— Почём тебе знать? — подросток сел на корточки, потёр шишку и, насупившись, посмотрел на меня. — Речь… о другом. Меня учили летать. До этого я тренировался, вцепившись в кору дерева, и казалось таким простым взять — и полететь! Надо лишь разжать когти и прыгнуть подальше. Однако при первой же попытке засомневался, достаточно ли сил, не сломаются ли маховые перья, успею ли смягчить падение. А самым страшным было — со всего маху врезаться в соседний ствол! Я отбил обе лапы и едва не вывихнул крылья, когда упал, избегая столкновения. А Фуурити рассмеялась и сказала, что с этой ночи я стану летать по-взрослому, не задумываясь о том, что и как делаю, полагаясь на чутьё и самого себя. И… оказалось, что так оно и есть!

"На ошибках учатся", — напомнила она, — "а недоверие своему сердцу рано или поздно заканчивается полным с ним согласием. Разве можно достигнуть согласия, не вступив в спор, для начала?"

Только не знаю, действует ли это правило на людей…

— Надеюсь, да, — я взлохматил пареньку слипшиеся после воды волосы, удостоившись негодующего взгляда. — Только не все люди успевают достичь этой мудрости.

— И слишком часто наши падения ломают чужие крылья, — тихо добавила Коюки.

Глава 7

Выкуп

(Второй День Крови месяца Светлого Металла, 499-ый год Алой Нити)

Скормив изголодавшемуся Фуурину рыбёшку, в которой, кроме чешуи да костей, и жевать было нечего, мы вплотную занялись скромными планами освобождения. Первоначальный замысел с доставкой пленников лодками был чудо как хорош, но когда некоторые из нас покроются перьями, боюсь, возникнут новые осложнения. Хорошо, что раньше всё внимание притягивал я, и на щуплого парнишку никто дважды и не глянул. Но искушать судьбу — дело отчаянных, а среди нас таких не водится.

Как выяснилось, спутников я недооценил, да и себя тоже.

Раз не связали — гулять по деревушке не возбраняется. Вывод, конечно, спорный. С учётом того, что снаружи дверь прикрыли на простую «вертушку» — вдвойне. Но неужели они и впрямь ожидали, что сквозь редкие бамбуковые перекладины, олицетворяющие стены сарая, нельзя просунуть палочку и повернуть засов? Когда Фуурин, прильнувший к щели возле входа, подал знак, Коюки играючи справилась с нехитрой задачей.

План был назван "Господин велели воды принести!", и его первая часть увенчалась ошеломляющим успехом.

С кувшином на плече девушка выплыла на двор так, будто родилась и выросла в этом селении, причём дочерью старосты.

— Господин желает холодной воды! — объявила она присматривающему за входом молодчику тем очаровательно-извиняющимся тоном, что любое требование превращает в просьбу, которой невозможно отказать. Остальные мужчины удалились, о чём-то шумно споря, младший же — кстати, тот самый деревенский простачок, чей кулак до сих пор вспоминала моя ноющая челюсть — скучал в тени одной из хижин. Грешно упускать подвернувшийся случай! К улыбкам юных цветущих девушек бедняга явно не привык, а Коюки, хоть и бедно одетая и с исцарапанным носом, походила на простых селянок так же, как небо на землю. Прислужница знатного вельможи рыбой не пропахла, непосильным трудом спину не согнула, и обхождения самого любезного… в общем, парень растаял. Хотя для начала виду не показал. Прильнув к щёлочке, я следил за переговорами, готовый вмешаться, если девушку попытаются обидеть.

— Чего вылезла! До вечера сидеть велено! — сурово нахмурился он.

— Я ж о чём толкую, — всплеснула руками обманщица, после чего устроилась на земле возле неподкупного стража и принялась заговаривать ему зубы. — Хозяин мой от злости так и трясётся, — тут она перешла на шёпот, но содержание беседы мы продумали втроём, и теперь оставалось лишь убеждаться в мастерстве, с которым девушка нащупывала подход к незнакомому человеку. Сначала он хмурился и отрицательно качал головой, затем указал в направлении ушедших. Мол, разбирайся с ними. Или сослался на запрет старших. Не важно — собеседница умоляюще сложила руки лодочкой на груди, в притворном испуге покосившись на сарай. Гневается господин, не подведи под наказание, добрый человек!

— Мам! — крикнул парень. — Воды просят!

Некоторое время спустя (парочка о чём-то ворковала) в поле зрения показалась тощая болезненного вида женщина. Мы с Фуурином заняли прежнее место, причём последний сделал вид, что так и не вернулся в сознание, а я придал лицу кислое выражение.

Без слов рыбачка склонилась, поставив кувшин у моих ног. Я схватил его, сделал несколько торопливых глотков и резким движением опустил на землю.

— Где эта бездельница? — спросил я у женщины, робко потянувшейся к ранее принесённому сосуду, и сам себе ответил: — Всегда норовит удрать, нашёлся бы повод. К кому-нибудь на застолье подалась? Пускай немедленно принесёт настоящей еды!

— Господин, простите, — тихо шепнула та, не поднимая глаз, — мы живём бедно, у нас ничего нет!

— У моря не голодают, — отрезал я, тогда как сердце сжалось. Всем своим обликом деревенька говорила о крайней нищете обитателей. — Или твой муж забыл, как забрасывать сети? И рисовые поля перестали давать урожай?

В опущенных глазах мелькнул слабый отблеск того пламени, что сжигает всё на своём пути и зовётся ненавистью. Мелькнул и погас. Растворился в безразличном отупении.

— Должно быть, вы просто желаете, чтобы еда сама спешила в рот, — насмешливо добавил я, надеясь хоть что-нибудь выведать.

— За нашим посёлком поля не числятся, господин, — пробормотала женщина. — Мы попривыкли собирать дары моря и менять их на рис и всё необходимое. Так и жили испокон веку. Но теперь за горсточку того риса, что везут из Долин, — она произнесла это слово так, будто оно было названием определённого места, — приходится отдавать плоды недельных трудов, а этим кровопийцам всё мало! Детей наших, кроме моего младшенького, бедняжки Сокэя, у которого как раз падучая случилась, забрали в большую крепость на скале, и теперь некому выходить в море, кроме их отцов. Зачем, зачем им понадобился мой старший сын?! — взгляд из унылого превратился в отчаянный. Будто чужой недружелюбный человек мог что-то знать…

— Понадобился кому? — спросил я с мягкостью, которой не следовало бы выказывать.

— Властительным господам из Ивы, — выплюнула она, и ненависть полыхнула уже настоящим, неугасимым пламенем, превратив измождённое лицо в маску грядущего возмездия. Собираясь разузнать, о какой скале[57] речь, я вдруг вспомнил, вспомнил!

Скала-крепость, упомянутая кем-то из рыбаков — вот, откуда мне знакомо это название! Тысяча поклонов отцу, заполнившему наши с Хоно головы важными сведениями. С тех пор, как он рассказывал об острове Хикко, самом отдалённом уголке Империи, присоединённом потомками Повелителя, мне даже вспоминать это слово не доводилось. Юго-восток, настоящий край света! Уму непостижимо, зачем Химэ понадобилось забрасывать нас в такую дыру. Помогла, нечего сказать. "Отправляйтесь туда, куда стремится ваше сердце!" Конечно, я не всегда управляю своими порывами, но к Они на рога уж точно не напрашивался!

Мы и север-то покинули благодаря чудесной случайности, а отсюда как возвращаться? Через Гингати? Острова Млечного Пути — связующая ниточка между Миясимой и Хикко. Даже та вялая торговля, что ведётся у сердца Империи с её окраиной, всегда проходила через Гингати. Но теперь?..

"Хватай его! Прямиком с Гингати, паскуда!"

Что творится? Надо расспросить эту несчастную. Город-крепость Ива, возвышающийся на отвесном утёсе у южной оконечности Хикко — маленький островок, хорошо защищённый не только от извержений вулкана, но и от любых попыток захвата. Там находится резиденция местного правителя, имя которого я, конечно, не помню. Как идёт сообщение с большой землёй — тоже. Возможно, этого отец и не знал. Казалось, он столько повидал на своём веку, но лишь казалось. За пределами Острова Престолов не бывал и он. Да покажите мне придворного, который бы хоть раз покидал родные места! Выходит, прочие острова давно уже чужие?.. Вот ведь ирония! Империя забыла, что делает её таковой.