Часть IV

1

Если бы кто-нибудь этим июльским вечером, приблизившись по воздуху к Лондону, снизился на такое расстояние, чтобы можно было различить черты лица отдельных людей, то ему бы показалось, что город забыл Эразма и Маделен. Что он возобновил свою жизнь так, как будто совсем ничего не произошло.

В Саут-Хилл-Парк, в Момбаса-Мэнор, перед зеркалом в своей спальне, Адам Бёрден к чему-то готовится, к чему-то, напоминающему фокусы иллюзиониста и, очевидно, требующему подготовки и чёткого представления о том, как рассажены зрители, что они должны видеть и чего не должны, и пока он работает, он — полный самоуверенности опытного актёра — похож на прежнего себя самого.

В другом доме, в районе Мэйфэйр, Андреа Бёрден, точно так же перед зеркалом примеряет шляпу — она кажется беззаботной, она светится спокойствием и жизненной силой.

В противоположном конце города, в доках Милуолл, в дальнем углу пивной, расположенной в самом конце маленького переулка, сидит Джонни, уставившись в свой пивной стакан. Он смотрит не столько на своё тоскливое отражение, сколько в некое Море Безысходности, которое столько лет омывало его горизонт, что он наконец оставил надежду когда-нибудь увидеть землю.

На некотором удалении от этого места, на краю Собачьего острова, человек, которого до недавнего времени звали Балли, смотрит в воды Темзы, омывающие судно, до недавнего времени называвшееся «Ковчег», но которое теперь носит другое имя, и выражение его лица, как и на протяжении многих лет, невозмутимое и непроницаемое.

На противоположном берегу Темзы, в Главном управлении ветеринарной полиции в больнице Св. Фомы, инспектор Смайлс встаёт со стула и подходит к окну. То, что он пристально разглядывает, не находится за стеклом, то, на что он смотрит, — это похоже на давнюю привычку, — это его собственное лицо в оконном стекле.

В другом кабинете, гораздо большего размера, в Ветеринарной клинике Холланд-Парк, в Кенсингтоне, сидит Александр Боуэн с телефонной трубкой в руке и, как всегда, нервничает. Он набрал номер, но, как это часто бывает, никто не ответил. Там, куда он звонил, некому взять трубку, некому, кроме одонтолога-ветеринара Фиркина, который, не обращая внимания на телефонные звонки, бродит взад и вперёд по лабораториям и кабинетам. Он задержался в Институте надолго после окончания работы, но и этому нет никаких особых причин удивляться.

С этого расстояния, так близко, кажется, что Маделен и Эразм никогда не существовали.

Но если отступить немного назад — хотя бы чуточку — постепенно возникает совсем другая картина.

Адам Бёрден стал новым директором Нового Лондонского зоологического Риджентс-Парка. Его выбрали единодушно — ни одного голоса не было против. Его научная слава и его curriculum vitae безупречны, его поддерживают общество Андреа Бёрден и все общества охраны животных, его поддерживают инвесторы, к нему с одобрением относится Министерство сельского хозяйства, и его рекомендонало на эту должность Королевское зоологическое общество. Более того, из-за ужасного происшествия с его женой на его стороне самые горячие симпатии общественности и средств массовой информации. В конце июля — через неделю — он должен быть официально введён в должность.

Именно речь по случаю своего официального вступления в должность он сейчас и репетирует. Речь будет произнесена в новом актовом зале нового Зоологического парка, в присутствии представителей правительства и покровительницы Королевского зоологического общества, Её королевского высочества принцессы Анны и нескольких членов королевской семьи.

Речь будет посвящена Эразму.

Это будет одно из самых важных выступлений XX века в области зоологии. Совершенно неожиданное сообщение о том, что найдено новое, доселе неизвестное млекопитающее, — предположительно обладающая высокими умственными способностями человекообразная обезьяна. Речь будет сопровождаться показом слайдов, рисунков, результатов сканирования мозга, полным анатомическим описанием Эразма, физиохимическим анализом его пищи, испражнений и обмена веществ, кратким описанием модели его поведения и генетической документацией, разработанной лабораторией ДНК в Институте популяционной биологии. Эту последнюю документацию должен представить Александр Боуэн, и она ещё не поступила, и поэтому тот и звонит, и нервничает. Лаборатория ДНК юридически относится к Институту изучения поведения животных, где работает Фиркин, и именно поэтому Фиркин знает о запросе, и поэтому он бродит по лабораториям после закрытия.

Фиркин думает об обезьяне и о Маделен. С тех пор как они исчезли, он никак не мог выкинуть их из головы. Инспектор Смайлс тоже не мог, именно неуютное чувство при воспоминании о них, ощущение неразгаданной тайны заставляют инспектора подходить в своему собственному отражению.

Когда будут изложены данные, полученные эмпирическим путём, Адам и Андреа хотят, чтобы были даны особые свидетельские показания о том, как была поймана обезьяна, и давать их должен был тот, кто раньше назывался Балли, и чтобы он дал эти показания, ему вернули его судно и его свободу. С другой стороны, существуют другие показания, о том, что за человек на самом деле Балли и как же эта обезьяна всё-таки попала в Лондон, которые ни в коем случае не должны прозвучать, и есть человек, который поэтому ни за что не должен нигде появляться, и человек этот — Джонни, и чтобы он держался в стороне, ему были высказаны определённые угрозы и выдана некая сумма денег, которую он сейчас как раз и пропивает. Он пьёт уже семь недель, со времени исчезновения Маделен и Эразма, и если другим людям требуется до двадцати лет, чтобы совсем спиться, то у Джонни оказался особый талант к алкоголизму, и всё говорит о том, что в его случае процесс, похоже, пойдёт гораздо быстрее.

Речь Адама не просто исключительна в научном смысле, не только чрезвычайно важна для его жизни. Она имеет также решающее значение для Андреа Бёрден. Эта речь даст их предприятию его первые официальные полномочия. Станет ясно, что именно благодаря Новому зоологическому парку и его научным ресурсам новая обезьяна смогла быть обнаружена и описана.

Речь должна закончиться сообщением о том, что в Новом Лондонском зоологическом Риджентс-Парке будет создан большой, гигантский вольер для таких обезьян, как Эразм, — своего рода обезьяний остров. И уж совсем в завершение Адам собирается окрестить новую обезьяну не так, как это обычно принято, — не по имени того, кто её обнаружил, или по каким-то особенностям животного, или по названию того места, где его обнаружили. Она получит имя по названию того места, где она отныне будет выставлена, откуда происходят пионеры зоологии, которые извлекли её из убежища, и где находятся научные организации, впервые описавшие её. Эразм должен был получить имя Homina londiniensis.[8]

Таким образом, если взглянуть с некоторого расстояния, то не возникает никаких сомнений в том, что на протяжении семи недель всё в жизни этих людей было связано с Эразмом и Маделен.

Или точнее — с тем, что они хотели о них помнить. И с тем, что у них хватало смелости помнить. Потому что были и другие обстоятельства, особенно связанные с тем моментом, когда обезьяна с Маделен прыгнула в воздух и исчезла, которые они пытаются забыть и которые, если они обнаружатся, разрушат то впечатление сенсационной достоверности, которое должна производить речь.

Женщина и обезьяна исчезли. Теперь самое главное — извлечь как можно больше из тех следов, которые они оставили.

Но Маделен с Эразмом не исчезли. Они ближе к Лондону, чем кто-либо может себе представить, они сидят на краю леса на холме Эджвар, к северо-западу от Лондона, и отсюда можно взглянуть на город другим — третьим способом. Если смотреть отсюда, то кажется, что его бетонный силуэт поднимается к небу куполом, похожим на череп злобного гнома, вылезающего из-под камня, под которым он пролежал две тысячи лет, чтобы поймать бабочку и оторвать ей крылья.