Те грибы, наверное, были какие-нибудь дорогие и редкие — ведь старая тетя Виолетта просто взбеленилась, когда обнаружила пропажу. Я и поныне убежден, что именно из-за той истории она исключила меня из завещания, как выяснилось после ее смерти. Я не был комильфо. Признаться, до сих пор к грибам и тем, кто их ест, я отношусь весьма подозрительно. Хотя при необходимости я, конечно же, проявляю показную цивилизованность и притворную утонченность — можете быть уверены, ее вполне достаточно, чтобы на приемах есть что предлагают, а отвращение оставить при себе. Внешне я нормальный, спокойный гость, но я так и не понял, — по крайней мере, до конца, — что́ же такое грибы и те, кто их ест.

Вообще много всего на свете такого, чего я до конца не понимаю — и мелочи, и кое-что покрупнее. Я даже составил список, и чем старше становлюсь я, тем длиннее становится список. Вот, например, несколько вопросов, которые добавились в нынешнем году:

Почему у магазинных тележек одно колесо — само по себе и двигается боком по отношению к трем остальным?

Почему многие закрывают глаза, когда чистят зубы?

Почему люди думают, что если кнопку лифта нажать несколько раз, то он придет быстрее?

Почему нельзя писать слова, особенно иностранные, как слышишь — так же проще?

Почему многие, бросив письмо в почтовый ящик, приподнимают крышку и проверяют — упало ли оно на дно?

Почему зебры — в полоску?

Зачем многие ставят в холодильник пакет молока, в котором молока осталась самая малость на донышке?

Почему нет традиционных гимнов в канун Дня всех святых?

Почему на каждом дереве найдется хотя бы один упрямый сухой лист, который не опадает вместе с остальными?

Означают ли что-нибудь модные нынче одеколоны для собак?

Конечно, все это не назовешь секретами промышленной мощи. Самое важное и трудное из непонятного мне с давних пор находится в начале списка. Например, что такое электричество? И как голуби находят обратный путь к дому? И почему нельзя добраться до конца радуги? А в самом-самом начале списка всего непонятного мне находятся действительно важные вопросы. Например, отчего люди смеются? И для чего вообще существует искусство? И почему Бог не хочет что-нибудь исправить или завершить свои труды? И наконец, среди первых стоят вопросы типа: зачем жизнь? И как это мне придется умереть?

Вот тут-то самое время вспомнить о грибах. Недавно на Новый год я был в гостях, и нам подали салат с грибами. Я снова вспомнил о них и призадумался. А после достал энциклопедию и кое-что оттуда вычитал о них. Грибы имеют тело, спорофор гриба. Они принадлежат к малодоступному для глаз темному миру — составная часть смерти, болезни, разложения, гниения. Живут за счет того, что питаются разлагающимися веществами. Дрожжи, головня, ложномучнистая роса, плесень, грибковые образования — может, сто тысяч различных видов, а может, и больше, точное их число неизвестно.

Они есть всюду: в почве, атмосфере, озерах, морях, реках, пище и одежде, внутри вас, меня и любого чвловека. И всюду они вершат свои дела. Без грибов не было бы ни ломтя хлеба, ни кувшина вина, ни даже вас, любезный читатель. Хлеб, вино, сыр, пиво, хорошая компания, вкусные бифштексы, изысканные сигары — всюду плесень. Грибы, как сказано в умной книге, «отвечают за распад органических веществ и попадание в почву или атмосферу углерода, кислорода, азота и фосфора, которые в противном случае навсегда оставались бы в погибших растениях, животных, а также людях». Грибы — повивальные бабки, существующие на границе жизни и смерти, смерти и жизни, и так далее, и так далее, и так далее.

Здесь скрыт жуткий и удивительный закон, а именно: любой живой организм живет лишь тогда, когда с его дороги уходит другой живой организм. Нет ни жизни, ни смерти, ни исключений. Все должно приходить и уходить: люди, годы, мысли — все. Вертится колесо, и отжившее уходит, питая собою новое.

Я тыкал вилкой в тот новогодний салат и ел грибы с признательностью и чуть ли не с восхищением. Размышляя о том, что уходит и приходит. Погружаясь в благоговейное молчание от того, что понимаю, но не могу выразить. Уносимый благодатью все дальше и дальше туда, где я вижу, но сказать ничего не могу.

В. П. Менон был крупным политическим деятелем в Индии во время борьбы за независимость после второй мировой войны. Среди приближенных вице-короля он был самым высокопоставленным индийцем, и именно к нему лорд Маунтбеттен обратился для выработки окончательного проекта хартии неаависимости. В отличие от большинства лидеров освободительного движения Менон всего добивалея только сам. На стенах его кабинета не красовался диплом Оксфорда или Кембриджа, и на пути к цели он не опирался ни на кастовые, ни на родственные связи — их не было.

Менону, старшему из дюжины детей, в тринадцать лет пришлось оставить школу; он был чернорабочим, трудился в шахте и на фабрике, торговал, учительствовал. Он упросил, чтобы его взяли на работу мелким государственным служащим. Начался его стремительный взлет — Менон был честен и умел сработаться как с индийскими, так и с британскими чиновниками. Он был одним из тех, кто принес подлинную свободу своей Родине, и о нем с высочайшей похвалой отзывались и Неру, и Маунтбеттен.

Всем особенно запомнились две его черты: бесстрастная, отстраненная деловитость и постоянное личное участие и душевность. После смерти Менона его дочь поведала о том, откуда взялось это милосердие. Когда Менон приехал в Дели искать места в правительственном учреждении, то на вокзале его обокрали: вещи, деньги, документы — все исчезло. Домой бедняге пришлось бы возвращаться пешком. Отчаявшись, он рассказал о своих бедах старому сикху и попросил у того взаймы пятнадцать рупий — продержаться, пока не подыщется работа. Сикх дал ему денег. Когда же Менон спросил, по какому адресу вернуть долг, старик ответил, что отныне Менон должен любому незнакомцу, который обратится к нему в беде. Помощь пришла от незнакомца, значит, и вернуть долг надо незнакомцу.

Всю жизнь помнил Менон об этом долге — и о помощи, и о пятнадцати рупиях. Его дочь рассказывала, что накануне смерти в дом Менона в Бангалоре постучался нищий — ему не на что было купить сандалии, и ноги его были изранены. Менон попросил дочь взять из кошелька пятнадцать рупий н отдать их нищему. То был его последний сознательный поступок.

Все это я узнал от совершенно незнакомого человека — мы стояли рядом у камеры хранения Бомбейского аэропорта. Мне надо было забрать багаж, а рупий совсем не осталось. Дорожные чеки в кассе не принимали, и я эапросто мог так и не получить багаж, а значит, и на самолет опоздать. И вот этот человек, сосед в очереди, оплатил мою квитанцию — центов восемьдесят, — а поскольку я все приставал, как же вернуть ему долг, рассказал мне эту историю. Его отец был помощником Менона, сам проникся участием и людям и сына тому же научил. И сын везде и всегда считал себя должником всех незнакомцев.

Вот так — от безызвестного сикха — к государственному деятелю Индии, от него — к помощнику, от того — к сыну, а от сына — ко мне, белому чужеземцу, оказавшемуся в почти безвыходном положении. Деньги, конечно, небольшие, да и положение было не из безвыходных, но смысл этой помощи бесценен, и с тех пор я — счастливый должник.

Несколько раз, размышляя над библейской притчёй о добром самарянине, я думал о том, что осталось за рамками притчи. Каким стал ограбленный и избитый человек, познав милосердие и добро? Что запомнилось ему — жеетокость грабителей или же тихая доброта самарянина? И на чем строил он свою жизнь дальше — на мести или же на сознании вечного долга перед незнакомыми? И если ему встречались совсем чужие люди, попавшие в беду, — чем оделял их он?

Самым значительным событием нынешнего лета стала для меня неделя, проведенная в городке Уизер, штат Айдахо.

Наверное, поверить в это трудно, потому что, взглянув на карту штата, видишь, что Уизер — страшная глухомань. Но для тех, кто играет на скрипке, Уизер в штате Айдахо — центр Вселенной. Здесь в последнюю неделю июня проводится Всеамериканский фестиваль игры на скрипке в старом стиле. Когда-то я этим делом тоже баловался, вот и решил съездить.