионов работников. Когда последнее повышение цен на рынке создало миллиарды долларов прибыли, корпорации вынудили конгресс ослабить правила ее использования. Теперь деньги считаются имуществом компании и менее всего – собственностью рабочих. Только за один прошлый год шестьдесят самых крупных корпораций США имели шестьдесят миллиардов в собственном распоряжении. Некоторые компании начали покупать страховые полисы, чтобы иметь возможность использовать основной капитал. Отчасти именно это разожгло манию приобретения контрольного пакета; статус пенсионного фонда – это первое, что учитывают спекулянты фондового рынка, когда выбирают свои жертвы. Они ликвидируют компанию, используют прибыль для покупки следующей компании, а потом ликвидируют и ее. И так повторяется раз за разом. Если по этой причине людей выбрасывают с работы, что ж, очень печально.

– Богатеют за счет чужих денег.

– Не имея надобности создавать какие-либо товары или оказывать услуги. Кроме того, как только вы начинаете думать, что чем-то владеете, вам становится легче изменять правила. Нелегальные манипуляции с пенсией приобрели небывалый размах – растраты, личные займы из фонда, предоставление приятелям контрактов на управление, получение взяток, в то время как приятели требуют неслыханного вознаграждения за управление, – все это дань организованной преступности. На Аляске мы столкнулись с ситуацией, когда подобная банда полностью присвоила себе профсоюзный фонд и рабочие потеряли все до единого цента. Кроме того, компании поменяли правила в середине игры, изменив условия выплаты пенсии. Вместо ежемесячной выплаты вышедшему на пенсию выдают сразу все деньги, исходя из расчета ожидаемой продолжительности его жизни, а компания берет на себя роль прорицателя. Сейчас такая форма узаконена, но, по сути, она уничтожает весь смысл пенсии как материального обеспечения рабочего человека в преклонном возрасте. Рядовой парень в голубом воротничке не имеет ни малейшего представления, как вложить свои деньги. Только пять процентов делают это. Большинство же растрачивают пенсии по мелочам и остаются на мели.