Ограничимся лишь наиболее наглядными примерами. Еще Аппулей Сатурнин (народный трибун 103 и 100 гг.), проводя через народное собрание свои законопроекты о наделении землей ветеранов Мария, прибегнул к поддержке самих ветеранов, содействовавших успеху дела не только своими голосами, но и своими дубинами. В ходе гражданской войны, которую иногда называют борьбой между Марием и Суллой, обе стороны без всякого колебания использовали своих солдат (ветеранов) для давления на комиции или для устранения неугодных магистратов. В самом начале этой борьбы Марий и Сульпиций Руф вооружили «новых граждан»; среди них опять–таки было немало ветеранов Мария, и с их помощью оказали нажим на консулов и терроризировали комиции. В свою очередь, после того как Сулла был отрешен комициями от командования, его солдаты убили квесторов, направленных в их лагерь сенатом.
Когда Рим, после отправления Суллы на Восток, оказался во власти марианцев, то на форуме снова появились «сторонники Цинны» (и, конечно, самого Мария), вооруженные кинжалами (стоял вопрос о зачислении «новых граждан» во все трибы), и дело дошло до вооруженного столкновения. Не следует забывать и о том, что консул Октавий был казнен солдатами во время репрессий, проводившихся Марием и Цинной, а сам Цинна, будучи в свою очередь консулом, тоже погиб — при изменившейся обстановке — от руки солдат.
В то время, когда на политической арене появляется новое поколение ветеранов, т. е. участники восточных походов Помпея, а затем и походов Цезаря, события развертываются, быть может, не столь драматично, но в общем по тому же самому образцу. Аграрные законы Цезаря были проведены, как уже говорилось, не'только голосами, но и насильственными действиями ветеранов Помпея; еще более наглядно роль армии и возможность ее «влияния» на комиции была продемонстрирована при осуществлении решений, принятых на совещании триумвиров в Луке (56 г.).
Все эти примеры относятся к периоду, предшествовавшему гражданской войне 49 — 45 гг., и свидетельствуют о том, что в это время уже стало (или становилось) традицией использование солдат и ветеранов для давления на органы полисной демократии. Подобная традиция объясняется обычно тем, что преданность авторитетному и удачливому вождю заменяет теперь для солдат преданность государству, а армия в руках такого вождя превращается в грозное и вместе с тем послушное орудие. Вывод, конечно, не нов, но его поддерживают многие исследователи и в наши дни . Но так ли это на самом деле? Не правильнее ли определять характер подобных взаимоотношений, что делается значительно реже, как некий двусторонний процесс? Когда мы имеем в виду деятельность крупнейших римских военных вождей (начиная от Мария и вплоть до Октавиана Августа), то, конечно, не составляет большого труда привести любое количество примеров, подтверждающих их умение держать армию в своих руках и использовать ее в своих интересах. Но разве армия не выдвигала со своей стороны, т. е. по отношению к самим полководцам, «встречных» требований, причем не только материального (жалованье, награды, наделения и т. п.), но и политического характера?
Иногда говорят о «встречных» и самостоятельных требованиях римской армии лишь применительно ко времени второго триумвирата. Однако это не совсем верно. Новая римская армия никогда не была индифферентна к политическим вопросам и событиям. Конечно, речь едва ли может идти о наличии каких–то развернутых, четко сформулированных политических программ, но мы имеем ряд указаний в источниках, свидетельствующих об определенных требованиях политического характера, идущих от солдатских масс. Эти свидетельства относятся как к гражданским войнам 80–х годов, так и ко времени Цезаря. Можно вспомнить хотя бы рассказ Аппиана о дезертирстве солдат из армии Цинны, причем солдаты оправдывали свои действия чисто политическими причинами: нежеланием из–за распри вождей сражаться с согражданами. Собственно говоря, еще более явно подчеркнутыми причинами политического характера — предполагающими уже выбор той или иной враждующей стороны, а следовательно, и политической ориентации — объясняются многочисленные и часто массовые перебежки из лагеря помпеянцев на сторону Цезаря, о чем неоднократно упоминалось, когда речь шла о балканской, африканской и обеих испанских кампаниях Цезаря.
Нам известно, что и в более позднее время, например в эпоху второго триумвирата, когда самостоятельные политические требования и даже определенная политическая программа армии ни у кого не вызывают никаких сомнений, лозунги прекращения гражданской войны или требования мира и прекращения разлада между вождями цезарианцев были наиболее конкретным проявлением вмешательства армии в «большую» политику. В ходе борьбы за достижение своих целей армия выработала даже новую, особую тактику: направление депутаций в сенат, к полководцам, открытое давление на своих вождей и, наконец, такое крайнее средство, как братание противостоящих войск. Очевидно, наиболее политически активным элементом, движущей силой и выразителем насущных интересов армии были, как правило, вышедшие из солдат младшие командиры, т. е. центурионы.
Итак, самостоятельная и чуть ли не решающая политическая роль римской армии в конце 40–х годов I в. до н. э. бесспорна, но хотелось бы со всей определенностью подчеркнуть, что основы этой политической самостоятельности были заложены все же раньше, т. е. во времена Цезаря, и в значительной мере благодаря самому Цезарю. В этом плане небезынтересно рассмотреть вопрос о понимании социально–политической роли армии и о методах использования (или «воспитания») армии такими двумя военными и политическими деятелями, как Сулла и Цезарь.
Согласно широко распространенной, пожалуй, даже общепринятой точке зрения, Сулла и Цезарь, используя армию как некое орудие для установления военной диктатуры, действовали сходным образом. Цезаря следует поэтому считать, во всяком случае в принципе, преемником и продолжателем дела Суллы. Но с подобными утверждениями едва ли можно согласиться, поскольку в данном случае односторонне подчеркиваются черты сходства и игнорируются не менее существенные черты различия.
Для Суллы армия была чисто военной, т. е. «грубой», силой, которую хоть и можно было использовать для определенного давления в ходе политической борьбы, но которая не была еще достаточно консолидированной организацией, имевшей самостоятельное значение или хотя бы занимавшей самостоятельные позиции в этой борьбе. Вполне вероятно, что римская армия в 80–х годах действительно еще и не могла претендовать на такую роль, не «дозрела» до нее, а Сулла не пытался «воспитывать» воинов в подобном духе. Недаром он, когда чисто военная надобность миновала, поспешил армию распустить и в своих поисках более или менее долговременной опоры пошел по пути организации поселений ветеранов в Италии и дарования гражданских прав рабам проскрибированных в самом Риме («Корнелии»).
Принципиально иное отношение к армии и иное понимание ее роли в политической борьбе мы можем проследить у Цезаря. В отличие от Суллы он видел в армии уже не просто вооруженную силу. Цезарь пришел к руководству армией после того, как им был накоплен определенный опыт политической деятельности, более того, именно вследствие и в результате данного опыта. Разочаровавшись в римской «демократии», не считая эти силы надежной опорой, Цезарь фактически (быть может, и осознанно!) подставил на их место новую политическую организацию — римскую армию. Поэтому его руководство армией действительно носило характер политического руководства. Воспитание в солдатах этой армии новых основ дисциплины, преданности, инициативы, новых понятий о профессиональной чести и других специфических качеств, о чем уже довольно подробно говорилось, все это было отнюдь не самоцелью, но имело вполне определенную направленность, ибо армия, с точки зрения Цезаря, должна была теперь служить не только военной, но и политической опорой. Это и понятно: в условиях римской действительности, т. е. при отсутствии политических партий, при деморализации городского плебса и растущей политической индифферентности сельского населения, лишь армия, будучи наиболее консолидированной организацией, могла взять на себя эту ответственную роль.