Однако определения этой наиболее устойчивой формы пока не дается. Другой участник диалога, Лелий, перебивает Сципиона и просит его сообщить, какую из трех названных простых форм он все же считает наилучшей. Ответ на этот вопрос дает Сципиону возможность изложить взгляды сторонников каждой из государственных форм, и только на повторный вопрос Лелия он высказывает свою точку зрения и говорит, что если необходимо выбрать одну из «чистых» форм, то он предпочел бы царскую власть.
Затем Сципион ссылается на различные примеры, пытаясь убедить Лелия в правильности этой мысли, и лишь в самом конце первой книги диалога дает развернутое определение смешанного государственного устройства и отмечает его преимущества. Это устройство должно объединять элементы трех вышеназванных простых форм таким образом, «чтобы в государстве было нечто выдающееся и царственное, чтобы некая часть власти была уделена и вручена авторитету первенствующих людей, а некоторые дела были предоставлены суждению и воле народа». Преимуществами этого смешанного устройства следует считать, во–первых, «так сказать, великое равенство; во–вторых, прочность, так как нет оснований для переворота или вырождения там, где каждый занимает подобающее ему место».
Таково в общих чертах учение Цицерона о наилучшем государственном строе, изложенное устами Сципиона. Отметим ту любопытную деталь, что из простых форм он — хотя и с определенными оговорками — предпочитает царскую власть. Этот момент в какой–то мере подводит нас к следующей основной проблеме — к учению Цицерона о наилучшем государственном деятеле.
Поскольку высказывания о государственном деятеле в тех книгах диалога, которые посвящены именно этому вопросу, т.е. в пятой и шестой книгах, чрезвычайно фрагментарны или содержатся в наименее точных эксцерптах (заимствованиях у других авторов), они, конечно, не могут дать нам четкого представления о концепции Цицерона (если в данном случае вообще можно говорить о более или менее разработанной концепции). Все же некоторые намеки, некоторые терминологические детали, а главным образом предпочтение, отдаваемое Цицероном царской власти, по сравнению с другими «чистыми» формами приводили многих исследователей к выводу, что Цицерон в своем трактате пропагандировал монархический идеал государственного деятеля.
По нашему мнению, монархическое толкование Цицеронова идеала едва ли состоятельно. Нам представляется наиболее приемлемой точка зрения, сравнительно недавно высказанная И. Фогтом. По его мнению, Цицерон имел в виду, конечно, не монархию, как таковую, но некую форму «аристократического руководства», которая еще в далеком прошлом римского государства (а «государство предков» — идеал Цицерона) не раз в случае надобности воплощалась в руководстве персональном.
И действительно, Цицерон в согласии с традиционной римской точкой зрения, выраженной в стихе Энния: «Древний уклад и мужи — вот римской державы опора», считает, что процветание государства обязано взаимодействию именно этих двух факторов. Следовательно, для восстановления былого процветания государства нужна прежде всего нравственная реформа; но она, очевидно, может быть проведена только каким–то руководящим деятелем, способным выполнить такую задачу в силу своих гражданских и нравственных достоинств. Подобного реформатора Цицерон и называет «правителем государства» (rector rei publicae или rector civitatis).
На основании пятой и шестой книг диалога «О государстве» можно убедиться в том, что Цицерон, употребляя термин rector, всегда имел в виду «аристократа–реформатора» — Сципиона, Л. Эмилия Павла, Катона Старшего, Гракха–отца и т. п., а в конечном счете примерял к этому идеалу государственного деятеля даже самого себя. Все это достаточно определенно свидетельствует о том, что монархический оттенок никак не приложим к интересующему нас термину.
В трактате «О государстве» перечисляются лишь качества и обязанности ректора, но отнюдь не его права. Цицерон требует от политического деятеля благоразумия, торжества разума над низменными страстями, таких достоинств, как мудрость, справедливость, воздержанность, красноречие и даже знание сочинений греческих авторов.
Какие же задачи призван решать этот политический деятель, в каких случаях и каким образом он должен вмешиваться в ход государственных дел? Ответ на этот вопрос содержится в одной из речей Цицерона, где он определяет свою собственную норму поведения как государственного деятеля: «Я выполнил свои обязанности консула, ничего не совершив без совета сената, ничего — без одобрения римского народа, на рострах всегда защищая курию, в сенате — народ, объединяя народ с первенствовавшими людьми, всадническое сословие — с сенатом». Цицерон так действовал, будучи консулом, но если государственные учреждения или магистраты оказываются не на высоте, то именно в этот момент и должен выступить «лучший гражданин» (он может быть и частным лицом, а не обязательно магистратом) в качестве «ректора» и охранителя государства.
Перейдем теперь к рассмотрению последней из интересующих нас проблем — к проблеме естественного права. Она в свое время разрабатывалась еще софистами. Затем эта проблема привлекла к себе внимание стоиков, но, как уже было указано выше, если и можно говорить о влиянии классических представителей стоической школы на Цицерона (в частности, о влиянии Хрисиппа), то подобное влияние едва ли было непосредственным. Ближе всего Цицерон был связан с философскими течениями II — I вв. до н. э. (так называемый период эклектизма).
Определение «истинного закона» как некоего правильного положения, соответствующего природе, распространяющегося на всех людей, постоянного и вечного, которое призывает к исполнению долга, приказывая, и отпугивает от преступления, запрещая, дано еще в трактате «О государстве». Начиная же свое рассуждение в диалоге «О законах», Цицерон прежде всего говорит о необходимости охватить вопрос в целом, т.е. сначала выяснить самое природу права, а затем перейти к рассмотрению законов, на основании которых государство управляется, в том числе и к рассмотрению так называемых гражданских прав.
Затем следует определение: «Закон… есть заложенный в природе высший разум, велящий нам совершать то, что следует совершать, и запрещающий противоположное». Разум этот, когда он проникает в человека и укрепляется в нем, и есть закон. Следовательно, понятие права следует выводить из закона; он — «мерило права и бесправия». Что касается писаных законов — а обычно люди только их и считают законами, — то такое толкование практически приемлемо, однако при установлении права следует исходить из того высшего закона, который, будучи общим для всех времен, возник раньше, чем любые писаные законы, раньше, чем возникло какое бы то ни было государство.
Далее Цицерон, подчеркивая преемственность между обоими своими трактатами, говорит, что все законы необходимо сообразовать с тем государственным устройством, превосходство которого было доказано Сципионом. После этого он переходит к рассмотрению вопроса о законах как главной связи между людьми и божеством. «Так как лучше разума нет ничего и он присущ и человеку, и божеству, то первая связь между человеком и божеством — в разуме». Но разум есть закон; следовательно, люди связаны с богами также и законом. А все те, кто связан между собой общими правами и законами, представляют единую общину (civitas). Поэтому весь мир можно рассматривать как единую общину богов и людей.
И наконец, в трактате проводится еще одна важная мысль. Сначала ее в общей форме высказывает Аттик: «Во–первых, мы снабжены и украшены как бы дарами богов; во–вторых, у людей существует лишь одно равное для всех и общее правило жизни, и все они связаны, так сказать, природным чувством снисходительности и благожелательности, а также и общностью права». Таким образом, чувство социальной общности, влечение людей друг к другу тоже заложены в самой природе и тесно связаны с понятием справедливости. «Справедливости вообще не существует, если она не основана на природе, а та, которая устанавливается в расчете на пользу, уничтожается из соображений другой пользы». Более того, если не считать природу основанием права и законов, то все доблести: благородство, любовь к отчизне, чувство долга, желание служить ближнему, чувство благодарности — все это уничтожается, ибо подобные чувства возникли и могли возникнуть лишь потому, что «мы, по природе своей, склонны любить людей, а это и есть основа права».