Кроме сарганов, в ставнике были бычки и несколько мелких скатиков, относившихся к своему плену с полнейшим равнодушием и спокойно лежавших на складках сети, вряд ли даже замечая, что находятся в ловушке.
Прошло уже не менее двух часов, как я вошла в воду. Пора было возвращаться к своему лагерю. По дороге обратно вдоль береговой линии поминутно встречались косячки кефали штук в 10–15. В поле зрения все время мелькали серебристые, толстые тела рыб. Они, видимо, предпочитали держаться у глубины в метр или полтора, медленно переплывая с места на место в поисках корма. Я плыла, не соблюдая даже элементарной осторожности и во всю шлепая ластами по поверхности воды. Передо мной как метлой сметало рыбу. То и дело из зарослей кидались испуганные кефали и бычки. Кефали плыли, как говорится «в полводы», бычки неслись у самого дна, с неожиданной быстротой делая на ходу резкие повороты. Казалось, что вот-вот они заденут за дно толстыми животами.
Я ушла из Татарской бухты с твердым намерением вернуться туда немного попозже, в конце дня, когда в ставник соберется побольше рыбы, однако небольшой дождь и набежавшие облака помешали мне в тот же день вернуться к ставнику.
На другой день опять дул северо-западный ветер, но он начисто вымел небо, и солнце сияло, как летом. Чтобы не перемерзнуть раньше времени, я не заплывала далеко от нашего лагеря, через каждый час выходя погреться на солнце. Кефали опять было очень много. Сама не знаю, как мне удалось подкрасться к трем кефалям, углубившимся в поисках морских червей среди зостеры. Я вцепилась двумя руками в скользкие, тонкие листья и буквально боялась дышать. В метре от меня большая кефаль подковыривала мордой верхний слой песка и с аппетитом шлепала толстыми губами. Другая, поменьше, быстрыми движениями склевывала что-то с поверхности плоского камня. Чуть дальше еще несколько кефалей собрались все головами в одну маленькую прогалину и возились там в свое удовольствие, поднимая в воду золотистую на солнце пыльцу мути.
Тревогу подняла кефаль, обиравшая что-то с камня. Она повернулась в мою сторону и замерла на долю секунды. В следующее мгновение она резко метнулась в сторону. Все остальные, как по сигналу, кинулись вслед за ней. На этот раз я тоже поплыла за ними. Было интересно взглянуть, куда направятся испуганные рыбы. Они так решительно плыли к берегу, что, казалось, вот-вот выйдут на него и спрячутся там от меня среди береговых скал. До этого дело, однако, не дошло. Кефали заплыли на глубину до полуметра, резко повернули вдоль берега и, плывя по мелководью, скрылись из глаз.
Метрах в двухстах от берега, где дно покрыто мельчайшим заиленным песком, а глубина два-три метра, лежали небольшие кучки раздавленных раковин моллюсков-сердцевидок. В каждой кучке была пригоршня ракушек.
Кто-то поедал здесь сердцевидок, давя твердую раковину. Кучки, вероятно, образовались оттого, что рыба набирала в рот несколько штук моллюсков, а потом сразу выплевывала все остатки. Но кто?
Николай высказал предположение, что здесь кормился осетр. На Каспии Николай наблюдал за осетрами, которые поступали именно так: набирали в рот моллюсков, а потом выплевывали дробленые остатки раковины. Впрочем, вопрос остался нерешенным.
Вполне возможно, что моллюсков здесь ела совсем другая рыба, например большой морской кот. Подводные спортсмены могут сами разрешить этот вопрос, если он их интересует. Что же касается морских котов, то их было здесь много, особенно маленьких, в тетрадь величиной. Они лежали на дне, присыпав по обыкновению края плавников песочком, или переплывали с места на место, роясь в песке.
На пути к берегу я встретила пеламидок, небольшой косячок в четыре штуки. Казалось, они не торопились, но спинные плавники были так же плотно прижаты к их спинкам, как и во время охоты, когда они стремглав неслись за ставридой. Рыбки отнеслись ко мне настороженно и близко не подпустили. Дальше опять пошли заросли занихеллии и зостеры. Глубина стала не более метра. Заржавевший кусок железа лежал рядом с лужайкой травы. Митилястеры и балянусы густо облепили поверхность металла. Вероятно, это была отломанная лапа небольшого якоря. Под ней, сбившись тесной кучкой, лежало штук пять или шесть бычков. Места было мало, и поверх всей компании лежал еще бычок, которому не хватило места на грунте. Эта ямка под куском ржавого железа, битком набитая бычками, служила для них таким же убежищем, как и камни, которых здесь было мало.
Чуть дальше, у самого края зарослей травы, прямо под собой я увидела крупную камбалу-глоссу. Она лежала совершенно неподвижно. Нас разделял метр водной толщи. Я просто нагнулась и крепко схватила ее за голову и хвост. Камбала была сантиметров в 35–40. Я стояла по пояс в воде, держа камбалу, как поднос, двумя руками и была в полной растерянности. Что делать с ней дальше? Нести домой, где рыбы и так сколько угодно, и жареной и вареной? Кроме того, меня немного смущало, что камбала так неподвижно лежала у меня в руках. Может быть, она дохлая? Я совсем забыла, что так же вели себя маленькие камбалки на Черном море, и слегка разжала свою судорожную хватку, чтобы посмотреть, двигает ли рыба жабрами. Камбала разрешила все мои сомнения, метнувшись от меня с резвостью, неожиданной в этой плоской рыбе. Она сделала полукруг в толще воды и поскорее залегла где-то с другой стороны травки. На том месте, где она лежала, остался отчетливый отпечаток ее тела. Я искала камбалу некоторое время, но вместо нее нашла другую камбалку, калкана, величиной в ладонь. Он метнулся у меня из-под пальцев и, пустив фонтанчик песка, под его прикрытием спрятался немного дальше.
Мне все больше нравилось здесь, на Казантипе. Правда, все это было больше похоже на мелкий садок с рыбой, чем на величественные подводные пейзажи настоящих морей, но и это мелководье имело свои преимущества. Вода была прогрета солнцем, не слишком мутная, несмотря на сильный ветер, который с этой стороны мыса почти не чувствовался, а рыбы было столько, что радовалось сердце. Некоторое однообразие видов компенсировалось количеством животных.
Крупного калкана я встретила во второй половине дня, когда плыла, чтобы нанести визит рыбе в ставнике. Вот этот уже не дал возможности схватить его руками. Он поднялся со дна метрах в двух от меня темный, округлый, похожий на большое бронзовое блюдо, потемневшее от времени. Левая, слепая сторона рыбы казалась в воде очень белой. Калкан почти скрылся из виду, а белое пятно долго еще мелькало в зеленоватом тумане, становясь все более мутным.
Я подплывала к ставнику. Впереди шла вертлявая стайка серебристой ставриды. Они дошли до крыла, замешкались немного, потом повернули вдоль преградившей им путь сети, направляясь ко входу в невод. Я осталась снаружи, не желая без разрешения рыбаков заплывать в ставник. Кроме того, меня не очень привлекала перспектива ожидания вместе с рыбой утренней срезки, что вполне могло случиться, если бы я запуталась в сети. Через прозрачную стенку мне было и так отлично видно, что делается в ставнике. Там кружила рыба.
Мимо меня проплыли два или три крупных судака, потом появились ставриды, не те, что вошли только что, а более крупные. Мелькнули крупные пеламиды, которые двигались толчками, то замирая на месте, то кидаясь вперед. Вдоль стенки, непрерывно тыкаясь носом в сеть, проследовал крупный хвостокол. Он искал выход из ставника. Как ни странно, рыба не догадывалась вернуться тем же путем, каким она заходила в ловушку. Впрочем, кое-кто догадывался. Я заметила несколько кефалей. Они прошли вдоль крыла, обогнули его и вышли с другой стороны. Получасовое наблюдение за кефалями подтвердило первое наблюдение. Иногда, дойдя до крыла, кефали просто поворачивали назад, иногда заходили даже внутрь невода, но через некоторое время все же выходили из ловушки. Одна или две из них, встретив препятствие, выпрыгнули из воды, но ударились о высоко натянутую сеть и упали назад. Разумеется, какой-то процент кефалей заходит в невод и не успевает выбраться из него до прихода рыбаков (это подтверждает их наличие в уловах), но процент этот совершенно ничтожен по сравнению с громадным количеством кефали в бухте. Для ловли кефали существуют специальные сети.