Маделен закрыла глаза из-за обжигающего джина и неожиданно резкого движения. Теперь она открыла их.

Три стены в помещении были сделаны из зеркального стекла. Перед ними и под ними простирался Лондон, далёкий и нереальный.

Андреа Бёрден не двигалась, стоя словно сиделка за спиной своего пациента в инвалидном кресле.

— Что скажешь?

Лондон не является городом, Маделен это сейчас стало ясно, — ведь всякий город где-то кончается. Неровные, волнистые каменные поверхности под ней не имели никаких границ. Там, где кривизна земли образовывала горизонт, всё так же продолжались здания, простиравшиеся до самых видимых границ вселенной.

Она увидела, что город слишком велик для одного климата. Вокруг них, над доками Святой Катарины и Темзой, светило солнце. Над новым Сити было сумрачно. На востоке, над доками, шёл дождь. Над южным берегом реки нависла жёлтая пелена заводского дыма.

— Как может нравиться здесь жить? — спросила она.

— Мы умеем приспосабливаться. Даже к здешней жизни. Именно эта способность отличает человека.

Андреа Бёрден вышла на свет, став рядом со стулом.

— Двадцать с половиной тысяч цыплят, — сказала она. — Каждый день. Чтобы кормить Лондон. Пять тысяч восемьсот свиней. Тысяча пятьсот двадцать голов мясного скота. Шесть тысяч овец. Согласно сведениям Комитета по сельскохозяйственным животным и мясу, ежедневно город потребляет две тысячи тонн животного белка. Можно представить Лондон как чудовищную машину по переработке домашних животных. И тем не менее я не смотрю на него так. Бойни — это лишь малая часть всего, что связано с животными. Если отвлечься от простого потребления, то первой по важности группой будут рабочие животные. В Большом Лондоне по меньшей мере пять тысяч сторожевых собак, связанных с охранными агентствами. По меньшей мере, пять тысяч лошадей, которые используются как тягловая сила или для верховой езды, четыре тысячи скаковых лошадей, распределённых по пятидесяти конюшням, плюс две тысячи лошадей в полиции и в кавалерии, три тысячи борзых, три тысячи почтовых голубей. А кроме лошадей, есть ещё все остальные животные. Согласно статистике по Лондону, под нами сейчас миллион домашних собак, полтора миллиона кошек, пять миллионов самых разных птиц в клетках, два миллиона мелких грызунов, вроде морских свинок, и какое-то количество пресмыкающихся и рыбок, о котором мы можем только догадываться. Не стоит забывать и о лабораторных животных в научно-исследовательских институтах, частных и государственных, фармацевтических предприятиях, в ветеринарных институтах и так далее. Группа, которая здесь, в Лондоне и его окрестностях, насчитывает предположительно до десяти миллионов животных, самого разного размера, от землеройки до мускусного быка. И всё это вместе, все эти двадцать с лишним миллионов живых существ, — это примерно половина. Вторая половина — это то, что можно назвать «животный люмпен-пролетариат города». Бездомные собаки, дикие кошки, группа полубешеных животных, которые пытаются приспособиться к биотопу большого города, лисы, голуби, городские мыши, чайки, крысы, насекомые. И мы ещё даже не упомянули зоопарки или аквариумы.

Андреа Бёрден дошла до стекла, оказавшись к Маделен спиной. Теперь она снова повернулась к ней.

— Лондон — это не просто организм, который перерабатывает животных. Он нечто значительно более сложное. Наши биологи утверждают, что в городе живёт более тридцати миллионов живых существ, помимо людей, всего около десяти тысяч видов. Они говорят, что животная биомасса на один квадратный километр составляет семьдесят пять тонн. Знаешь, что это значит? Маделен покачала головой.

— Это означает, что в Лондоне не просто больше животных, чем в любом английском лесу, чем вообще в каком-либо другом месте в Англии. Это означает, что здесь более высокая плотность животных, чем, например, в Мату Гроссу в засушливое время года. Лондон — это один из самых крупных ареалов распространения животных на всём Земном шаре.

Маделен снова посмотрела на город, потом в свой уже опустевший стакан, а затем опять на город.

— Ну и что?

Она совсем не хотела быть грубой, но для открытого проявления вежливости требуется некоторый излишек сил, а Маделен ехала на запасном баке.

— Давай я тебя провожу, — сказала Андреа Бёрден.

Она помогла Маделен встать со стула. Ковёр под её ногами стал вязким.

— А мы, люди, — спросила Маделен, — мы ведь тоже важны?

— Мы сделали свой выбор. Мы привезли сюда животных. Меня интересуют жертвы.

Положив бутылку с джином в коричневый бумажный пакет, Андреа Бёрден протянула его Маделен:

— Возьми себе на дорогу. Рада была тебя видеть. Будь так добра — в следующий раз предупреди заранее.

Маделен оперлась о дверной косяк, вглядываясь в лицо стоящей перед ней женщины. Ей пришло в голову, что эта женщина всё это время принимала у неё экзамен. И что она завалила его, даже не поняв, на какие вопросы отвечала.

— Ты кое-что забыла, — сказала она. — Тех животных, с которыми работают учёные, изучающие поведение животных.

Сестра Адама взяла её под руку, чтобы вытолкнуть её за дверь, взгляд её уже стал отсутствующим.

Внутри Маделен возникло сразу пять картинок: Лондон, обезьяна, Адам, Присцилла и холод, исходящий от этого лица, — все они смешались и самовоспламенились.

— Собственно говоря, я пришла, чтобы сказать, что получила строгое воспитание, — произнесла она. — Противозаконные действия… мне всегда было очень трудно с этим мириться. Я не могу спать по ночам. У меня начинается ангина. И всё дело в обезьяне. Она у нас в доме. И это при том положении, которое занимает Адам. И ты её привезла. Ты, директор этого прекрасного заведения. Минуя ветеринарную службу. Боюсь, что мне придётся обратиться в полицию. Вот это я и хотела сказать.

До этого момента движения Андреа Бёрден были порхающими и порывистыми, что Маделен, когда увидела её впервые, приняла за признак смущения, но постепенно стала понимать как танец боксёра вокруг своего противника. Теперь Андреа замерла. Она не успела восстановить равновесие, когда Маделен снова нанесла удар:

— Или, может быть, лучше обратиться к журналистам. Мне уже несколько дней кусок в горло не лезет. Я всё время надеялась, что мне кто-нибудь что-нибудь объяснит.

Они снова оказались у окна и там и остановились — на краю городской пропасти.

Андреа Бёрден опустила голову.

— Я бы хотела пригласить тебя в зоопарк, — сказала она. — Завтра. До того как рабочие начнут свою работу. В семь часов тебя устроит?

— С детства не была в зоопарке, — сказала Маделен.

Они пошли назад к двери, Андреа Бёрден открыла её, в приёмной ожидал серый пиджак.

— Так что журналисты, — спросила Андреа Бёрден, — и полиция?

Маделен выдержала паузу.

— Поговорим об этом завтра, — ответила она. — В зоопарке.

8

Когда Адам Бёрден ужинал, то на первый взгляд в этом не было ничего примечательного. При ближайшем рассмотрении ужин проходил по правилам, которые являли собой вершину эволюции аристократического застольного этикета на протяжении четырёхсот лет. Он встречал еду с нежностью, разбирал её на части, отправлял горячие дымящиеся кусочки в сдержанно обнажённую внутренность тела, мягко принуждал пробки покидать узкие бутылочные горлышки, промокал чувственные губы салфеткой, которая появлялась и бесследно исчезала на его коленях, так что ни капли мясного сока не оставалось на сверкающих бокалах, которые брали только за ножки, чтобы биение пульса не повлияло на температуру вина. Когда всё заканчивалось и миссис Клэпхэм убирала сервиз, открывалась скатерть, демонстрирующая, что на белом холсте не осталось никаких следов того, что происходило до этого.

Маделен с самого начала знала, что в этой ежедневно повторяющейся эквилибристике она не может сравниться с Адамом. Когда она ела, она была голодна, как правило, очень голодна, и поэтому еда поглощала почти всё её сознание, а то, что оставалось, было сосредоточено на том, чтобы пролить как можно меньше, и — всё чаще и чаще — на том, чтобы случайно не свалиться со стула. Поэтому оставалось совсем немного сил, чтобы следить за вдохновенными речами Адама. Она уже давно научилась — подобно вежливой обладательнице сезонного абонемента — вступать с аплодисментами в нужных местах, в то время как её внимание было сосредоточено на другом.