Я так долго и натужно придумывал, кому бы мне посвятить плод моих романических чресл, что в конце концов решил напечатать на первой странице книги: «Посвящается…………..

(вставить полное имя)», дабы объектом посвящения мог стать каждый читатель. Это принесло плоды неожиданные – подписывать книгу на встречах с посетителями книжных магазинов стало проще, чем можно было бы ожидать.

Вообще говоря, это занятие представляет собой минное поле всяческих осложнений. Милые, достойные люди выстраиваются в очередь к столику, за которым вы сидите с пером в руке, готовый начертать на книге все, о чем вас попросят. Некоторые покупатели – это, надо полагать, коллекционеры – имеют на сей счет взгляды самые твердые: «“С наилучшими пожеланиями”, пожалуйста, а затем подпись, – требуют они. – И ничего больше».

«С наилучшими пожеланиями» – это, непонятно почему, не вполне в моем духе. Как-то оно отдает рождественской открыткой, присланной продавцом угля и содержащей благодарность за высоко оцененную им услугу, состоявшую в том, что вы обратились именно к нему. Но лучше все-таки уйма «наилучших пожеланий», чем некоторые из глубоко интимных надписей, о которых меня просили покупатели. «“Мартину. Отвали, пока цел, толстопузый”, а следом ваша подпись, ладно?» Или: «Напишите “Это отучит тебя потешаться над моей меланиновой кожей, урод. Твоя до оледенения ада”». Естественно, я был только рад подчиниться. Око поэта может, как отметил все тот же Мастер, в возвышенном безумье блуждать между землей и небом,[202] однако второе его око никогда от гонорарной ведомости не отрывается.

Ну ладно, мне еще нужно поспеть на поезд, уходящий в Восточную Англию, я там завтра книжки должен подписывать.

С наилучшими пожеланиями.

Славный малый

Лично себя я считаю оптимистом, почти эвдемонистом; веселым и сангвиничным едва ли не до поллианнаизма.[203] Я не могу назвать это состояние моим достижением, плодом размышлений или следования строгому принципу, оно привито мне опытом. Если вы выбросите из выходящего на оживленную улицу окна пакетик растворимого кофе с обезмолоченным молоком, он, готов поручиться, плюхнется на асфальт у ног славного малого, достойного, милого, терпимого и располагающего к себе человека, который стоит, грубо говоря, на стороне добра.

Возможно, дело тут в том, что я вырос близ Нориджа – города, который давно уже прославился как самое учтивое, самое приветливое поселение во всем Соединенном Королевстве. Некая ежедневная газета однажды направила туда журналиста с заданием проверить обходительность и дружелюбие среднего нориджца. Этот зловредный пес выбирал очередь, скопившуюся у кассы магазина или на остановке автобуса, и норовил пролезть в обход всех, кто в ней стоял, надеясь возбудить в них возмущение и гнев. И каждый раз реакция этих людей была одной и той же: «Все в порядке, проходите, голубчик… видно же, что вы спешите».

Сильно подозреваю, что в Норидже можно и поныне использовать способ отправки почты, который применял П. Г. Вудхауз. В Лондоне тридцатых годов он, завершив составление утренних писем, выбрасывал их из окошка на улицу. Рассуждал он при этом так: средний англичанин, увидев на тротуаре запечатанный конверт с наклеенной маркой и надписанным адресом, подберет его и опустит в ближайший почтовый ящик. Вудхауз уверял, что все его отправлявшиеся подобным образом письма доходили до адресатов.

Сегодня многие твердят, что мы стали нацией более ожесточенной и эгоистичной. Эти люди уверены, что, если вы упадете на улице в обморок, прохожие попросту сделают вид, что не видят вас, а то и перейдут, испытывая отвращение, на другую сторону. Ритуальные повторения этого символа веры стали такими же тривиальными и всеобщими, как жалобы на зиму, в который раз заставшую нас врасплох, или обмен панегириками величию магазинов «Маркс и Спенсер». Но если все и каждый говорят об отвращении, внушаемом им британской черствостью, кто же, в таком случае, те британцы, которые эту черствость проявляют? Или нам следует поверить, что люди, громогласно вещающие о презрении, которое вызывает у них равнодушие наших граждан, как раз и есть те самые, кто, увидев упавшего в обморок пешехода, мигом перебегает на другую сторону улицы?

Не существует на свете водителя, и это чистая правда, который не сказал бы хоть раз в жизни: «Черт знает что! Ехал вчера в плотном тумане по шоссе – и видели бы вы, с какой скоростью проносились мимо меня люди! Маньяки, просто маньяки!» И я, и вы, мы тоже грешны в этом. Можно с уверенностью сказать, что люди, осужденные на днях за то, что их безобразная манера вождения в ужасных погодных условиях привела некоторое время назад к имевшему трагические последствия столкновению машин на шоссе М4, далеко не один раз повторяли: «Поверить трудно, что вытворяют в тумане некоторые люди… маньяки, вот они кто. Маньяки».

Похоже, все мы – просто-напросто лицемеры, сурово осуждающие других за то, в чем, как мы побаиваемся, грешны сами. Мы твердим о недостатках «людей», надеясь отогнать нехороших духов, угрожающих нам самим. Ясно ведь, что человека, любящего поговорить, ну, например, о чьем-то безудержном пьянстве, пуще всего заботит собственное пристрастие к спиртному.

Однако, проецируя на других наши страхи, несовершенства и вообще все то, что ненавистно нам в нас самих, мы лишь увековечиваем таковые. Любой доктор скажет вам: первый шаг к избавлению от вредного пристрастия состоит в том, чтобы громко, при свидетелях признаться, что вы сами подвержены ему.

Так давайте обходиться подобным же образом и с другими нашими проблемами. Парадоксально, но стоит вам признаться людям, что водитель вы никудышный, и вы обратитесь в водителя вполне приличного. «Вот здесь поосторожнее, – будете повторять вы себе, как повторяет всякий хороший водитель, – в воздухе туман, а вожу я из рук вон плохо». Да и первый попавшийся трудоголик скажет вам, что насилует себя именно потому, что он – жуткий лентяй.

Мастер парадокса Г. К. Честертон хорошо понимал все это, когда положил конец длинной газетной дискуссии на тему «В чем состоит главная беда нашей страны» словами: «Сэр! Я точно знаю, в чем состоит главная беда нашей страны. Во мне».

Если бы каждый писал в газеты, сообщая, что он-то и повинен во всех неприятностях нашей страны, а не винил в них молодежь, богатых, родителей, бедных, учителей, экспертов, средства массовой информации, политиков и вообще кого угодно, но не себя самого, то никаких неприятностей у нее и не было бы. Нация Честертонов, страна, граждане которой винят себя, а не других, обратилась бы в Утопию, а то и в Царство Божие на земле.

И заметьте, Честертон мог бы, наверное, добавить к сказанному, что лучший способ избавиться от нехороших духов состоит в том, чтобы почаще прыскаться ими.

Безумна, как актриса

Надеюсь, настанет день, когда редактирование следующего «Тезауруса Роже» поручат не кому-нибудь, а мне. И дело не в том, что я с наслаждением потратил бы многие часы на нудную работу и исследования, без которых это занятие никак не обошлось бы, и не в том, что я мню себя великим знатоком английских синонимов, нет. Причина, по которой я принял бы эту работу, деятельность, труд, поденщину, пост, позицию, функцию, должность, ситуацию, долг, задачу, поручение, служение, профессию, призвание, дисциплину, маету, линию и образ жизни, занятие, роль и обязанность, всего одна. Я смог бы наконец исправить давнее упущение, коим отличаются стандартные издания этого великого творения. Ибо первая моя задача состояла бы в том, чтобы включить в статью «Безумица» слово «актриса».

Почему прежние редактора, начиная с самого Роже, пренебрегли возможностью утвердить официальной печатью своей нерасторжимую связь между двумя этими разновидностями и состояниями женщин, я и представить себе не могу. Должность редактора позволит мне оказать эту услугу эрудированности и науке.