Честно говоря, Женя не любила вспоминать их первую встречу. Потому что чувствовала себя в тот момент конченной шлюхой. Потому что практически без 'Здравствуйте' и без 'Пожалуйста' пришлось делать то, что попросту неприлично позволять себе при первом свидании. Ведь единственный раз в жизни Женька сдалась на милость покорителю очень быстро — это было давно, очень давно, когда ее покорителем был тот, чье имя уже столько лет неизменно вгоняло ее в жуткую депрессию. Да и то не в первый день позволила случиться близости, только на втором свидании. И чем хорошим для нее это закончилось?..

Здесь же и вовсе… Все произошло до банального пошло и даже мерзко. Однако Женя старалась. Очень старалась. Несмотря на пошлость и мерзость. Потому что теперь с нею был не тот, нынче безымянный, предатель, а ее избранник, ее судьба. Димочка обязательно должен был остаться довольным их встречей. Он обязательно должен был пожелать встретиться с нею еще раз. И вот уже тогда-то Женька своего счастья не упустит. И Дима очень скоро забудет, как некрасиво они познакомились, какой ужасной была их первая встреча в лимузине. А пока… А пока пришлось поработать. Именно поработать, ибо любовью то, что произошло между ними в их первую встречу, нельзя было назвать даже с очень большой натяжкой.

В тот же вечер, когда Женька буквально порхала от счастья, ведь на прощание Дима бросил ей такую многозначительную фразу: 'Я позвоню. Готовься, детка!', зашла Катя.

— Привет. Пустишь? Я оглоедиков своих на Игорешку бросила. Так что могу себе позволить минут пятнадцать почаевничать. На, я печенья напекла. Попробуй.

Катя протянула Жене тарелку с печеньем, аппетитно благоухающим ванилью, и, не дожидаясь от хозяйки приглашения, вошла в квартиру. В проходе, соединяющим прихожую, кухню и комнату, гостья остановилась на мгновение, в очередной раз наткнувшись взглядом на мерцающий глянцем в электрическом свете люстры портрет Городинского. Сказала неоправданно брезгливо, ранив Женю в самое сердце:

— Он тебе еще не надоел?

— Кто? — на всякий случай переспросила она, хотя прекрасно поняла вопрос гостьи.

— Этот козел, — кивнула Катя в сторону портрета. — Сними, не позорься.

— Почему? — изумленно спросила Женя.

Праздничное настроение как рукой сняло. Умеют же некоторые одним неосторожным словом все испортить! Женьке стало так обидно — ну кому какое дело, кто у нее висит на стене?! Ведь это же ее дом, а значит, ее личное дело, кого вешать на стену, а кого нет. К тому же было очень обидно, что все, кому не лень, стремятся заставить ее снять Димочку со стены. То Лариска покоя не дает, то Катя. Ведь не первый раз высказывает свое мнение, когда ее никто не спрашивает!

— Сними, говорю, — ответила Катя. — Не солидно. Взрослая баба, а все картинками любуешься. Ладно, малолеткам еще простительно на красивую мордашку засматриваться. Но ты-то? Сними, говорю.

— Нет, Кать, ты не права, — попыталась переубедить соседку Женя. — Очень удачная картинка. Он, наверное, даже в жизни не такой красивый, как на этом плакате. Нет, Кать. Пусть себе висит. Должен же в доме хоть один мужик быть! Пусть и нарисованный.

И так вдруг зарделась, вспомнив, что теперь-то Димочка для нее не просто нарисованная картинка, а самый что ни на есть настоящий мужчина! Ведь еще совсем недавно его руки жадно терзали ее податливое тело. Может, по правилам этики и не положено позволять такое вытворять на первом же свидании. Моралисты вообще в обморок бы попадали, узнай они о том, что творилось за затемненными стеклами лимузина в самом центре столицы. А вот сама Женька ни о чем не жалела. Только об одном и мечтала — чтобы Димочка как можно скорее позвонил, и она, не раздумывая особо, тут же бросилась снова в его объятия, как бы неприлично это ни выглядело со стороны!

Катя прошла на кухню и устроилась на табуретке рядом со столом.

— Вот-вот. Не хотела говорить, но уж коль ты сама затронула… Жень, а чего ты все одна и одна?

Женя нахмурилась и промолчала. Эту тему она могла обсуждать только с Лариской Сычевой, да и то весьма неохотно. Могла позволить такой бестактный вопрос матери — что с нее возьмешь, она всю жизнь такая, бестактная и вообще бесчувственная ко всему человечеству, кроме себя, любимой. Но с Катей? Интересно, рассказал ей Игорешка Женькину историю, или не рассказал? В силу того, что мужик, а мужики, как известно, не так любят языками плескать, как это присуще женщинам, оставалась надежда, что не рассказал. Но ведь могла и его мамаша рассказать, она ведь в то время еще жила здесь. Господи, сколько лет прошло с тех пор, а Женя все еще вынуждена переживать, кто что кому про нее рассказал! Ведь если бы не произошла трагедия, Женькиному сыночку сейчас могло бы быть почти семь лет! Он даже на целый год был бы старше Катиного Сережки! Он уже учился бы в первом классе, выводил бы в тетрадке в косую полосочку кривоватые буковки неуверенной рукой… О Боже, о чем это она? Зачем, ну зачем? Сколько можно самой себе травить душу?!

Катя, видимо, поняла неуместность своего вопроса, потому что, так и не дождавшись ответа, спросила:

— Я, наверное, не в свои дела лезу, да? Вот вечно у меня так. Меня и Игоречек ругает, и Олежка. А я вечно в душу лезу. Хорошо, не хочешь — не будем об этом.

— Да. Лучше не надо об этом, — тихо попросила Женька. — Это очень болезненный вопрос. Тебе вот повезло, у тебя оглоедики…

— И Игорешка! — радостно воскликнула Катя.

— И Игорешка, — покладисто согласилась Женя. — Никогда не думала, что найдется кто-то, кто будет его так любить. Он в детстве такой противный был, ты не представляешь! Мы с ним постоянно дрались. Ух, как я его ненавидела! А теперь смотри-ка ты. Кто бы мог подумать?

Катя задорно рассмеялась. И такая радость крылась в этом смехе, такое счастье светилось в лучистых наивных глазах, что Женьке стало до чертиков завидно. Но только на коротенькое-коротенькое мгновение: тут же вспомнила, что она ведь и сама теперь не менее счастлива, чем Катя. Ну, может, самую малость меньше, потому что Димочка еще не с нею, он ведь по-прежнему женат на своей Петраковой. Но ничего, это не надолго. Ведь теперь он знает о Женькином существовании, и он уже наверняка понял, что она не такая, как все. Может, пока еще не догадался, что Женька Денисенко — его судьба, но уже что-то наверняка почувствовал. Обязательно почувствовал! Иначе разве сказал бы ей на прощанье эту замечательную фразу? Самую замечательную фразу в жизни: 'Я позвоню. Готовься, детка!'

Катя же, не замечая, что Женя думает в эту минуту о чем-то своем, как ни в чем ни бывало продолжала беседу:

— Никогда не поверю, чтобы мой Игоречек был таким уж противным. Это ты к нему просто несправедлива. И вообще. Видела бы ты меня в детстве! Ууу, ты бы даже здороваться со мной не стала, брезгливо отвернулась бы в сторону.

Женя не без сожаления вынуждена была прервать свои то ли мечты о скором будущем, то ли сладкие воспоминания о совсем-совсем недавнем прошлом. Удивилась:

— Почему?

— Да так… — замялась Катя. — Думаешь, только у тебя есть грустные воспоминания? Это у меня сейчас все так хорошо, а раньше… Нет, давай не будем о грустном, ладно?

Женя пожала плечом. Нет так нет, не очень-то и хотелось. В отличие от некоторых она не имела привычки совать нос в чужие дела.

— Так что, чайку, говоришь? — спросила она. — Под печеньице? Или, может, чего покрепче? Например, винишка, а? У меня есть неплохое.

Катя с сомнением покачала головой, но переспросила почему-то по-заговорщицки приглушенно:

— Винишка? Хм. Оно бы, конечно… Вот только что я Игорешке скажу?

Женя возмутилась:

— Ой, можно подумать, он у тебя с работы всегда трезвый возвращается!

Впрочем, сама-то она соседа пьяным практически и не видела, по крайней мере, вот так, на вскидку припомнить подобного безобразия не могла. Да и Катя на это дело никогда ей не жаловалась. Ну да какая разница? Мужики — они все одинаковые, и быть того не может, чтобы Игорешка Сергеев, ее детский враг, никогда в жизни не позволял себе расслабиться после работы. А чем Катька хуже? Почему ей нельзя?