– Ой-ой-ой! – вскричала ошеломленная Катрин, сознавая, что в своих подрезанных до колена джинсах и с растрепанными волосами производит впечатление человека, достаточно одичавшего.

– Видимо, это следует понимать, как приветствие? – произнес он, и в его голосе звучала скрытая усмешка.

– Ты должен был хотя бы позвонить, что приедешь! – «Ты» вырвалось у нее невольно, она и сама не заметила, как это случилось.

– Катрин, ты неотразима! – Он обнял ее и нежно поцеловал.

Когда он отпустил ее, она растерялась еще больше.

– Ты не хочешь меня впустить? – спросил он.

– Что ты! Входи! Но у меня тут полнейший хаос Я еще не убирала квартиру.

– Это не имеет никакого значения!

– Для тебя, может быть, но не для меня. – Она наконец отступила от двери. – Поднимись наверх, чтобы я хоть оделась!

– Но ты же одета!

– Ты отлично понимаешь, что я имею в виду.

Она чувствовала себя беззащитной и захваченной врасплох и была благодарна ему, что он не попытался вновь ее обнять. Потому что была бы не в силах защищаться. Но Эрнст бодро зашагал впереди нее вверх по лестнице.

Катрин проскользнула в спальню. Сердце билось так, словно готово выскочить из груди. Она даже не понимала, откуда такое возбуждение. Ведь ей все-таки удалось направить его мимо неубранной кухни в кабинет (в кухне оставались следы ее вчерашней стряпни – она пыталась приготовить сырное суфле). Пригласить же его в гостиную она не могла, там еще не было никакой мебели.

Она быстро сбросила с себя джинсы и тенниску прямо на пол, убрать в шкаф не было времени. Надев бюстгальтер, почувствовала себя увереннее. Потом выбрала серо-белое платье в полоску и долго приглаживала свои черные волосы, пока они не улеглись блестящими волнами. Накладывать тени на веки и красить губы она не стала, но после короткого раздумья все же надела колготки и сунула ноги в белые туфли на среднем каблуке.

Эрнст Клаазен сидел в кресле за письменным столом, когда она вошла в свой расположенный под крышей кабинет. Он сразу же поднялся.

– Ты должен меня понять, – извинилась она.

– Конечно. Все понимаю.

– Дело просто в том, что мне лучше всего работается в тех случаях, когда я с утра не трачу сил и времени на такие пустяки, как косметика, одевание и уборка.

– Это ты отдаешь дань привычкам, свойственным молодежи, потому что в юности была лишена такой возможности.

– Правда? Самой бы мне до этого никогда не додуматься.

– У большинства молодых бывает в жизни такой период, когда они беспорядком и своим небрежным внешним видом протестуют против строгих правил родительского дома. А ты никогда не могла себе этого позволить.

– Да, верно, – признала она. – Как это получается, что ты так много обо мне знаешь?

– Я много думал о тебе.

– Это очень лестно.

– Ты этого заслуживаешь. – Он сел на сундук с твердой крышкой, служившей ей чем-то вроде хранилища для бумаг. – Ты, кстати, не хочешь спросить, что меня вообще к тебе привело?

Она взяла пустую чашку из-под кофе, стоявшую рядом с пишущей машинкой.

– Разреши, я хоть чуточку уберу комнату.

– Нет-нет, это совершенно ни к чему. Сядь же, наконец!

Она села к столу и пробежала глазами листок, заправленный в машинку. Он продолжал:

– Я пришел тебя поздравить. Я и Зерена (с моей стороны невежливо ставить себя на первое место, но как-никак я ведь босс!), так вот, мы прочитали три твои главы и находим их великолепными.

– Спасибо, Эрнст. Приятно это слышать. Правда, у меня самой было ощущение, что они удались, но ведь тень неуверенности всегда остается до тех пор, пока кто-нибудь не подтвердит мнение автора.

– Кто-нибудь? – переспросил он с усмешкой.

– Я, конечно, имею в виду тебя. Твое суждение мне важнее всего.

– Надеюсь, что так. Между прочим, что это ты тут начала писать на машинке?

– Ты уже подсмотрел?

– Я не хотел быть нескромным. Но когда сидишь в ожидании твоего появления перед твоей же пишущей машинкой, вряд ли можно заняться еще чем-то, кроме чтения заложенного в нее текста. Не зажмуриваться же!

– От такого джентльмена я этого не ожидала.

– Как видишь, я не джентльмен. Это письмо дочери, да?

– Я пишу ей каждую неделю. Я… – Она подыскивала слова объяснения. – Я не хочу, чтобы связывающая нас нить оборвалась.

– Надеюсь, ты оставляешь себе копии.

– Да, я пишу под копирку. Почему ты спрашиваешь?

– Потому что думаю, из этого может вырасти книга под названием «Письма к дочери-капризуле».

– Кто же этим заинтересуется?

– Миллионы матерей и дочерей. Ведь у всех бывают подобные конфликты. И если не ошибаюсь, ты стремишься в письмах дать им объяснение?

– Да, это верно, – задумчиво ответила Катрин.

– Возможно, их удастся использовать и в «Либерте».

– Нет, – очень решительно отказалась Катрин, – этого я не хочу.

Он не пытался ее переубеждать, а лишь ожидал более подробного объяснения.

– Не подумай только, что наш журнал кажется мне недостаточно хорошим для такой публикации. Ты знаешь, как высоко я его ценю. Но ведь затрагиваются сугубо личные отношения – между мной и моей дочерью. Я пишу письма только для Даниэлы и не хочу при этом пытаться привлечь возможно более широкую читательскую аудиторию.

– В общем, я тебя понимаю. Но мне все же жаль. Хочу надеяться, что это не последнее твое слово.

– Верно, не последнее. Если Даниэла все же переедет ко мне и согласится затем на публикацию, я охотно перечитаю все копии вместе с тобой. Наверное, многое придется вычеркивать, ведь я, естественно, повторяюсь.

– Согласен, Катрин. Так и сделаем.

Катрин вдруг сообразила, что совсем не проявляет гостеприимства.

– Можно тебе что-нибудь предложить из напитков, Эрнст? Чай? Кофе? Сок? Или бокал вина?

– Спасибо. Я хочу пригласить тебя отобедать вместе.

– Как мило! – Она вскочила с места. – Но тогда я хоть чуточку подкрашусь.

Он засмеялся.

– Хорошо женщинам! Хочешь стать красивой, хватайся за кисточку и помаду! А что делать нам, несчастным мужчинам?

– У вас несравнимое преимущество перед нами: вам красота ни к чему, никто ее от вас и не ожидает. Красивый мужчина чаще всего даже вызывает подозрения.

– Что ж, и то утешение.

Катрин взяла пустую чашку из-под кофе и пошла к двери.

– Я буду готова через пару минут.

– Скажи, а как там дела в Гильдене?

Катрин нахмурилась.

– Боюсь, что не очень-то хорошо. Правда, моя мать в этом не признается, но у меня впечатление такое, что «Вязальня» работает без особых успехов.

– Ничего удивительного. Ты была душой предприятия.

В Гильдене дела действительно шли не лучшим образом. Хельга Гросманн раньше думала, что сможет и без участия Катрин продолжать работу в «Малой вязальне» столь же успешно, как ранее. Ведь она и только она еще в то время, когда возвратилась в родительский дом, сумела буквально на пустом месте организовать это дело. Теперь же ей даже доставляло удовольствие самой закупать материал, то есть выполнять те обязанности, от которых ее в последние годы освобождала Катрин. Хельга создала себе очень солидные запасы нити на теплое время года.

Разумеется, Тилли, которая ей периодически помогала, была далеко не так усердна, как Катрин. Понятие о рукоделии эта молодая женщина усвоила только благодаря работе в «Вязальне», и ее знаний было недостаточно, чтобы давать эффективные рекомендации клиентам. Впрочем, Хельга это учитывала. Хуже было другое – недисциплинированность Тилли, к этому Хельга никак не могла привыкнуть. Именно в тот момент, когда Хельге требовалась помощь, Тилли обязательно должна была идти к парикмахеру, а в хорошую погоду предпочитала работе прогулки с маленькой Евой.

Это возмущало Хельгу. Своей тактикой мягкого, но не терпящего сопротивления нажима она ничего не могла добиться от Тилли. Начались злые пререкания, которые ни к чему не привели, так как обе стороны чувствовали себя правыми.