У заместителя начальника. У Майло опять неприятности. Я надеялся, это не связано с тем, что он кое-что делал для меня. Пока я раздумывал над этим, позвонила Робин.

– Привет, как поживает наша малышка?

– Мне кажется, я разгадал, что с ней происходит, но беспокоюсь, не ухудшит ли мое открытие ее положение.

– Как это?

Я рассказал ей.

– Ты уже говорил с Майло?

– Я только что пытался разыскать его, а его вызвали к заместителю начальника. Он, используя компьютер департамента, занимался неофициальным розыском. Для меня. Надеюсь, это не создало для него неприятности.

– О, – проговорила Робин. – Ну, ничего, он выкрутится – это он уже не раз доказал.

– Какая мешанина, – продолжал я. – Это дело вызывает слишком много воспоминаний, Робин. Все те прошлые годы в больнице – восьмидесятичасовые рабочие недели, и все страдания, которые приходится проглатывать. Сколько мусора, с которым я не смог ничего поделать. Лечащие врачи тоже не всегда были в состоянии что-либо сделать, но в их распоряжении, по крайней мере, были пилюли и скальпели. А у меня только слова, кивки, многозначительные паузы и замысловатая поведенческая методика, применять которую мне выпадало очень нечасто. Большую половину дня я бродил по палатам, ощущая себя плотником с плохим инструментом.

Робин молчала.

– Да-да, я знаю, – продолжал я. – Жалость к себе у других вызывает скуку.

– Ты не можешь накормить грудью весь мир, Алекс.

– Ничего себе образ.

– Я говорю серьезно. Ты не менее мужествен, чем другие мужчины, но иногда мне кажется, что ты – страдающая мать, желающая накормить весь мир. Позаботиться обо всем. Это, возможно, и хорошо – только посмотри, скольким людям ты помог. Включая Майло, но....

– Майло?

– Конечно. Подумай, с чем ему приходится сталкиваться. Гей-полицейский, служащий в департаменте, где не признают существования подобных вещей. Официально он не существует. Подумай о постоянном отчуждении. Конечно, у него есть Рик, но это другой мир. Твоя дружба для него как ниточка – связь с остальным миром.

– Я дружу с ним не из благотворительности, Робин. Не надо делать из этого политики. Он просто нравится мне как человек.

– Именно так. Он отлично понимает характер твоей дружбы. Он как-то сказал мне, что ему потребовалось шесть месяцев, чтобы привыкнуть к сознанию, что у него есть подобный друг. Кто-то, кто принимает его таким, какой он есть. Он говорил, что такого друга у него не было с младших классов средней школы. Он ценит и то, что ты не пытаешься «лечить» его. И именно поэтому он старается для тебя. И, если из-за этого он попал в неприятную ситуацию, он сможет выкрутиться. Мы знаем, он, слава Богу, выкручивался и из худших положений... Ой, мне нужно выключить плиту. Ну ладно, на сегодня хватит с тебя глубоких мыслей.

– Когда ты успела стать такой мудрой?

– Я всегда была такой, мой кудрявый. Просто тебе стоит пошире открыть глаза.

Опять один. Я чувствовал себя готовым выпрыгнуть из собственной кожи. Позвонил оператору на телефонном коммутаторе. Четыре сообщения: какой-то адвокат просил о консультации по поводу опеки над ребенком, кто-то со степенью магистра управления бизнесом обещал помочь увеличить мою клиентуру, окружная ассоциация психологов желала знать, намерен ли я участвовать в следующем ежемесячном совещании, и если да, то что я предпочитаю – цыпленка или рыбу. И последнее сообщение от Лу Сестера: он не нашел ничего нового о бывших нанимателях Джорджа Пламба, но будет продолжать поиск.

Я вновь позвонил Майло, на тот случай, что он вернулся от заместителя начальника. Ответил Чарльз Флэннери, и я повесил трубку.

Что готовит Стефани, встречаясь с Хененгардом?

Проявление обыкновенного болезненного карьеризма или кто-то нажал на нее, используя давний арест за управление автомобилем в нетрезвом состоянии?

А возможно, ее пристрастие к спиртному не отошло в прошлое? Что, если эта тяга к выпивке все еще не поддается контролю и они используют это в своих целях?

Используют это в своих целях и в то же время готовят ей место главы отделения?

В этом нет никакого смысла – или наоборот, в этом скрыт очень глубокий смысл.

Если я был прав, предполагая, что Чак Джонс намерен уничтожить больницу, то назначение беспристрастного заведующего отделением будет чрезвычайно выгодно.

Крыса, карабкающаяся на тонущий корабль...

Я подумал кое о ком, кто спрыгнул с такого корабля.

Что заставило Мелендес-Линча в конце концов уйти?

Я не знал, захочет ли он разговаривать со мной. Наша последняя встреча, состоявшаяся несколько лет тому назад, была испорчена его глубокой подавленностью – мне стало случайно известно о неудачном лечении одного пациента и нарушении Раулем врачебной этики.

Но что я потеряю?

В справочном бюро Майами был зарегистрирован только один номер его телефона, служебный. Больница «Милосердной Девы Марии». Во Флориде сейчас уже полдевятого. Секретарша уже ушла, но, если Рауль не изменил своим привычкам, он все еще должен быть на работе.

Я набрал номер. Записанный на пленку культурный женский голос сообщил мне, что я соединился с офисом главного врача, но офис уже закрыт. Затем я услышал перечень кодов, которые могут соединить меня с оператором доктора Мелендес-Линча.

Я набрал номер кода немедленного розыска и ожидал ответа, размышляя о том времени, когда машины начнут вызывать друг друга и исключат путающий их человеческий фактор.

Еще не забытый голос произнес:

– Доктор Мелендес-Линч.

– Рауль, это Алекс Делавэр.

– А-алекс? Не шутишь? Как твои дела?

– Ничего, Рауль. А у тебя?

– Слишком жирный и слишком занятой, но в остальном превосходно... Вот это сюрприз. Ты что, здесь, в Майами?

– Нет, все еще в Лос-Анджелесе.

– А-а... Тогда расскажи мне, как ты провел все эти годы?

– Так же, как и предыдущие.

– Снова занимаешься частной практикой?

– Краткосрочными консультациями.

– Краткосрочными... значит, все еще в отставке?

– Не совсем. А как ты?

– Тоже в основном все, как и всегда, Алекс. Мы работаем над несколькими очень увлекательными проектами – изучаем в лаборатории онкогенеза повышенную проницаемость клетки, несколько специальных субсидий на разработку экспериментальных лекарств. А теперь скажи мне, чему я обязан честью твоего звонка?

– У меня к тебе вопрос. Но не профессиональный. Вопрос личного характера, поэтому, если ты не захочешь отвечать, так сразу и скажи.

– Личного характера?

– По поводу твоего ухода из больницы.

– Что именно ты желаешь знать?

– Почему ты это сделал.

– А можно спросить, почему ты вдруг проявляешь такое любопытство по поводу этих причин?

– Потому что я вернулся в Западную педиатрическую – консультирую по одной болезни. И это место выглядит по-настоящему печальным, Рауль. Плохой моральный климат, люди уходят – такие люди, от которых я никогда не ожидал, что они это сделают. Я знаком с тобой ближе, чем с другими, поэтому и звоню тебе.

– Да, это вопрос личного характера, – проговорил Рауль. – Но я не отказываюсь ответить на него. – Он засмеялся. – Ответ очень прост, Алекс. Я ушел потому, что был не нужен.

– Новой администрации?

– Да. Этим варварам. Выбор, который они предоставили мне, был прост. Уходи или погибни как профессионал. Это был вопрос выживания. Пусть тебе говорят все, что угодно, но деньги не играли здесь абсолютно никакой роли. Никто никогда не работал в Западной педиатрической ради денег, это тебе известно. Хотя, когда вестготы забрали управление в свои руки, материальное положение больницы заметно ухудшилось. Замораживание зарплаты, свертывание программы приема на работу, сокращение нашего секретарского персонала, весьма надменное отношение к врачам, как будто мы были их слугами. Они даже выставили нас на улицу. Как ненужные вещи. Я мог переносить все это ради работы. Ради научных исследований. Но когда и их прикрыли, у меня просто не было оснований оставаться.