И вообще в семейных домах он чувствовал себя неуютно. Иногда по вечерам он играл в шахматы с Майером в рабочей столовой, иногда ходил в кино, в театр. Изредка бывал в «Парадизе» и ухаживал там за Каролой и маленькой, черной как смоль, французской певичкой, только недавно приехавшей сюда. Один вечер в неделю он проводил у Феликса, иногда ужинал у Франциски. Франциска вернулась из Вены. Она привезла целый вагон картин, бронзы и ковров, которыми набила весь свой дом. Всё это была дорогая варварская безвкусица, над которой можно только смеяться, но надо же и Франциске чему-нибудь радоваться!

Ужасная скука! Чем заполнить эти бесконечные вечера?

Рядом с домом Барбары некая вдова Колоссер открыла новое заведение, нечто «первоклассное — для инженеров и служащих», как сказал Яскульский. Эта каланча Яскульский просто бредил виллой Колоссер, дом двенадцать: «Так всё благородно, всюду красный плюш, как в Будапеште, скажу я вам. Вы поразитесь. Там есть чешка, — ну прямо прозрачная как стекло, когда она стоит голая! И венгерка, рыжеволосая, с красными глазами, как волк. Она мне чуть горло не перекусила, вот отчаянная чертовка! А еще немка, скромная такая блондиночка, точно гувернантка. И чудесно играет на рояле, настоящая пианистка, она могла бы концерты давать! Всего там восемь дам. Но товар первосортный, высокий класс!»

Яскульский так расхваливал заведение, точно получал от Колоссер проценты. Жак не выдержал и громко рассмеялся. Яскульский упрашивал его немедленно пойти с ним туда, но Жак поблагодарил: никаких интимностей с этим мужланом! Жак подозревал, что Яскульский финансирует «виллу», и через несколько дней узнал от начальника полиции Фаркаса, постоянного посетителя дома номер двенадцать, что его предположение оказалось правильным. Обставлял этот дом Цукор, плюш, зеркала и ковры он закупил в Вене, когда ездил туда вместе с Франциской. «Вилла Колоссер» являлась одним из мелких делишек Яскульского под девизом: «малый риск — большой барыш».

Однако это представляло собою нечто новое, и Жак пошел посмотреть «дом номер двенадцать». Он не стеснялся, ведь у него не было, как у Бориса Стирбея, белокурого лондонского ангела в качестве личного секретаря (а лакомый, наверно, кусочек — ведь ей еще только восемнадцать лет!). Жак действительно был удивлен. Обстановка заведения стоила двадцать тысяч крон. Что это делается в нашем Анатоле? Теперь Жак довольно часто посещал «салон Колоссер». Он увидел «прозрачную чешку», «волка», «немецкую гувернантку», которая (это оказалось правдой) очень хорошо играла на рояле и когда-то была воспитательницей. Жак обычно жил очень скромно, мало курил и почти ничего не пил. В «салоне Колоссер» ему приходилось пить из приличия, — так уж здесь было заведено. В конце концов ему наскучил и этот «дом номер двенадцать».

«Какая всё это бессмыслица, — сказал он себе однажды ночью, выходя в лютую стужу из дверей заведения и кутаясь в шубу. — Какая пустота! Что за остроты! И что уж такого особенного в этих девицах?» Они вызывали в нем отвращение: их глупые возгласы, пустой смех, их ужасные духи, которыми еще и на следующий день пахло его платье! Он решил больше не ходить в «салон Колоссер».

— Мне ничего другого не остается, — пробормотал он в меховой воротник, волоски которого от его дыхания превратились в ледяные иголки. — Ничего другого не остается, — повторил он. Жак был слегка пьян, и его опьянение становилось тем сильнее, чем дольше он шел и дышал ледяным воздухом. «Я ее соблазню, пущу в ход всё свое искусство и просто соблазню!» В эту минуту из публичного дома Барбары выбросили пьяного, и он покатился ему под ноги. Жак с отвращением оттолкнул пьяного и пошел дальше. «Да, соблазню!»

Около слабо освещенных буровых вышек Янко Жак оставил свой автомобиль, когда приехал в город. Теперь он забрался в него и поехал домой. Другого выхода из положения у него не было, он знал это. Иначе ему не вынести этой жизни. Он должен найти себе возлюбленную, чтобы чем-то заполнить ужасную пустоту, найти женщину, которая подходила бы к нему по происхождению, по образованию, по интересам. И он вспомнил о Соне. Когда на него нападало подобное настроение, он часто думал о ней.

Соня! Да, она умна, образована, начитана, с ней можно обо всем говорить, она красива: несомненно, самая красивая девушка в городе. Почему же не попробовать? Между нею и Янко давно всё кончено. Ее тело? Оно, конечно, прекрасно. Совсем захмелев, Жак гонит машину к нефтяному городу. Никогда больше ни ногой в этот «салон Колоссер»! А ее гордость, скажем прямо: надменность?.. Но ведь каждая девушка становится в конце концов женщиной, надо только научить ее целоваться! «Это решено. Слышишь ты?» — сказал он себе, останавливая машину перед домом.

XV

Несколько недель Жак не показывался у госпожи Ипсиланти. Работа, хлопоты, неприятности. Ведь он просто раб этих Альвенслебенов! Но вдруг он начал приходить в дом почти каждые два-три дня.

— Где вы пропадали все эти недели? — спросила его Соня, скорее с удивлением, чем с упреком. Она давно уже бросила работу в больнице и теперь всецело посвятила себя уходу за отцом, которого окончательно разбил паралич.

Где он пропадал? Он бился все эти недели над одним изобретением и, честно говоря, еще и теперь бьется над ним.

Баронесса Ипсиланти, закутанная в лиловую шелковую шаль, не осмелилась спросить, что это за изобретение. Она всегда любила таинственные намеки. Она теперь умудрена горьким опытом, она дорого заплатила за него, с горечью сказала баронесса. Жак тотчас же вскочил, поцеловал ее маленькую холодную руку. Он, конечно, не виноват в ее финансовых неудачах. Никто не сожалеет об этом так, как он. Баронесса показалась ему сильно изменившейся. Ее маленький носик заострился. Несколько недель назад ей можно было дать не больше тридцати пяти, а сегодня она казалась пятидесятилетней. Лет на двадцать состарилась она за один месяц. Жак заявил, что он их друг и не желает ничего скрывать ни от баронессы, ни от Сони. Он работает над усовершенствованием американского нефтяного насоса, вот и всё.

Баронесса плотнее закуталась в шелковую шаль. Она смотрела на Жака черными глазами, как птица, которую разозлили.

— Прошу вас, — прошептала она, — не говорите мне ни слова больше о вашей нефти. Она мне принесла только несчастье. Чувствуете вы, как здесь холодно? Я не могу даже дров купить для нашего дома!

— Ну, мама, ты преувеличиваешь! — возразила Соня.

— Преувеличиваю? Это тебе так кажется, Соня, потому что ты, к счастью, не знаешь всей правды.

— Мама, тебе известно, что я не придаю никакой цены всем этим материальным благам.

— Ты? Да, ты говоришь только о себе. Ты эгоистка, — ответила баронесса, сделав презрительную мину. — Но я уже старею, а рядом лежит твой отец, безнадежно больной. Кто будет платить сиделке за уход?

«Я старею»? Еще несколько недель назад никто не счел бы возможным услышать из уст баронессы такие слова. Она вытерла уголком крошечного носового платка остренький носик и в слезах вышла из комнаты.

Соня была встревожена и чувствовала себя насчастной. Она хотела броситься за матерью, но Жак удержал ее. Может быть, баронесса действительно понесла большие убытки? Но Жак считает, что это дело вполне поправимое — как бы ни были велики убытки, всё можно будет покрыть какой-нибудь одной выгодной операцией.

— Прежде всего нужно внушить баронессе, чтобы она не теряла бодрости духа! — сказал он. — Ее нельзя оставлять в таком отчаянии. Горе ее убивает.

Соня кивнула. Он прав.

— Мама совершенно разбита, она почти не спит и всю ночь плачет. Если б вам удалось подбодрить ее!

Глаза Сони, полные благодарности, смотрели на него.

— Послушайте, Соня! — Жак поцеловал мягкую, полную ручку Сони (даже на руке у нее были маленькие ямочки, как и на щеках).

У него есть прекрасный план, и он счастлив, что может сообщить ей о нем. Он говорит с ней откровенно, как друг, но она никому ничего не должна рассказывать. Дело идет о покупке земли у Гершуна.