Заштатные будочники, что пишут в столыпинской «России», утверждают, будто для «освободителей» нет ничего страшнее, как начавшееся экономическое оживление. Вздор! Экономический подъем не спасет реакции. Наоборот: он подготовит условия революционного подъема.

Почти без перерывов длится в России жестокий промышленный кризис вот уже десять лет: с осени 1899 года! Он начался тогда под влиянием общеевропейского перепроизводства. Но уже в 1903 году Европа начала оправляться от кризиса. По ее следам и Россия готовилась вступить в новый период промышленного оживления. Но разразилась война с Японией и внесла страшное замешательство во все национальное хозяйство. За войной — революция. За революцией — контрреволюция. Революция имела своей задачей — поднять благосостояние народных масс, расширить внутренний рынок и таким образом создать условия для могущественного развития производительных сил. Но сама революция, объединявшая в стачечных восстаниях миллионы рабочих, неизбежно дезорганизовала производство. Еще несравненно тяжелее отозвалась на хозяйственных отношениях контрреволюция — погромы, карательные экспедиции, сожжение деревень, разрушение городов… К 1907 г. контрреволюция оказалась уже победительницей по всей линии, — наступил так называемый порядок. Рабочие с еще незажившими рубцами оказались снова заперты в фабричные казармы… Между тем все запасы подобрались. Цены на товары стояли крайне высокие. Условия для нового промышленного подъема были налицо — кроме одного: денежного капитала. Русская промышленность питается капиталами Западной Европы, — и каждый промышленный подъем у нас начинается с притока европейского золота. Но в 1907 году, когда обессиленная и истощенная Россия особенно нуждалась в европейских деньгах, промышленный подъем в Европе и Америке достиг уже апогея, все наличные капиталы были вовлечены в оборот, деньги страшно вздорожали, а в октябре 1907 года уже разразился форменный денежный кризис — сперва в Америке, затем в Европе. При таком положении дел о притоке европейских капиталов в русскую промышленность не могло быть и речи. Европа сама днем с огнем искала свободных денег.

Таким образом: сперва внешняя и внутренняя война не дали России воспользоваться мировым промышленным подъемом. А с 1907 г. мировой финансовый кризис не дал русскому капиталу использовать наступившее успокоение. И в обоих случаях расплачивался пролетариат.

Война пала на рабочих и крестьян. Революцию рабочие почти целиком вынесли на своем хребте. На них же поэтому обрушилась и контрреволюция. Всякой силе, всякой выносливости, всякому героизму есть свой физический предел. Жестокий кризис после политического поражения окончательно истощил рабочих, разъединил, лишил энергии, обессилил. Вторая половина 1908 г. и первая — 1909 г. навсегда останутся самым черным временем в истории борьбы рабочих в России. И сейчас, несмотря на несомненные симптомы оживления, ни одна крупная отрасль промышленности на деле не показала еще серьезного движения вперед. В металлической промышленности итоги за восемь месяцев лишь на юге России лучше прошлогодних. В Польше железоделательное производство понизилось. Урал продолжает разваливаться, несмотря на правительственные субсидии. К нефтяной индустрии, добыча которой несколько возросла, русский рынок предъявлял в этом году еще более слабый спрос, чем в прошлом. И текстильный рынок, наиболее оживившийся, отличается полной неустойчивостью. Может быть, процент безработных несколько и понизился. Но самоубийства безработных по-прежнему носят эпидемический характер.

И тем не менее русская биржа жадно ловит знамения надвигающейся благоприятной конъюнктуры[56], а будочники официальной прессы изо дня в день «пугают» нас промышленным подъемом.

Они ссылаются: 1) на из ряду вон выходящий урожай, ниспосланный нам, по благочестивому выражению Коковцева, господом-богом; 2) на царящий в стране «порядок» — под охраной исключительных положений и 3) на благоприятные условия мирового рынка.

Свыше 4 миллиардов пудов всех хлебов дал сбор этого года — на миллиард больше, чем в среднем за последнее пятилетие. Хвастать тут, разумеется, нечем: последние годы были сплошь неурожайные, да и в этом году десятина дала в среднем только 35–40 пудов, против 66 пуд. в Германии и 79 пуд. в Соединенных Штатах.

Дело, однако, не только в количестве хлеба, но и в условиях его продажи. Казна сразу пришла на помощь крупным помещикам дешевым кредитом: она дала им возможность попридержать хлеб у себя в закромах и тем поднять цены. Но мужику кредита нет, ждать ему некогда, — и крестьянский хлеб, как всегда, оказался скуплен хлебными барышниками по низкой цене. Даже "Торгово-Промышленная Газета", орган министерства финансов, вынуждена признать это. Расчеты на подкрепленную урожаем покупательную силу мужика оправдались поэтому только наполовину или того меньше. Нижегородская ярмарка прошла оживленно. Фабриканты надавали купцам горы товаров в кредит, надеясь, что мужик все раскупит. Оказалось не так. И если воздвиженская ярмарка в Самаре прошла еще более благоприятно, чем в прошлом году, то уже покровские ярмарки в Харькове и Георгиевске совершенно обманули общие ожидания. В Белостоке после временного оживления в текстильной промышленности вновь заминка. Товар лежит непроданным. В Ростове полное затишье с шерстью.

Лишний миллиард хлеба имеет, конечно, для хозяйственного оборота страны большое значение. Но далеко недостаточное, чтобы вывести Россию из экономического кризиса. Да к тому же озимые посевы из рук вон плохи. Вот почему внимание правящих классов с каждым осенним месяцем все больше передвигается от ниспосланного богом урожая, от надежд на мужика — в сторону западно-европейского капитала и иностранных рынков сбыта. "Необходимо послезать с одесских и московских печей, — торопит «Речь», — и выйти самолично на холод и дождь международных отношений".

Сейчас он сам еще далеко не изжил торгово-промышленного кризиса. Несомненно, однако, что и в Америке и в Западной Европе успели уже сказаться явственные признаки лучшей конъюнктуры. За два года кризиса, т.-е. крайне сокращенного производства, запасы товаров разошлись, а свободные капиталы, не находившие применения в промышленности, скопились в банках: два необходимых условия нового промышленного подъема.

Царское правительство косилось на свободное золото европейских банков, подбираясь к новому огромному займу. А русские капиталисты воспряли духом, в надежде на приток европейского золота к отечественной индустрии. Однако, дело пошло совсем не так гладко.

Как только на мировом рынке появились признаки «оживления», свободные американские и европейские капиталы стремительно ринулись из банковских подвалов на простор биржевой спекуляции. Покупайте бумаги, — пахнет барышом! Производство еще почти не расширялось; в некоторых отраслях — как хлопчато-бумажной — американские и английские синдикаты даже сочли своевременным сократить число рабочих часов, — а денежный капитал, почти не пытаясь создавать новые предприятия, стал гнать в гору акции старых предприятий. Все биржевые ценности поднялись. Но шансы нового займа сразу упали, потому что свободное золото разошлось по рукам, растаяло и в течение нескольких осенних недель текущего года страшно поднялось в цене: в начале октября английский банк повысил учетный процент с 2 1/2 до 5%, т.-е. ровно вдвое. Появилась опасность чисто денежного кризиса, которая и сейчас еще связывает крылья новому промышленному подъему.

Попечение о новом займе в несколько миллиардов или хотя бы несколько сот миллионов рублей — на "полное возрождение страны" — Коковцеву придется отложить: благоприятный момент он промигал. Покрыть бы очередной дефицит в 84 миллиона — и то хорошо! — Но и надежды на приток капиталов к промышленности тоже затуманиваются и во всяком случае отодвигаются в будущее. В деньгах на европейском рынке недостача, учетный процент хотя и понизился снова за последние недели, но все еще высок (в Лондоне почти 4%). Значит, у английского финансового капитала — а на него главная надежда — нет больших побудительных причин искать счастья в России, где политические отношения так смутны и неустойчивы, несмотря на кадетские уверения в том, что русская конституция, слава богу, жива и здорова. Английские капиталисты и инженеры ездят по России, обнюхивают Урал, прицениваются к Кавказу, делают анализы, отмеривают, взвешивают, разговаривают с русскими депутатами и министрами, но сюртуки их при этом остаются пока что довольно плотно застегнутыми.