Она очень долго смотрела на меня. Я не выдержал взгляда, отвернулся. А когда повернулся снова, ее уже не было. Я встал, оглядел окрестности. Лада шла по дороге, ссутулившись, и не оборачивалась.

- Ну-ну, - сказал я. - Ступай, ступай. И не вспоминай обо мне.

Меня вдруг охватила дикая злость. Почему все всегда происходит не так, как я хочу? Почему я всегда должен ломать себя через колено, прогибаться, наперекор своим желаниям? Почему?

- Потому, - послышался голос Бориса, - что ты до сих пор не понимаешь своих желаний.

Борис сел рядом, обхватил колени руками.

- Ты принимаешь мимолетные желания за истинные. Тебе хочется, чтобы Лада выбросила из головы свои идеи, но ты не догадываешься о том, что можно сделать так, чтобы этих идей у нее никогда не было.

- Как?

- Добрый человек, я тебе уже все сказал. Ты все знаешь, но не хочешь мне верить. Я подожду. Я терпеливый.

Я закрыл глаза и сидел так несколько минут. Бориса уже не было рядом. Пшеничное поле стало смазываться в глазах, тускнеть, сквозь стебли начали проглядывать стены комнаты, мебель, небо побелело и превратилось в потолок. Я сидел за столом перед кружкой остывшего чая. На душе было гадко, будто только что, не желая того, я совершил подлость. Да так и было на самом деле! Я бросил Ладу одну на дороге, слабую и беззащитную. И не было мне никаких оправданий!

Послышался щелчок замка, в прихожей раздались детские голоса. У меня зашевелились волосы на голове, потому что я понял, кого сейчас увижу. Ведь квартира была та самая, в которой я жил с Ладой. Значит, ее я и увижу.

Я выбежал в прихожую и остановился. На меня смотрела молодая темноволосая женщина, которую я прежде никогда не видел. Из-за ее спины выглядывали две детские мордочки. Лариска и Андрейка! У меня все поплыло перед глазами, и я сполз по стене на пол. Последнее, что я слышал, был испуганный голос женщины:

- Милый, что с тобой?!

Я знаю, я сошел с ума. В этом я твердо и окончательно убедился. Во мне живут одни воспоминания. То есть, это я раньше так думал. Теперь во мне появились картины, которых прежде я никогда не видел, люди, которых я не знал. Во мне есть загадочный Борис и еще более таинственный Рацна. Во мне есть я, и себя я тоже не понимаю.

Когда-то все стояло на своих местах, было понятно и просто. Была жизнь, семья, работа, дом. Потом что-то произошло. Люди называют это катастрофой. Мир свихнулся, свихнулся и я. Теперь я не знаю, какая у меня была семья. Надя, Лада или Жанна? Да, ту женщину, у которой было двое детей, звали Жанна. Это состояние неопределенности выводит меня из себя. Борис утверждает, что всему виной - я сам. Так и есть, я с ним согласен. Я лишился рассудка, и в моем больном воображении родятся невиданные ситуации и люди. Я теряюсь, я не могу найти себя, не знаю как вести себя, что делать. А главное, чего я не знаю - это зачем все? Зачем сумасшествие? За что? За какие грехи? Я не помню, не знаю.

Я лежу с закрытыми глазами на чем-то мягком. Судя по всему, это кровать, скорее всего, больничная. Да, я в психиатрической лечебнице. Стоит мне открыть глаза, и надо мной склонится медсестра в белом колпаке, с ярко напомаженными губами и накрашенными ресницами. Похожая на Машу. Она посмотрит равнодушно и скажет бесплотным ненатуральным голосом:

- Проснулись, больной? Пора принимать лекарства.

И я безропотно подставлю исколотую руку под иглу, меня уколют какой-то гадостью, напичкают таблетками, и я буду лежать, тупо и отрешенно глядя в потолок, не узнаю жену, которая навестит меня, потому что я не знаю, кто моя жена...

Я не хочу открывать глаза. В палате происходит какое-то движение, кто-то подходит к койке, склоняется надо мной, я чувствую дыхание. На лоб мне ложится чья-то сухая ладонь, и голос Бориса произносит:

- У тебя жар, добрый человек.

Так вот кто такой Борис. Медбрат в сумасшедшем доме! Ну конечно, об этом нужно было давно догадаться!

- Но ты в сознании, не надо притворяться отсутствующим. Посмотри на меня, не бойся. Никакой я не медбрат. Ну же!

Последние слова он произносит так повелительно, что я открываю глаза, поворачиваю голову. Я лежу в своей спальне, в ногах у меня сидит Борис в неизменном грязном балахоне.

- Психушка тебе не грозит, добрый человек, - Борис смотрит на меня почти человеческим взглядом. - Такие как ты не сходят с ума. Такие как ты сводят с ума других.

Я приподнимаюсь на локте, но вдруг ощущаю жуткую слабость, ломоту во всем теле, и падаю на подушку.

- Лежи, лежи, - успокаивает Борис. - Ты простудился и у тебя жар.

- Брось, - с трудом выговариваю я. - Я не простудился. Я все прекрасно помню. Я увидел Жанну с детьми, и мне стало худо.

- Слабые нервы, - кивает Борис. - Нужно привыкать. Ты становишься сильнее, твое воображение может рождать все больше картин, событий и людей. Скоро, очень скоро, ты поймешь, на что способен.

- Но почему я?

- Почему ты? - переспрашивает Борис и улыбается. - Кто знает? Я тоже когда-то задавал себе этот вопрос. Теперь я его больше не задаю. На этот вопрос нет ответа.

- Я хочу догнать Ладу, - эта мысль пришла мне в голову неожиданно и я тут же выплескиваю ее наружу.

- Ладу? - Борис смотрит странно - не то удивленно, не то осуждающе. - А как же Надя?

Эти слова словно удар по лицу. Щеки горят. Я закрываю лицо руками и молчу. Да. Да, я такой. Я очень долго был как выгоревший костер - холодный и черный. Я жил и не жил, я страдал, мучился, относился ко всему равнодушно, в том числе и к собственной жизни. Но Нади ведь больше нет? Зато есть Лада. Она-то не погибла в катастрофе? Нет, она жива, и я бросил ее одну! Я хочу ее догнать! Немедленно, сию минуту!

- Догоняй, - Борис пожимает плечами.

- Но как?

Борис протяжно вздыхает и выходит из комнаты.

- Лада! - зову я в отчаянии. - Лада!

- Что, милый? - Лада входит с озабоченным видом.

Я привлекаю ее к себе и судорожно обнимаю. Чувствую ее горячее тело сквозь тонкую ткань рубашки.

- Ладочка, прости меня, прости, - лихорадочно шепчу я.

- Ну что ты, что ты! - она целует мое лицо мокрыми от слез губами, прижимается так, словно хочет стать со мной одним целым.

Мы стоим посреди пшеничного поля, на старой дороге, и не можем оторваться друг от друга.

- Ну, все, все, - шепчет Лада. - Нужно идти, иначе мы за два дня не доберемся.

Мы идем, обнявшись.

- Хорошо, что ты меня догнал, - говорит Лада, вытирая глаза. - Конечно, я бы не ушла далеко, и сама вернулась бы.

- Правда?

- Правда. Никакая власть мне не нужна. Все это женская бравада, болтовня слабой девчонки, которая хочет, чтобы ты ее уважал. Я знаю, знаю, что тебе не нравятся мои замашки. Забудь о них. Я больше не буду, честное слово. Я буду такой, какая есть, и не стану стараться быть сильнее. Пока ты со мной. А если ты меня бросишь... Не говори ничего!

Мы входим в сосновый бор, Лада подбегает к вековой сосне в три обхвата, обнимает ее.

- Давай передохнем? - предлагает она.

Мы усаживаемся на толстые корни, прислоняемся спиной к шершавой коре и слушаем, как ветер гудит в ветвях.

- Люблю сосны, - говорит Лада. - Я среди них всегда чувствую себя лучше. А воздух, воздух здесь какой! Дыши глубже, глубже. Чувствуешь? Здесь могут быть рыжики. Знаешь, что такое рыжики?

Я киваю, с улыбкой смотрю на нее.

- И маслята. Давай поищем?

- Нет-нет, - обрывает она себя. - Надо идти. До обеда еще далеко, мы сможем пройти десяток километров.

Я нехотя встаю. Как она преобразилась от того, что у нее появился я. Я смотрю на нее, и к горлу подкатывает комок. Мне вспоминается Надя. Ведь я любил ее. Оплакивал. Моя душа вся выгорела, когда я потерял ее. И Андрейка... Чудесный голубоглазый и светловолосый мальчишка. И еще та женщина, Жанна... Она маячит на краю сознания, как живой упрек. Я встряхиваю головой, отгоняю видения, но они возвращаются, колют совесть. Черт возьми! Я не могу так! Оставьте меня! Лада замечает, что со мной что-то неладно, подходит, берет мою голову в ладони, пристально смотрит.