Лариска оказалась наблюдательнее, чем Маринкина мать. Антонина Станиславовна все хлопотала по хозяйству, все щебетала с подружками по телефону, не обращая ни малейшего внимания на то, что творится под ее носом. Бутакова же словно нюх имела на такие дела. Стала подозрительно приглядываться, когда еще ничто, казалось бы, не указывало на Маринкину беременность, по крайней мере, внешних признаков еще совершенно не было заметно.

Марина долго отнекивалась, переводила такие разговоры в шутку, до тех пор пока животик и в самом деле не выпятился довольно заметно.

— Ты что, дура?! Я же давным-давно заметила! Неужели ты сама ни о чем не подозревала?!

— Ну почему же, — спокойно парировала Марина. — Естественно, подозревала. Даже наверняка знала.

— Ну, блин, идиотка! — возмутилась Лариска. — Совсем двинулась?! На хрена тебе это надо? Тебе всего-то двадцать лет!

— Было. Еще месяц назад мне было двадцать, теперь — двадцать один, — поправила Марина.

— Да какая разница-то?! Ты что, уже крест на себе поставила, что ли? Почему ты решила, что уже никогда не выйдешь замуж?!

— А с чего ты это взяла? Ларка, что за глупости ты несешь?!

Лариска запрядала крыльями носа, словно загнанная кобылка:

— Ой, Маринка, какая ты дура! Это ж не я, это ты полную ахинею несешь! Знаешь, когда бабы без мужа рожают? В сорок лет, когда уже окончательно потеряют надежду выйти замуж. Или те дуры, которые категорически не замечают признаков беременности в первые двенадцать недель. Но ты-то знала!

— Знала.

— Ну а чего ж молчала?! Вместе бы что-нибудь придумали. Ну ладно, не хотела мне говорить, так сама бы, втихаря, аборт сделала. На хрена тебе проблемы? Ты же сама себе всю жизнь перечеркнула, дура!

— Знаешь, Лар, я ведь потому и молчала, чтобы некоторые доброхоты вроде тебя меня на аборт на настраивали. Это мой ребенок, и это мое решение. Я хочу его оставить, я хочу, чтобы он жил. А нравится это кому-нибудь или нет — меня меньше всего колышет. Это мое тело, это мое дело. Это мой ребенок!

Лариска вздохнула и отвела возмущенный взгляд в сторону. Оно-то конечно, дело хозяйское, но, по Ларискиному мнению, так рассуждать в двадцать один год могла только полнейшая идиотка.

— Ну а Антон-то как отнесся к этому решению?

Марина дерзко, с вызовом посмотрела на подругу и ответила:

— Меня абсолютно не волнует, как к моей беременности относится кто бы то ни было, в том числе и Антон. Я тебе еще раз говорю — это мой ребенок! Только мой! И я не собираюсь делить его с биологическим отцом или еще с кем бы то ни было. Я рожаю его не для того, чтобы заставить его папашу жениться, я рожаю его только для того, чтобы он жил на свете. Я достаточно понятно объясняю?

Бутакова смотрела на нее, как на ненормальную:

— И что же, ты даже не попыталась поймать Антона на эту беременность? Или он отказался? Тогда еще не все потеряно, можно попытаться заставить его принять правильное решение.

— Лариска, иди на фиг, — устало отмахнулась Марина. — Я тебе только что объясняла, что рожаю не для того, чтобы женить на себе папашу. И не вздумай проводить воспитательные беседы с Антоном — он мне даром не нужен. Даже если бы он и преподнес мне обручальное колечко, я бы от него отказалась. И вообще — оставь меня в покое. Мне еще с родителями предстоит ругаться, так хоть ты побереги мои нервы.

— Ой, дура, — протянула Лариска. — Какая же ты дура! Всю жизнь себе калечишь! Жалеть ведь будешь, да только поздно будет.

— Уже поздно. В любом случае — уже слишком поздно. Теперь ничего не изменишь, даже если бы я вдруг и захотела. Но в том-то и дело, что я ничего не хочу менять, меня все устраивает.

Ругаться с родителями не пришлось, хотя без серьезного разговора и упреков не обошлось. Однако то, что изменить что-либо уже не представлялось ни малейшей возможности, сыграло свою роль. Естественно, особой радости по поводу раннего превращения в бабушек-дедушек никто не высказал. Естественно, отец крякнул недовольно и целую неделю не разговаривал с легкомысленной дочерью. Естественно, мама кудахтала встревоженной курицей, крайне недовольная создавшейся ситуацией. Ведь беременность — не срамная болезнь. Это, можно сказать, образ жизни. Кратковременный и совершенно особенный, несущий с собою еще большие изменения, еще более особенный образ жизни. И самое главное — навсегда. Прежний образ жизни всей семьи был утерян бесповоротно.

Однако не настолько спокойно восприняла новость о беременности подруги Лариска Бутакова. Та категорически отказывалась принять как свершившийся факт, что ближайшая подруга навсегда останется незамужней, хуже того — матерью-одиночкой. Или, как говорят в народе, матерью-одноночкой. И, возомнивши из себя Мессию, решила исправить чудовищную ошибку. Поймав Антона в перерыве между лекциями, прижала его к стенке:

— Антон, ты вообще понимаешь, что происходит? Как ты себя чувствуешь последнее время? Спишь нормально? Совесть не беспокоит?

— А при чем тут моя совесть?

Лариска горячилась:

— Нет, ты что, и в самом деле ничего не знаешь? Или просто делаешь вид, что дурак? Конечно, так проще. И никакой ответственности нести не надо.

— Какая ответственность?! Я-то тут при чем?! Это того пусть совесть мучает, кто ей путевку в декретный отпуск выписал. Она мне рогов наставила, и меня же еще совесть должна мучить?! Наглость какая!

Бутакова опешила:

— Что? Какая путевка, ты о чем? Это что, по-твоему, доктор виноват, что она от тебя залетела?

Антон разозлился:

— Какой доктор, что ты несешь?! Хотя… Кто его знает, может, он и доктор.

— Да кто он-то?!

— Кто-кто, — заквохтал Антон. — Тот, от кого она залетела! А ты на меня собак пытаешься повесить.

Лариска посмотрела на него с недоверием, поправила:

— Я на тебя не собак вешаю, а ребенка. Твоего, между прочим. Конечно, проще всего взять и списать все на мнимого соперника. Какие же вы мужики подлые! Как 'гулять' девку — так орлы, а как расхлебывать, так вечно свои подвиги на 'того парня' списываете. Кобели безответственные!

Антон оскорбился:

— Ну ты полегче на поворотах-то! В данном случае все как раз наоборот. Я предлагал ей помощь — ну, не жениться, естественно, а материальную, на операцию, — так она сама заявила, что это — не моя проблема. То есть определенно дала понять, что залетела не от меня. Так какие претензии? Она мне изменила неизвестно с кем, а я должен за какого-то обормота расплачиваться? Нет уж, ты, как подружка, лучше должна знать, от кого она пузо носит. Вот ему и предъявляй претензии. А я в этом споре сторона пострадавшая.

Бутакова взвилась:

— Пострадавшая? Да ты в этом споре сторона дурная! Ты правильно говоришь — я, как лучшая подружка, должна знать. Так вот, я как раз и знаю. И заявляю тебе, как под присягой: ты, Антоша, большой дурак! У Маринки кроме тебя всего один мужик был, да и то четыре года назад. Она же к себе никого на пушечный выстрел не подпускает! Сам-ка вспомни, сколько тебе за ней побегать пришлось? И теперь у тебя хватает наглости заявлять, что она — шлюха подзаборная, что трахается с кем ни попадя. Какая же ты сволочь!

Антону ее тон явно не нравился. Покраснел, взъерепенился:

— Вот только не надо мне приписывать свои слова! Это ты ее только что шлюхой обозвала, не я. А про то, что не я отец ребенка, между прочим, она сама мне сказала. Так что я тут совершенно ни при чем. Ее слова, не мои. Мне б действительно ее шлюхой обзывать — думаешь, очень приятно чувствовать себя обманутым? Я к ней со всей душой, а она спит с кем попало…

Лариска вздохнула:

— Дурак ты, Антон. Причем конкретный. Ты ей не жениться предложил, а всего лишь денег на аборт. Думал, она того ожидала? Да ей же такое предложение — все равно что пощечина! Унижаться она не хотела объяснениями и выяснениями отношений, а потому и сказала, что от другого беременна. О чувствах твоих заботилась, чтобы тебе на свете жилось полегче, чтоб совесть тебя по ночам не мучила, потому и сняла с тебя ответственность. Нету у нее никакого другого, нет и не было. Я это точно знаю, у нее от меня секретов нет. Просто порядочную из себя корчит, слишком гордая. Вот и мне заладила: 'Это мой ребенок, и больше ничей'. Да только я-то все равно правду знаю. Она ведь даже на Новый Год со мной не пошла, хоть я ее и звала. Одна, как дурочка, дома просидела, тебя ожидаючи из Таиланда. А ты, скотина такая, отдохнул себе, позагорал, а теперь так легко поверил в наличие соперника. Конечно, так-то оно удобнее. Все вы, мужики, сволочи. Я раньше-то сомневалась, а теперь уверена. Все, как один. И ты такой же. Корчишь из себя обиженного, оскорбленного, а сам рад в тряпочку — моя хата с краю. Да пошел ты, блин, еще уговаривать тебя. Дура Маринка — нашла от кого рожать!