Сначала тропинка вилась по краю обрыва над бухтой Разбойника, потом устремилась вверх. Она обегала скалы и углублялась в узкие проходы между ними, терялась на камнях и вновь возникала на травянистых участках. Но ни на одну минуту не становилась более горизонтальной. Она, извиваясь, стояла на хвосте, как кобра перед укротителем. Через полсотни метров я поняла, что больше не могу сделать ни одного шага. Ноги отказывались меня держать, сердце выскочило из грудной клетки и билось уже в горле, перед глазами стоял туман.

Я прилегла на тропинку и посмотрела назад. Лучше бы я этого не делала! Крутой откос переходил в отвесную стену, и, внизу, далеко внизу плескалось море. Я быстро перевалилась на живот и уставилась глазами на тощую былинку, которая сочувственно кивала мне высохшей метелочкой. Понемногу перестали дрожать мускулы ног, но сердце колотилось еще по-прежнему.

Дорогие спутники воспользовались моей усталостью, чтобы как следует отдохнуть. Но, разумеется, они начали объяснять друг другу, что в отдыхе они совершенно не нуждаются, что не следует брать с собой слабую женщину в такие походы, что мне надо привыкать к горам, да и мало ли что еще они говорили, протянув усталые ноги и всласть отдыхая после крутого подъема. Хуже всего было то, что как ни верти, а надо лезть дальше. Я кое-как отдышалась и медленно поползла вверх.

Меня донимали маленькие камешки. Они были величиной с орех, но, право, легче иметь дело с настоящими скалами. Эти камешки свободно насыпаны на тропинке, и когда наступаешь на них, нога, как на шарикоподшипнике, едет назад. Каждый шаг заставляет напрягать мускулы ног до такой степени, что скоро они начинают дрожать, как у загнанной лошади.

Такие относительно ровные, но очень крутые подъемы, когда приходится идти сильно наклоняясь вперед и почти касаясь руками земли, называются тягунками, Тягунок из бухты Разбойника считается вполне сносным. Кем считается?!

Пренебрегая насмешками мужчин, я в конце концов опустилась на четвереньки и пошла, сначала довольно бойко, по способу наших далеких предков. Но для такого метода передвижения надо было иметь более мозолистые ладони или перчатки. Незаметно на руках появились водяные пузыри. Да и прилив сил уже иссяк. Я легла на тропинку и прижалась щекой к теплому камню. Тени лежали во всех ложбинах. Виталий уселся на выступ скалы. За его спиной была пустота, рюкзак заглядывал под обрыв. Меня замутило от этого зрелища, и я закрыла глаза. Восклицание Николая заставило меня обернуться. Он указывал вниз, где крошечная рябь морщила море. Трудно было поверить, что это те самые волны, которые заставили нас идти на перевал.

Громадная птица парила над бухтой. Ее распростертые крылья то розовели в последних лучах солнца, то гасли в тени прибрежных утесов. Это был гриф, редко теперь встречающийся в этих местах. Я даже забыла о высоте, жадно разглядывая характерную форму тела и великолепные крылья с широко расставленными, как пальцы, маховыми перьями.

Мы смотрели на птицу сверху; это дало мне потом повод утверждать, что я поднималась выше горных орлов. Хотя грифы вовсе не орлы, они грифы. Но родственное сходство есть. И меня совершенно не касается, что в тот момент он летал над самым морем. Важно, что я была выше его. Неужели мои мучения не давали мне права на некоторую вольность в изложении фактов?!

— Надо идти, — сказал Николай, — осталась еще треть пути.

— Я не пойду, — ответила я решительно, снова укладываясь на тропинку. — Я остаюсь здесь.

— То есть как остаешься? — не понял Николай.

— Вот так, остаюсь навсегда. Ты иди. Найдешь себе молодую жену, пусть она ходит с тобой в горы. А я умру здесь.

— Серьезно, нам надо идти, — сказал Виталий. Он стоял на самом краю обрыва и носком кед скатывал вниз камешки.

— Ты понимаешь, когда стемнеет, будет много хуже, — терпеливо уговаривал меня Николай.

— Не пойду и все! — На этом глупом споре я выгадывала еще несколько минут отдыха.

— Что ж, — сказал Николай, решительно поднимаясь с места. — Оставайся, а мы пойдем домой. Только имей в виду, мы с Виталием съедим все. И борщ, и рыбу, и консервы. Потом не говори, что тебя не предупреждали.

Зная моих друзей, я ни на минуту не сомневалась, что это не пустая угроза. Я поплелась дальше на дрожащих, спотыкающихся ногах. Мы прошли еще метров сто. Тропинка несколько раз нырнула в заросли шиповника, перемахнула через скалу, обросшую лишайниками, и затерялась в траве крутого холма. Это был долгожданный перевал.

До этого дня мне никогда не приходило в голову, какое это счастье идти по горизонтальной поверхности. Сразу перестало колотиться сердце, ноги легко и безболезненно понесли меня вперед.

Мы прошли еще немного по гребню горы и вышли к спуску в долину. У наших ног лежали вечерние тени. Деревья парка курчавились темной зеленью. Где-то там, еще не видимая для нас, стояла палатка, а рядом с ней стол, а на столе…

Вниз скатились с необыкновенной резвостью.

Немного позже уважаемая Ефимовна, кормившая нас по принципу «чем бог послал», с кислым видом обозревала пустую кастрюлю и прозрачно намекала, что борщ-то был сварен на два дня.

День был закончен грандиозным чаепитием у костра.

Глава 13

Нам сообщили, что судно биостанции «Вяземский» рано утром пойдет к песчаным берегам бухты Енишары. Научные сотрудники будут там ловить волокушей нужных им рыб; нам предоставляется возможность сделать сборы беспозвоночных; студенты намерены забирать все, что попадется им под руку. Мы с вечера приготовили ведра, банки и прочее свое несложное оборудование и к семи часам утра были на причале.

Судно уже стояло у берега, но посадка еще не начиналась. Мы ждали капитана, Ивана Анкудиновича, без которого судно было нам недоступно.

Он появился на тропинке, сбегавшей с холма над причалом, загорелый, босой, с объемистым портфелем в руках. Меня, человека, не искушенного в кораблевождении, вначале ужасно смешил этот сугубо сухопутный, бухгалтерский портфель, без которого капитан не выходил в море. Потом мне объяснили, что в портфеле хранится судовая роль (судовые документы), без которой даже такое суденышко, как «Вяземский», не может идти в рейс.

Очень скоро палубу до отказа заполнили пассажиры. Еще столько же готовилось к посадке; ведра, тазы, банки, сачки, скребки, стойки с пробирками переходили из рук в руки. Чья-то шляпа медленно покачивалась на волнах, кто-то уронил бутылку с формалином, и острый запах примешался к свежему дыханию моря. Иван Анкудинович проявлял полное спокойствие; он привык за многие годы к неизбежной суете, сопутствующей выходам на его маленьком суденышке такого количества сухопутного народа. Капитан галантно помогал студенткам взбираться по почти отвесному и шевелящемуся трапу на высокий борт судна, ободрял робких и следил за погрузкой оборудования.

Когда, казалось, уже не было ни одного свободного сантиметра на палубе, Иван Анкудинович прошел между пассажирами и моментально навел порядок, рассадив всех по низким палубным надстройкам и на палубе между ними. Вдруг выяснилось, что нас уж вовсе не так много и можно было бы посадить на судно еще порядочное количество суетливых и веселых студентов.

Причал медленно отступил, «Вяземский» отошел метров на триста от берега и, описав плавную дугу, решительно устремился вдоль карадагских скал.

Иван Анкудинович, знающий наизусть каждый камень на берегах, взял на себя роль гида и комментировал открывающиеся перед нами пейзажи. Многие из студентов первый раз в жизни видели Карадаг, и многоголосые крики скоро сменились сосредоточенным молчанием, изредка прерываемым невольными возгласами изумления.

Мы с трудом узнавали знакомые места: камни, через которые карабкались по дороге на Кузьмич, были едва видны; два средней величины валуна оказались Кузьмичом; небольшая рытвина — тем самым обрывом, через который я так не люблю переходить из-за отвесных стен. Издали были совсем другие соотношения между высотой Карагача, прибрежных утесов и знакомых нам камней и скал, лежавших у их подножия.