У социал-демократии? У революционного пролетариата? Да! Но какое же дело революционному пролетариату до нарушения царским правительством "Основных Законов" царского же правительства? — могут спросить.

До "Основных Законов" пролетариату много дела, ровно столько, сколько колоднику до его цепей: эти "Основные Законы" по рукам и ногам сковали политическую жизнь широких масс народа, и его прямая задача — разрушить их до конца.

Но эта прямая задача единственного до конца революционного класса России и обязывает его выступать с протестом, когда за нарушение "Основных Законов" берется реакция.

То разрушение "Основных Законов" царя, которое было и остается одной из задач революционного пролетариата, не имеет ничего общего с тем нарушением этих законов, мысль о котором лелеют и которое на деле проводят царь и Столыпин.

Когда они нарушают "Основные Законы", это значит, что они еще туже затягивают цепи на руках народа. В 1907 году они нарушили эти законы — и лишили избирательных прав те слои населения, которые менее всего были способны и расположены мириться с их законностью, со старым, Виттевским избирательным мошенничеством.

А несколько месяцев тому назад, в августе 1909 года, царь снова нарушил "Основные Законы", решив, что дела, касающиеся армии, могут и должны решаться им самим, помимо Государственной Думы, и тем самым отстранив от критики наших военных дел в первую голову социал-демократов, которые всего более разоблачали фактическое бессилие Думы вообще, а в деле контроля над армией, в особенности.

Борьба против революционного народа, борьба даже против самого бесправного и уродливого народного представительства, борьба за увеличение своей власти — вот смысл нарушения царем им же созданных законов. А для того, чтобы бороться с этими попытками, совсем не надо быть сторонником царской законности. Наоборот. Призывы к законности, обращенные к тем, кто сознательно нарушает свои же законы, были бы здесь лишь лицемерным прикрытием нежелания вступить в действительную борьбу с реакцией. Эту позицию заняли уже давно кадеты.

Чтобы бороться с этим усилением власти старой России, надо обеими ногами стоять на почве революции, и социал-демократы, именно потому, что стоят на ней, смогли своему отпору царским притязаниям на бесконтрольное хозяйничанье в армии придать характер разоблачения всей системы контрреволюции и всех поддерживающих эту систему буржуазных партий.

Нарушая ею же созданные законы, контрреволюция говорит тем самым, что все и всяческие законы она подчиняет своим интересам, интересам царизма и черносотенства.

Лидер правых, профессор Вязигин, и виднейший октябрист В. Львов выразили это как нельзя более ясно, когда один из них сказал:

— "Толковать законы в России может только тот, кто эти законы издает, то есть Верховная Власть".

А другой прибавил

— "Верховная Власть в России не подчинена закону. Право переворота Верховная Власть оставила за собой".

Этим сказано ясно, что всякие — и основные, между прочим, — законы царско-дворянская контрреволюция признает для себя обязательными и основными лишь до тех пор, пока они ей выгодны. С того же момента, когда они становятся ей невыгодны, они теряют для нее всякую основательность, и в свои права вступает "право переворота".

Может ли, однако, народ предоставить царю и крепостникам «переворачивать» законы? — Но для того, чтобы не дать им этого права, их надо лишить силы и власти. А для того, чтобы отнять у царя и крепостников власть, народ сам должен произвести государственный переворот.

И своим запросом-протестом против нарушения царем, Столыпиным, правыми, националистами и октябристами основных законов, против права царя толковать законы, против царского права на государственный переворот социал-демократическая фракция сказала одно:

Право государственного переворота принадлежит народу и только ему. Этого своего права он никому не уступает.

Недостаточно окрепший для того, чтобы воплотить это свое право в жизнь сегодня, он в накоплении сил, в неустанной борьбе, в работе политического просвещения и организации видит лучший залог того, что завтра он свой протест против «незакономерных» действий царизма развернет в революционную борьбу против самого царизма и всех его поддерживающих и им поддерживаемых.

"Правда" N 13, 28 (15) мая 1910 г.

Точно большой магнит стоит над Россией, вытягивая наверх, к власти, всю дрянь и нечисть русской жизни. Давно прошел первый порыв боевой контрреволюции, когда сословные интересы, с одной стороны, темнота и демагогия, — с другой, собрали в черные дружины сиятельных дворян, попов, темных мещан, запуганных крестьян, продажные подонки городской улицы. На постах остались теперь только специалисты-наемники, люди, выбитые из нормальных условий существования, пройдохи в рясах, ханжи с ножами за пазухой, шулера из гвардейских офицеров, субъекты, насквозь проплеванные, битые, выкинутые из корпораций и сословий, "мерзавцы своей жизни", — вот все они теперь, слегка вымытые, причесанные, порассованные и пристроенные на места — в Думе, в тюремном ведомстве, при полиции, на железных дорогах… И в то время как царские сенаторы разъезжают по России и ловят за фалды интендантов, сдирающих с солдатских ребер кожу с мясом, тысячи еще не наевшихся патриотов пролезают во все щели государственного хозяйства с твердым намерением показать «бездефицитному» гучковскому бюджету, где раки зимуют.

От открытых уличных погромов реакции пришлось отказаться. "Времена не те", вздыхает царский наперсник Дубровин, отставленный от дел за непримиримый черносотенный радикализм и неукротимую склонность к "партизанским выступлениям". Другие погромные фельдмаршалы заседают в Думе. Тактику пришлось изменить, но цель осталась та же. Погромную работу — под видом «законодательной» и «административной» — правительство с Думой взяли на себя. Всякий стыд давно отброшен. Пуришкевич и Марков работают, как загонщики, Гучков, как конституционный председатель, Маклаков, как благородный свидетель. Всем есть работа. Под руководством бессарабского недоросля Крупенского Дума учинила разгром Финляндии. Царские клятвы? Эка невидаль. По уверениям Меньшикова, сам бог-саваоф в таких случаях охулки на руку не кладет. Государственный Совет разгромил старообрядцев. Обещания свободы вероисповедания? мало ли какие обещания давались перепуганным царем в проклятом году. Поляков громят в законопроектах о западном земстве и об отнятии Холмщины. К чорту славяно-братские чувства, ибо дело идет о земском пироге. Наконец, когда дело доходит до евреев, победители окончательно раздеваются нагишом. Ведь «Бунд», по признанию Столыпина, "оставил у них на душе очень скверный осадок". Евреев сгоняют с насиженных мест, детей отрывают от матерей, больных выселяют с мест лечения, на нарушителей запрета устраивают полицейские облавы в лесу. Ату его! Вся третьеиюньская государственная машина превращена в гигантский капкан на инородца. Главный механик и ловчий, бия себя в грудь, как пойманный конокрад, разглагольствует в Думе о законности и народном правосознании. А услужающая сволочь глядит ему в рот и ржет от патриотического воодушевления.

Где виселица — там крест, где погром — там благочестие… Вспомнили саровские действа, которыми семь лет назад думали остановить шествие революции, и учинили в мае всенародное перенесение праха княгини Евфросинии из Киева в Полоцк. За своевременную и аккуратную эвакуацию святых мощей митрополит Флавиан жалуется от царя орденом Владимира первой степени, и, надо полагать, хорошими прогонными деньгами… Под карауловские причитания в Думе о великой миссии церкви христовой, синодские шакалы и гиены делают отличные дела. Попы прибирают к рукам школы, укрепляются в земствах. По стране рыщут синодские миссионеры, с которыми опасно встречаться на большой дороге. Выползают из трущоб и канав предсказатели, пророки, праведники, «братцы» Иоанны, «старцы» Распутины. Наиболее предприимчивые из этих проходимцев ползут в столицы, пробираются в великосветские дома и к самому царю. Там теперь большая потребность в предстателях пред богом. Пугаясь собственного срама и непотребства, победоносная реакция пытается прикрыться плащаницей благочестия. Тщетно. Душу свою она несет с собою всюду, — и благочестие ее само становится непотребством и срамом.