Николай нашел описание цветка в определителе растений. Он называется ясенец, или огонь-трава, выделяет в жару обильные эфирные масла, обжигающие кожу и вспыхивающие от поднесенной спички ярким синим пламенем. При этом цветок остается невредимым, как неопалимая купина. Мы проделали этот опыт в тихий и жаркий день. С легким треском взвилось пламя, охватило все растение и сейчас же погасло, оставив после себя слегка завядшие концы листьев.

Нам рассказали старожилы, что на Карадаге было несколько случаев тяжелых ожогов туристов и отдыхающих. Девушки, одетые по-южному легко, загорали на весеннем солнце, бродя в горах по зарослям ясенца и собирая громадные охапки его цветов. Их отпуск превратился в двухмесячное пребывание в больнице с тяжелыми ожогами. Аналогичные случаи были и на Кавказе, где приезжие тоже соблазнялись красивыми и необычными цветками ясенца.

Двадцать дней, то есть большую часть отпуска, Николай ходил с забинтованными до локтей руками, пестуя и выхаживая свои язвы. Он развлекался тем, что день ото дня зарисовывал развитие ожогов на своих руках.

Мои подводные дела шли тоже не очень хорошо. Правда, теплое белье под резиновым костюмом творило чудеса, и в те дни, когда вода становилась хоть немного прозрачнее, я смело отправлялась плавать, невзирая на низкую температуру воды, и могла находиться в ней до двух часов. Но что было действительно плохо и не продумано, это отсутствие лепестковых клапанов, которые я не успела купить, а как их сделать, так и не потрудилась узнать у более опытных товарищей. Воздух из костюма приходилось выпускать сложным путем, заходя постепенно в воду, которая обжимала на мне резину и по мере погружения перегоняла его все выше. В конце концов у меня на спине и груди вздувались два горба, как у «Петрушки». Оттягивая край капюшона, я вытравливала воздух, но часть его все равно оставалась и очень мешала погружению. Я тщетно ныряла по всем правилам подводной науки. В лучшем случае мне удавалось с размаху уйти под воду на метр или полтора, в худшем — весь воздух переходил в ноги, и я плавала вниз головой, а на поверхности болтались чудовищно раздутые слоновые ноги с ластами. Повернуться снова головой вверх было очень трудно.

Почему-то такие неприятные происшествия вызывали дружный смех свидетелей моих злоключений.

Я сердилась на глупое веселье, пока однажды такое несчастье не случилось с товарищем, одолжившим у меня костюм. В этот раз я впервые взглянула со стороны на беспомощно барахтающиеся громадные колбасы с ластами, и меня одолел смех. Зрелище было уморительно глупое и смешное, и я простила веселящихся насмешников на берегу.

Потом я приспособилась и ценой нескольких ледяных струек умудрялась выпускать из костюма весь воздух. Мерзли под водой только голые кисти рук и подбородок. Маска закрывала лоб до края капюшона, теплое белье с честью выполняло свой долг, и я могла практически находиться в воде сколько мне было угодно.

Когда температура воды немного поднялась, в дело пошел короткий промокающий костюм. Под него тоже надевались теплые шерстяные веши. Вода проникала в костюм в первую же минуту погружения и смачивала джемпер, стекая холодными струйками по спине и животу. Однако очень скоро тонкий слой воды, пропитавший шерсть, согревался, и новые порции холодной воды уже не касались тела.

Насколько теплее вода, пропитавшая одежду, заметно, когда начинаешь раздеваться. Быстро растерев тело сухим и жестким полотенцем, я расстилала для просушки мокрый комплект и могла продолжать плавание буквально через несколько минут, надев второй, сухой комплект под тот же резиновый костюм.

В «промокающем» костюме можно было плавать более полутора часов при температуре в 16–17 градусов. Зябли только кисти рук. На ноги под ласты даже в самую теплую погоду я надевала толстые шерстяные носки. Тогда совершенно не ощущается давление ластов на стопу, пальцы не упираются в конец ластов, ногам тепло, а выходить из воды по острым камням совсем не больно. Только пришлось подшить к носкам еще кусочек клеенки на пятку, более всего страдающую от порезов.

В этом году подводные спортсмены начали появляться в районе Карадага с начала июня. Я не на шутку обрадовалась, увидев первую группу с масками и ластами. Мне хотелось снять подводный пейзаж с человеком, исследователем морских глубин. Но этих исследователей никакими коврижками нельзя было заманить в воду. Температура упорно держалась на 14–16 градусах, и без костюма плавать было невозможно. Я охотно одалживала спортсменам свои резиновые доспехи, но это не спасало положения. Костюм мешал им свободно и быстро погружаться, что было необходимо для съемок.

Собственно, все мои фотоприготовления в Москве были рассчитаны на съемку морских животных. Но и здесь дело было плохо. Кроме вездесущих бычков и собачек, которых, как всегда, было много, другой рыбы не обнаруживалось. Были рулены и немного мелких зеленушек. Но рулены не желали подпускать меня близко, а мутная вода не давала возможности делать отчетливые фотографии с расстояния в три-четыре метра. Я занялась разной мелочью, вроде мальков кефали, пасущихся у самого берега, где глубина была 10–20 сантиметров. Другие косячки их вертелись у скал, компактными стайками держась у самой поверхности воды.

Я медленно плавала вслед за облюбованным косячком, время от времени щелкая затвором аппарата. Мальки подпускали меня на расстояние в 20–30 сантиметров и, казалось, совсем не обращали внимания на громадное чудовище. Однако, если я делала резкое движение, они ускоряли ход и старались скрыться. Удирали они такой же плотной стайкой, не погружаясь глубже чем на полметра, и делали героические усилия оставить меня позади. Догнать таких мальков, когда на ногах у человека ласты, не составляет труда. Другое дело если вы вздумаете поймать малька руками. Юркая рыбешка выскальзывает из-под самых пальцев. Мне казалось иногда, что я ловлю солнечные зайчики, а не создания из плоти и крови.

Известно, что кефаль мирная рыба. Она питается обрастаниями камней и лагунного ила, червями-полихетами, мотылями, мелкими ракообразными и моллюсками. Молодь собирает у поверхности воды детрит и планктон. Понятно, что я не поверила своим глазам, когда увидела впервые, как мальки кефали около трех сантиметров длины вдруг нарушили свой строй и, растянувшись полумесяцем, начали окружать стайку еще более мелких атеринок, темным облачком качавшихся на мелкой зыби. Как только фланги начали смыкаться, кефальки кинулись на крохотных рыбешек и стали поедать их с ловкостью заправских хищников. На это же странное явление обратили внимание ихтиологи. По их словам, случай питания мальков кефали другими мальками в научной литературе еще не отмечался.

Следует только заметить, что все это происходило в конце мая и начале июня 1958 года, когда была поздняя и холодная весна и соответственно позднее начал развиваться планктон — основная пища мальков кефали. Почти каждое утро в нашей долине лежал густой молочный туман. Часам к десяти он нехотя рассеивался, мы собирали подводное снаряжение и шли на море. Тогда небо затягивали тучки, и начинался дождь. Не мгновенно пролетавший ливень юга, а мелкий северный дождичек, который то шел, то переставал, но понемногу делал свое темное дело. Результаты его деятельности сказались 11 июня. Нас разбудил на рассвете глухой тяжкий удар и гул, даже дрогнули стекла в окнах. Соседка объяснила, что это может быть взрыв в каменоломнях.

Ветер и дождь решили отступиться от нас в этот день. В десять часов я уже бежала по знакомой дорожке к Кузьмичу. На половине дороги остановилась в недоумении. Знакомый пейзаж выглядел иначе, чем обычно. Действительно, в воде у самого берега появилась новая скала, махина величиной в дом, но зато исчезла небольшая скала и окружавшие ее крупные камни. На их месте осталась груда обломков. Свежие осыпи и нагромождения камней показывали путь обвала, вызванного дождями. Дорога изменилась до такой степени, что пришлось искать новый путь, пролезая между острыми обломками величиной с человека и прыгая по шевелящимся под ногами камням, еще не нашедшим устойчивого положения среди своих собратьев.