Мои блуждания среди зостеры были прерваны глухим рокотом грома. Сизая туча клубилась над сопками. Николай стоял на берегу и, махая рукой, что-то кричал. Солнце еще выглядывало из-под краешка тучи, а дождь уже накрыл бухту. Если смотреть снизу вверх, с «рыбьей точки зрения», дождевые капли выглядят как бесчисленные серебристые острия, пронзающие поверхность воды.

Пока я снимала резиновый костюм, ливень обдавал меня ледяными струями. Поднялся сильный ветер, Николай уже вымок до нитки. Мы оба дрожали от холода и, поскольку наш дом еще не был выстроен в этом распадке, поторопились к перевалу.

По тропинке бежали ручьи, ноги скользили на размокшей земле. С перевала мы спускались прямиком по мокрой, полегшей от дождя траве, резонно рассудив, что мы от этого мокрее уже не станем.

Вода в бухте кипела под ливневыми ударами. На наше счастье, катер стоял рядом с баржей, готовясь вести ее к комбинату. Через несколько минут мы сидели в маленькой рубке, наблюдая в открытую дверь, как Рисовая падь медленно скрывается за сеткой дождя.

* * *

Над спокойной светлой водой — высокие обрывы. На них зелень пышных садов. Крыши домов выглядывают из-за листвы. Это Посьет.

Наш катерок огибает мыс и входит в узкую и длинную бухту Новогородскую. Она зажата между материком и полуостровом Краббе. Слева по борту — невысокие берега с синими сопками вдали. Справа холмы полуострова, зеленеющие травой. У их подножия вдоль воды тянутся тропинки. Издали кажется, что это тонкие, светлые нити в несколько рядов легли на траву. Пестрое стадо стоит на отмели по брюхо в воде, спасаясь от докучливых мух. Другое стадо рассыпалось по зеленым склонам холма. Вереницы коров и телят идут по тропинкам. Сколько же здесь пасется скота! За каждым поворотом берега рассыпаны белые, черные, рыжие пятна гуртов. Появилась фигура верхового, спустилась с холма и исчезла в распадке. Если это пастух, то как он управляется со всеми этими стадами? Здесь ведь не одна тысяча голов.

А бухте конца нет. Солнце поднялось уже высоко, хочется скорее познакомиться с новыми местами. Но надо добраться до конца бухты, в ее кут. По экспедициям прошлых лет

Николай хорошо знает эти места. Он уверяет, что самое интересное мы найдем в мелкой теплой воде кута.

Катерок держится ближе к полуострову Краббе, и вот наконец берег материка начинает отходить влево. Бухта заметно расширяется. Еще поворот — и далеко впереди показалась узкая полоска плоского перешейка. За ним темная, взлохмаченная прибоем вода залива Посьет. Замолкло тарахтение мотора, катер прошел по инерции еще немного и остановился.

Из рубки выглянул капитан.

— Слезай, приехали! — засмеялся он, глядя на мое недоумевающее лицо, — Дальше нам нельзя, очень мелко. И к берегу не могу подойти. Сейчас мы вам дадим лодку.

Я заглянула за борт. В воде расплывались коричневые клубы ила, потревоженного нашим маленьким судном. Сквозь воду виднелись зеленые пятна — заросли морской травы. Тяжелая плоскодонка медленно двигалась к берегу. Весла путались в густой зостере, с каждым гребком на них повисали гирлянды ее шелковистых тонких листьев. Скоро мы стали задевать веслами за дно, а до берега было еще далеко. Катер дал прощальный гудок и ушел до вечера. Он вернется за нами перед заходом солнца. Капитан рассказал, где поблизости разыскать источник с пресной водой, консервы и хлеб у нас есть. Погода отличная, солнечная. Только ветер немного беспокоит. Он налетает сильными порывами, но быстро стихает, не успев развести волны. Здесь нет высоких сопок, чтобы преградить ему дорогу. Если задует как следует, работать будет трудно.

Вместо уключин были воткнуты размочаленные, кривые колышки. Весла оказались разной длины. То отталкиваясь веслом, как шестом, то подгребая, мы наконец добрались до низкого берега. Выбросы сухой зостеры, перемешанной с песком и битой ракушей, образовали здесь упругий и очень плотный матрац.

Вытаскивая лодку, мы разворошили и обрушили в воду большой пласт серо-коричневой, слежавшейся травы. Из-под пепельной, хрупкой трухи выглянул выпуклый бок раковины. Я осторожно освободила ее из-под наноса. Большая, с кулак, матово-белая раковина рапаны внутри светилась оранжевыми, зоревыми переливами, К сожалению, глубокая трещина шла поперек витков. Я копнула в трухе и нашла еще одну, но уже совсем разбитую рапану. Их оказалось здесь очень много, этих крупных бело-розовых раковин в разных стадиях разрушения. На некоторых были только трещины, от других остались одни осколки. Они были перемешаны с битыми раковинами устриц. Рапаны питаются на устричниках. А по словам Николая, метрах в трехстах от конца песчаной косы, на которой стояла наша лодка, начинается замечательный устричник. Глубина метра два или три, не больше, прозрачная вода и масса животных, самых разнообразных.

В этот день мне предстояло плавать одной. У Николая второй день болит ухо, и в воду ему лезть нельзя. Он помог мне натянуть резиновый костюм, показал с берега, где искать устричник, и ушел вглубь полуострова, захватив сачок для ловли насекомых. Я по опыту знала, что теперь он пропал надолго.

Дно у берега было усыпано тонкими витыми раковинами моллюска батиллярии. Их были тысячи, живых и мертвых. С метровой глубины начиналась дремучая зостера, перевитая, как лианами, коричневыми шнурами хорды. Здесь не было песчаных площадок и проходов, как в милой нашему сердцу бухте Троицы. Иногда только появлялись проплешинки, где трава была не такой густой, вот и все. На одном из таких разреженных участков я увидела харибдиса. На этот раз поймать его было нетрудно. Окрыленная успехом, я сунула его в плетеную сумку, висящую на поясе.

Еще один харибдис мелькнул в траве. Скорее за ним! Но вдруг будто острые щипцы впились мне в бедро. Это краб, мой пленник, просунул клешню в ячейку сумки. Правда, он тут же меня и отпустил, но, пока я укоротила сетку, пока обследовала назревающий синяк, второй харибдис уже скрылся.

Случайно взглянув на берег, я увидела, что по тропинке идет Николай с серьезным и несколько скорбным выражением лица, а в нескольких шагах позади него едет верхом на лошади загорелый мужчина. Верховой не спускал глаз с Николая и самым выразительным образом держал правую руку в кармане.

При виде этой картины меня одолел смех. Ну конечно, еще не было экспедиции, чтобы Николая не ловили и не проверяли кто он такой. Даже уезжая в подмосковный лес за грибами, он всегда берет с собой документы, и это очень часто оказывается кстати. Что-то есть у него в лице такое, что пробуждает бдительность в окружающих. То ли это его цыганского вида дремучая борода в комбинации с очками, энтомологическим сачком и сугубо небрежным костюмом, который он носит в поездках, то ли еще что-нибудь, но его колоритная фигура возбуждает подозрение.

На этот раз он оставил документы в рюкзаке. Я вылезла на берег, не сообразив, что и у меня вид был достаточно непривычный для жителя далекого, пустынного острова. У конвоира глаза заметно округлились, когда из воды вышло существо в резиновом костюме, с маской и ластами, но на мое приветствие он ответил вежливо.

Наш новый знакомый очень внимательно проглядел документы, расспросил, где мы живем и как добрались сюда, подивился, что не заметил катера, и, наконец, поверил, что мы «свои». Мы выкурили трубку мира, то есть заплесневелые папиросы, которые обычны здесь, у моря, и верховой уехал, сказав нам на прощание весьма снисходительно:

— Ну, работайте, работайте. Это ничего, можно.

Николай ушел вслед за ним. Однако надо было искать устричник. Ветер все усиливался. Мелкие злые волны побежали по бухте. Им было где разгуляться, до противоположного берега несколько километров.

Узкий язык песчаной косы, истоптанный коровами, переходил в длинную отмель с дном, усыпанным чистой битой ракушкой. В небольших углублениях лежали груды ребристых раковин таис. Я мимоходом набрала их с десяток. За отмелью началась зостера. Я прорывалась сквозь нее с остервенением, держа одной рукой маску, другой раздвигая зеленую стену. Это было очень утомительно. Заросли казались бесконечными. И вдруг сразу трава осталась позади, открылось чистое дно, пестрое, как цветник. В жизни своей я не видела такого богатства морских животных и таких ярких красок в подводном мире. Глубина была всего полтора или два метра, и все оттенки окраски животных казались почти такими же интенсивными, как в воздушной среде.