И в центре всей этой разнузданной, насильнической, ворующей и святошествующей братии, как ее средоточие, как духовный вождь и, в то же время, как знамя, стоит царь. Тупому, запуганному, озлобленному, ничтожному, — ему жутко пред лицом великой страны, и он чувствует себя как раз по себе среди той мути, которую подняла со дна контрреволюция… Он поощряет, одаряет, подстрекает, обеспечивает безнаказанность, — они злодействуют или пакостничают именем его. Они соединяются при этом во враждующие шайки, вступают в свалку из-за каждого куска, открыто обличают и поносят друг друга, — и все тайны того мира, который начинается в Царском Селе и кончается в хулиганской харчевне, — к ужасу либеральных монархистов — всплывают наверх. Дубровин доносит, что шайка Маркова и Восторгова снова получила за свою погромную проповедь какую-то бешеную сумму от царя. А поп Восторгов тут же похваляется, что надул царя, поднеся ему «подложную» икону…
Чего им стыдиться, если царь не стыдится, выставляя срамоту свою напоказ? Он принимает у себя черносотенные отбросы студенчества и снимается с ними на одной фотографии; на пасху он лобызается с депутациями истинно-русских душегубов и открыто заявляет себя членом "Союза русского народа". В то время как сибирский сатрап Селиванов вырабатывает дьявольский проект сосредоточения всех политических ссыльных на голодном острове Ольхане, в улусах сифилитических бурят, — в это время царь каторги и виселиц неотменно милует погромщиков, буянов-гвардейцев, сановных казнокрадов и даже простирает длань своего милосердия над учителем Дю-Лу, приговоренным к каторге за развращение и насилование маленьких девочек. Что ему честь, совесть, стыд — этому «помазаннику», на лбу которого выжжено: 9 января и 3 июня. Жалкий огарок на опозоренном троне, он воплощает в себе тот строй, который им увенчивается. Воплощает и — обрекает. Ибо чем грязнее, подлее и ненасытнее торжествующая реакция, тем полнее и решительнее будет великая чистка, когда пробьет ее час.
"Правда" N 14,
7 июля (24 июня) 1910 г.
Заметки наблюдателя. Вокруг Толстого и т. д
Только шерстью поросшее «истинно-русское» зверье имело мужество откровенно обнажить клыки и хриплым рычаньем проводить в могилу ненавистные останки Толстого. Остальная же столыпинская братия совершенно потеряла голову: "действительные тайные" мракобесы государственного совета со скрежетом зубовным вставали, по команде Акимова, чтобы почтить память Толстого; местные сатрапы штрафовали газеты за статьи о Толстом; попы обличали в Толстом антихриста, а Столыпин — из полицейских соображений — хлопотал пред синодом о снятии с Толстого отлучения… Эта глупая растерянность — лучшее свидетельство их страха пред умершим великаном.
Под диктовку одного из своих дежурных дядек царь выразил хвалу «прежнему» Толстому, писателю-"патриоту", и свое моление пред богом о милости к Толстому, еретическому проповеднику свободы и братской любви. Поистине превосходным посредником между милосердным богом и страшным грешником Толстым является этот благочестивый царь 9 января, император погромов, от которого при жизни Толстой требовал только одного: тюремной камеры с клопами да намыленной веревки на свою старую шею.
Рясофорные синодские барышники обнюхивали Ясную Поляну и станцию Астапово, слали умирающему телеграфные увещания и подсылали к нему церковных лжесвидетелей, стремясь урвать слово, намек, жест, чтобы оповестить мир о примирении великого еретика с "матерью"-церковью. Но Толстой умер, как жил, — спиною к их церкви, водрузившей на виселице свой крест. И — наперекор воле растерявшегося правительства — «святейшие» злецы, которых Толстой с убийственной точностью и простотой называл "религиозными обманщиками", наотрез отказали мятежной душе в заступничестве пред их богом.
Смиренным служителям церкви православной строгость к Толстому как нельзя более к лицу. Сами они за последний год дали образцы истинно-христианской добродетели.
Когда обнаружилось, что ченстоховский монастырь, куда стекаются огромные суммы, представляет собою организованный разбойничий притон, где святотатство, ограбление, кровосмешение, убийство чередуются с исповедью и отпущением грехов, тогда синодские иерархи еще могли сказать: "это, мол, у католиков, не у нас". Но монастырские приключения последнего времени показывают, что в области хищений и разврата не существует никакого «разделения» церквей.
Послушайте только! Производится расследование дела настоятеля Сковородского монастыря в Новгороде и монастырского подворья в Петербурге, игумена Нафанаила, который устраивал оргии с женщинами не только в меблированных комнатах, но и в самой обители. В Юрьевском монастыре (Новгород) ревизуют архимандрита Анатолия, который жизнью на гусарскую ногу разорил обитель. В Соловецком монастыре под видом монаха Арсения проживала девица. В Вятском монастыре в одну ночь бесследно исчезли 80 тысяч рублей, собранных по копейке с богомольцев: легальные газеты дают понять, что чудесное исчезновение денег — дело рук владыки Павла, настоятеля монастыря. В киевской консистории разбирается дело настоятеля Киево-Троицкого монастыря архимандрита Мельхиседека, который на монастырские деньги содержал виллы, рысаков, «дорогих» женщин, пил вина лучших марок. Как энергично этот инок христов истязал свою плоть, видно из того, что он в кратчайший срок просадил 800 тысяч рублей.
Ввиду таких успехов монашеского подвижничества нет ничего мудреного в том, что святейший синод запрашивает на 1911 год прибавку в три с половиной миллиона (именно: около 38 миллионов вместо 34!). И нет сомнения, что третья Дума не откажет в кредитах этим боговдохновенным судьям Толстого: Мельхиседекам, Нафанаилам, Анатолиям и благочестивейшему иноку Арсению, который случайно оказался девицей.
Чиновники всегда крали. Монахи всегда баловали. Но такой бесшабашно-бешеный разгул мог вырасти только из великих потрясений революции и из победы контрреволюции. Все устойчивое покачнулось и расшаталось, дрянь полезла наверх, негодяи завладели позициями и написали над воротами министерств и монастырей: "После нас хоть потоп!"
Четыре года тянутся сенаторские ревизии. Передвигаясь с места на место, они везде обнаруживают один и тот же секрет: воруют. И в интендантстве, и в морском ведомстве, и в казачьем управлении, и в Сибири, и на Кавказе, и в Варшавском чиновничьем магистрате, и на суше, и на море — везде воруют. Генералов проворовавшихся сажают под арест генералы, еще не успевшие обокрасть или попасться. Но были уже случаи, что ревизоры из ревизующих становились ревизуемыми. Да чего более? Когда сам великий организатор ревизий, премьер Столыпин, заявляет что казенная газета «Россия» издается на частные деньги, не значит ли это, что на издание ее он попросту ворует из государственного бюджета?
И правительство само убеждается, что решетом воду носить, только себя срамить. Ревизии решено прекратить, ибо правительство додумалось, наконец, до того, что ловля сановных воров "колеблет основы государственности"… Лучше уж не ворошить воровских «основ»!
Предание говорит, что Геркулесу в древности поручено было в виде испытания очистить конюшни царя Авгия, которые не чистились много лет. И древнее предание прибавляет, что работа была не легкая…
А ведь конюшни романовской монархии не чистились в течение трех столетий. Очистить их — огромная, колоссальная задача, какой еще не видала история. И первым делом нужно для этого вывести вон всех самодержавно-бюрократических скотов.
А уж эта работа ревизующим сенаторам не по зубам. Для нее нужен Геркулес — революционный народ.